Фотограф

– Лошадки прикреплены к карусели, едут по кругу и словно застряли. Но оказывается, на них можно уехать куда угодно. И всегда было можно, просто они об этом не знали. Каждый раз, катаясь на карусели, я прошу свою лошадь спрыгнуть и убежать, – она рассмеялась, – но ни одна меня не послушалась.

Наконец девочка приклеила последнюю фигурку на место. Мы перешли к деревьям, саду, камням и игровой площадке.

Натали осмотрела законченную диораму.

– Однажды я хочу построить этот парк по-настоящему, – заговорщицки сказала она мне.

– Ты собираешься стать архитектором, когда вырастешь? Как и твои родители?

Меня поразила резкая зависть в, казалось бы, мягком взгляде девочки.

– Если у меня получится.

И по тихому тону голоса было понятно, что она в это не верит. Как будто думала, что в одной семье не может быть столько таланта: большая часть досталась матери, и даже отцу – лишь небольшой остаток.

– У тебя получится.

– Надеюсь, я выиграю конкурс, – прошептала она, хотя в доме были только мы двое.

Я поняла, что беспокоюсь о Натали. Она была очень ранимой, и, как бы я ни восхищалась Амелией и Фритцем, я чувствовала, что они не справляются с потребностями дочери. Ей не хватало внимания. Я точно знала, что она ощущает.

После ужина Натали легла в постель и полчаса читала. Я поднялась в ее комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. Она загнула край одной из страниц «Дающего» Лоис Лоури, чтобы отметить место, где остановилась, а затем положила книгу на тумбочку.

– Как тебе книга?

– Это история о сообществе, где каждому поручено дело всей его жизни, – сказала она. – И никто не может ничего решать или выбирать.

Я вгляделась в лицо мужчины на обложке.

– Мне бы хотелось решать хоть что-то самой.

– Ты будешь делать свой выбор, – я на секунду запнулась, – как и я.

Глава 4

В кабинете Страубов я включила верхний свет и села за ореховый стол Амелии, где обнаружила два новых стикера. На одном было написано «путешествие», а ниже несколько дат. На другом – «семейный психолог» и телефон. Неспособность Амелии выносить еще одного ребенка, очевидно, осложнила брак Страубов. Конечно, я искренне переживала за них, но при этом меня не покидало чувство, что мы встретились не просто так. Возможно, я могла им помочь.

Рядом с клавиатурой Амелии я заметила изысканную баночку с бальзамом для губ, открыв которую обнаружила, что это блеск цвета красной пожарной машины. Амелия была старовата для такого яркого оттенка – он бы придал ее чертам резкости, а вот для меня тон был идеальным. Я нанесла мазок на губы и вернула баночку на прежнее место. На полу рядом со столом стояла обувная коробка с наклейкой «возврат». Внутри оказалась пара явно дорогих кроссовок. Перед тем как выйти из комнаты, я осмотрелась, чтобы убедиться, что все осталось на прежних местах, и только после этого выключила свет.

Два предыдущих дня я вновь и вновь возвращалась в мыслях к спальне Страубов и ощутила трепет, стоило мне только в нее войти. Это было такое интимное чувство, будто я оказалась в самой глубине их жизни. Словно плавала в бассейне их слитых воедино личностей, вплетенных в одну большую семейную идентичность. Окна комнаты выходили на задний двор. Под большими створками, отделанными латунной фурнитурой, вместо подоконника было устроено сиденье, что значительно увеличивало ширину комнаты. Белоснежная лепнина на потолке оттеняла стены цвета слоновой кости. Одеяло, как и шелковый ковер, походило на акварельную картину. Шкафы в гардеробной были явно сделаны на заказ, качество их не уступало мебели на кухне, а внутри – одежда на тысячи долларов.

Больше всего меня очаровала ванная. Фотографии, которые я до этого видела, не позволяли оценить, как каждый слой взаимодействует с другими. Это было потрясающее зрелище: зеркальные серебряные стены, полированный каменный туалетный столик, большие бра, просторная, облицованная мрамором душевая кабина с тропическим душем, мозаичный пол и огромная ванна в форме яйца.

Я подошла к туалетному столику и встроенному над ним зеркалу, чтобы рассмотреть свое отражение: золотистые волосы обрамляли лицо, цвет лица юной девушки и блестящие красные губы. Лишь в прошлом году, когда мне исполнилось тридцать пять, я заметила несколько тонких морщинок на лбу, но видно их, только если внимательно вглядываться. В одном из верхних ящиков туалетного столика я нашла несколько красиво упакованных кремов для кожи, а также тушь за тридцать долларов, консилер за семьдесят долларов и пару пинцетов, которыми я удалила несколько волосков на бровях.

Закончив у зеркала, я повернулась, чтобы полюбоваться великолепием ванны. Я никогда не купалась в такой ванне, а потому прикинула, сколько у меня было времени. Сейчас десять вечера, Страубы определенно не появятся раньше одиннадцати, и Амелия дала понять, что, скорее, даже позже. То есть у меня как минимум час, прежде чем придет пора беспокоиться о возвращении хозяев.

Стянув через голову рубашку, я сняла бюстгальтер и еще раз глянула в зеркало: у меня по-прежнему был плоский живот и тонкая талия. Я думала о зачатии и вынашивании ребенка, а роды могут изменить тело женщины, иногда навсегда. Затем я сняла носки, джинсы и трусики и просто стояла обнаженной в роскошной ванной и смотря на свое отражение, наслаждаясь ощущением связи и близости со Страубами.

