Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

За мной, в глубине острова, земля резко поднималась. По скалистым серебристо-зеленым, серебристо-коричневым, серебристо-фиолетовым, глубоко рассеченным ущельями предгорьям неслись тени высоких перистых облаков, которые словно дымки сползали с далеких призрачных гребней гор. Ниже дороги, в сторону моря, земля была зеленее. Дорога на Айос-Георгиос вилась между высокими, стоящими стеной маки?[3 - Заросли, чащоба (от фр. maquis).], благоухающими греческими маки. Я различала запахи вербены, лаванды, шалфея. Над ярко-белой скалой и темно-зелеными маки иудины деревья поднимали облака своих пахучих пурпурных соцветий, а ветви их от постоянных африканских ветров клонились к земле. В далекой расселине, по-видимому значительно ниже того места, где я находилась, переливались яркие блики – это было море.

Тишина. Ни крика птиц, ни звона овечьего колокольчика. Только гудение пчел над придорожным голубым шалфеем. И никакого следа деятельности человека, кроме дороги, на которой я стояла. Дорога и высоко на сверкающем лазурью небе белые облака.

Я подняла чемодан с запыленных зарослей шалфея и двинулась в путь.

С моря дул бриз, а дорога вела под гору, так что я шла довольно быстро. Тем не менее прошло целых пятнадцать минут, прежде чем я достигла обрыва, за которым открывалась нижняя часть дороги, и увидела в сотнях двух ярдов первое свидетельство присутствия человека.

Это был мост – маленькое сооружение с парапетом из необработанного камня. По нему дорога пересекала небольшую речку, которая, по-видимому, снабжала водой Айос-Георгиос. Отсюда деревни все еще не было видно, хотя я предполагала, что она уже недалеко, ведь через долину открылся вид на широкий сегмент моря, которое искрилось и сверкало за следующим поворотом дороги.

Я остановилась на мосту, сняла с плеча сумку, поставила чемодан и села на парапет в тени платана. Болтая ногами, я смотрела на дорогу вниз, в сторону деревни. Море, насколько я могла судить, находилось примерно в полумиле. Под мостом от заводи к заводи спокойно текла река, поблескивали отмели между поросшими кустарником берегами, кое-где виднелись иудины деревья. Больше в долине деревьев не было, ее скалистые склоны, казалось, вбирали в себя тепло дня.

Полдень. Не шелохнется лист. Тихо, только монотонно шумит вода, да изредка вдруг булькнет под мостом – это лягушки без всплеска ныряют в заводь.

Я посмотрела в другую сторону, вверх по течению, где вдоль берега под ивняком вилась дорожка. Я соскользнула с парапета, снесла чемодан вниз под мост и тщательно запрятала его в зарослях куманики и горных роз. Полотняную сумку с ланчем, фруктами и термосом с кофе я снова надела на плечо. В гостинице меня не ждали, ну и хорошо, значит не было причин спешить, и почему бы мне действительно не провести весь день без забот? Я могу найти прохладное место у воды, поесть, вволю насладиться горной тишиной и одиночеством и лишь к вечеру появиться в деревне.

Я отправилась вдоль реки по тенистой дорожке.

Вскоре она начала подниматься, сначала незаметно, а потом довольно круто, река же, оказавшись среди скал, стала порожистой и делалась все более шумной по мере того, как долина сужалась до настоящего ущелья, а дорожка превращалась в хорошо проторенную тропинку над быстриной воды, которой не достигало солнце. Деревья сомкнулись над головой, папоротники сочились влагой, мои шаги гулко отдавались в скалах. Маленькое ущелье при всей кажущейся уединенности, должно быть, постоянно посещали люди и животные: тропинка была плотно утоптана, и многочисленные признаки свидетельствовали о том, что мулы, ослы и овцы ежедневно ходят этим путем.

Чуть позже я поняла почему. Через редеющие сосны я вышла из тени ущелья к довольно крутому склону и тут же оказалась на открытом плато, может быть, в полумилю длиной и в две-три сотни ярдов шириной, словно на широкой террасе горного склона.

Тут были поля, принадлежащие людям из Айос-Георгиоса. С трех сторон плато было защищено деревьями, с четвертой, с юга, со стороны моря оно переходило в отлого спускающуюся скалу со склоном, усеянным огромными валунами. К северу от этой плодородной полоски в ослепительном свете вздымался серебристо-коричневый склон, кое-где притененный оливами и глубоко прорезанный оврагами, где росли деревья. Из самого большого оврага вытекала река и пересекала плато широкой излучиной. Не было ни дюйма нетронутой земли, все было вскопано, разрыхлено, бороновано. Среди овощных полей протянулись ряды фруктовых деревьев: я увидела тут абрикосы и рожковые деревья, а также вездесущие оливы и лимоны. Поля отделялись одно от другого узкими канавами или невысокими каменными валами, где беспорядочно росли маки, сладкий укроп, петрушка и еще множество трав, которые все можно было использовать. На самых краях плато маленькие веселые критские ветряные мельницы крутили свои белые полотняные паруса, выплескивая в канавы воду, и сухая почва впитывала ее.

Поблизости никого не было. Я миновала последнюю мельницу, пробралась сквозь ряды виноградников, которые террасами располагались на поднимающейся в гору земле, и остановилась в тени лимона.