Я осознала, что не могу воспользоваться полотенцем – высохнуть оно не успеет, а хозяева обратят внимание на влажное полотенце и влагу в комнате. Может, стоило дождаться следующего визита и принести полотенце с собой. Мысль о том, чтобы отложить принятие ванны, испортила мне настроение. Я заметила влажное полотенце, накинутое на крючок, и подумала, не использовать ли его. Наклонившись, я уловила запах Амелии.

Так и не приняв окончательного решения, я вернулась в спальню, чтобы изучить кровать Страубов. Дюжина подушек разного размера и из разной ткани, покрывало и обивка изголовья оттенков синего. Мне захотелось лечь прям так, обнаженной, на простыни из натурального хлопка. Интересно, Амелия и Фритц занимаются сексом или перестали после всех выкидышей. Может, теперь для них это момент слишком травмирующий.

В дверном проеме показалась Натали, но, заметив меня, она отпрянула.

– Привет, Натали. – Я старалась говорить спокойно, хотя меня захлестнула волна паники. Оглядевшись, я заметила на ближайшем стуле плед. – Такое дело… – Я завернулась в плед. – Вот только что… Ицхака вырвало. Ему так плохо. В самом деле. – Я старалась не смотреть девочке в глаза. – Так что вся моя одежда… Пришлось все убрать. Такой беспорядок, и я… Придется постирать одежду и походить в полотенце, пока она не высохнет.

– Бедный Ицхак. – Натали прошла мимо меня в сторону ванной.

Я боялась, что она решит посмотреть на мои вещи, чтобы узнать, говорю ли я правду. Но девочка замерла перед одной из прикроватных тумб, на которой стояли часы. Глянув на время, она вышла из спальни.

К счастью, после стакана молока Натали довольно быстро вернулась в постель. Меня слегка волновало, что и как она расскажет об увиденном родителям. Похоже, в историю про Ицхака она поверила, но точной уверенности у меня не было.

Все еще завернувшись в плед, я вернулась в ванную комнату, где оставила одежду, и отправила Амелии сообщение: «Могу ли я постирать одежду в стиральной машине? К сожалению, Ицхака стошнило».

«Не может быть! И он тебя испачкал?»

«Да все в порядке».

«Наша ванная в твоем полном распоряжении».

Ответ отогнал все мои страхи и наполнил тем же чувством эйфории, что было раньше.

Загрузив чистую одежду в стиральную машину, я вернулась в ванную хозяев, но уже не как нарушитель, а как приглашенный гость, и с удовольствием погрузилась в горячую воду. Струи воды массировали мое тело, и я представила, что это чьи-то руки. Мысли о Фритце захватили мое воображение. Затем последовали мысли об Амелии. Я завороженно смотрела на светильник на потолке: миллион капель хрусталя, удерживаемых какой-то невидимой силой. Чувство глубокого удовлетворения и оптимизма наполнило мою душу. Из ванны я вышла воодушевленная. Высохнув, я вернулась в прачечную, чтобы переложить вещи в сушилку.

Когда Амелия и Фритц вернулись, оба без конца извинялись. Они чувствовали себя ужасно виноватыми, что оставили Ицхака – собаку с хроническими желудочно-кишечными проблемами – на моем попечении.

На следующий день я проснулась словно с похмелья: поздно и с головной болью, – хотя накануне вечером выпила совсем немного. Первым делом схватилась за телефон. В прошлый раз, когда я присматривала за Натали, Амелия написала мне рано утром, но на этот раз сообщения не было. Через двадцать минут я проверила телефон еще раз. И потом еще раз. Я надеялась, что наши отношения стали крепче, и боялась отката назад. Выпив чашку кофе, я приняла душ, оделась, снова проверила телефон, а затем собрала технику для запланированной на этот день работы.

Приехав на место, я вышла из лифта прямо в угловой двухуровневый пентхаус: шестиметровые потолки, белые дубовые полы, ухоженная терраса и потрясающий вид. Отсняв более восьмисот вечеринок, устроенных богатыми жителями Нью-Йорка, я больше не впечатлялась размером жилища, произведениями искусства, дорогой мебелью или отделкой – все же у большинства богатых людей дурной вкус и второсортные дома. Можно нанять людей, которые расскажут, какие покупать картины, посуду и простыни, в какой цвет красить стены, но тогда результат не отражает личность, вкус или внутренний мир хозяев. Как и при любом общем представлении о хорошем, итог получался, скорее, плохим.

Дом Страубов был другим. Амелия и Фритц не проектировали свой дом в попытке воссоздать то, что они видели раньше. Они сами были художниками. У них было свое видение.

Я пришла раньше всех гостей. Семилетний Бо?рис сидел в гостиной один, играя во что-то на планшете. Я подошла к крепкому на вид мальчишке и вручила ему коробку, обернутую зеленой бумагой и серебряной лентой.

– С днем рождения! – сказала я.

Он взял сверток и положил его на пол у своих ног, а затем прыгнул на него всем весом. Подняв раздавленный сверток, он вернул его мне с ехидным выражением лица.

– Не хочу вечеринку, – сказал он. – Не люблю никого из приглашенных.

Я вертела в руках смятый подарок, впервые заметив, что моя зеленая блузка сочетается с оберточной бумагой.

– Даже меня? – Я улыбнулась мальчику.

Он внимательно осмотрел на камеру на моей шее и наморщил нос.

– Особенно тебя.