Я готова была тут и сделать привал. С моря дул прохладный бриз, замечательно пахли цветущие лимоны, вид был чудесный, но у моих ног над пометом мула в пыли жужжали мухи, а у кромки воды в траве валялась размокшая и развернувшаяся ярко-красная обертка от сигарет. Даже то, что надпись на ней была «?????», а не привычная «Woodbine» или «Player’s Weights», ничего не меняло, эти ошметки оставались противным мусором, способным испортить квадратную милю сельской местности.

Я взглянула в другую сторону, в направлении гор.

Белые горы Крита и на самом деле белые. Даже когда в разгар лета сходит снег, их вершины все равно серебряные. Голые серые скалы, ярко блестящие на солнце, выглядят бледнее, менее реально, чем глубокая синева неба позади них, так что вполне можно поверить, что среди этих парящих вдали вершин родился верховный бог. Ведь Зевс, говорят, родился в пещере Белых гор, на горе Дикта. И вам показывают то самое место…

И только я успела об этом подумать, как большая белая птица, неторопливо махая крыльями, поднялась неподалеку от меня из глянцевых листьев и спланировала над моей головой. Это была птица, каких я никогда еще не видела, похожая на маленькую цаплю, молочно-белая, с длинным черным клювом. Она и летела, как летают цапли, – выгнула шею, ноги вытянула назад, сильно, глубоко взмахивала крыльями. Белая цапля? Я прикрыла глаза ладонью, чтобы понаблюдать за ней. Она взмыла вверх к солнцу, потом повернула, пролетела над лимонной рощей, над оврагом и скрылась из виду.

Я до сих пор не понимаю, что тогда со мной случилось. По какой-то причине, которую я не в состоянии проанализировать, появление большой белой птицы, запах цветов лимона, хлопанье парусов ветряных мельниц и шум льющейся воды, солнечный свет, пробивающийся сквозь листву и озаряющий белые анемоны с сердцевиной цвета ламповой сажи и, главное – первое впечатление от легендарных Белых гор… – все это слилось вместе, обернулось сильнейшим волшебством, пронзающим стрелой счастья, одним из тех неожиданных потрясений радости, настолько физически осязаемых, что точно знаешь момент, когда переменится мир. Я вспомнила, как сказала американцам, что они подарили мне день. Теперь я поняла: верно, и в самом деле подарили. Значит, судьба. От нее не уйдешь. Я тут одна под лимонами, передо мной тропа, в сумке – пища, у меня в распоряжении лишний день, и белая птица указала мне путь.

Я бросила последний взгляд на клин сверкающего моря, повернулась лицом к северо-востоку и быстро пошла между деревьями к ущелью, которое, извиваясь, прорезало склон горы.

Глава 2

Когда она взглянула в зеркало воды
И сквозь каштановых волос спустившиеся
пряди
Увидела свое лицо, казалось, пробежала тень
По водной глади…

    Оскар Уайльд. Хармид[4 - В оригинале приводится намеренно искаженная автором цитата, в которой вместо героя фигурирует героиня. – Примеч. ред.]

В конце концов меня остановил голод. Что бы ни заставило меня шагать в одиночестве по проселочной дороге, да еще так быстро, я прошла порядочное расстояние, прежде чем начала думать о еде.

По мере того как ущелье расширялось, деревья редели, солнце палило вовсю. Тропинка круто забиралась теперь к верхнему краю утеса. Создавалось впечатление, что по ней ходили мало: повсюду на нее свешивались ветви, и раз я остановилась, чтобы набрать лиловых орхидей, которые лежали нетронутые прямо у меня под ногами. Но вообще-то, мне удавалось не соблазняться цветами, которые росли во всех расщелинах скал. Мне надо было найти ровное место на солнце у воды, где бы я могла остановиться и съесть свой запоздалый завтрак.

Впереди меня, теперь уже справа, слышался шум воды. Он приближался и наконец стал заглушать шумящую внизу речку. Казалось, сверху срывается поток, стремящийся присоединиться к ней. Я повернула за выступ скалы и увидела его. Здесь в склоне была расселина, и сквозь нее устремлялся небольшой ручей. Он, словно стрела, пересекал тропинку, водоворотом кружил вокруг единственного камня для перехода и обрушивался в реку. Я не перепрыгнула его. Я ушла с тропинки и не без труда вскарабкалась по валунам к краю ущелья.

Через несколько минут я нашла то, что искала. Я забралась на груду белых камней, среди которых росли маки, и оказалась на маленькой каменистой полянке златоцветников, почти полностью окруженной громоздящимися скалами. С нее открывался головокружительный вид вниз, на юг, в направлении более далекого теперь моря.

Вокруг меня были лишь златоцветники, зелень папоротников у воды, какое-то дерево около утеса и в расселине высокой скалы – сам источник, вода которого струилась среди зелени, чтобы успокоиться в тихой, открытой солнцу заводи.

Я сняла с плеча сумку, бросила ее среди цветов. Встав на колени у края заводи, я опустила руки в воду. Солнце сильно припекало спину. Момент радости сгладился, стерся, перешел в ощущение покоя и довольства, разлившееся по всему телу.

Я нагнулась попить. Вода была ледяная, чистая, но жесткая – вино Греции, драгоценное, неподвластное времени, здесь каждый источник сохранялся благодаря своему божеству – наяде. Без сомнения, она наблюдает за ним из-за свисающих папоротников… И странная вещь, я поймала себя на том, что вполглаза смотрю на эти самые папоротники, мне и на самом деле показалось, что кто-то подсматривает за мной оттуда. Действительно мистическая страна, наклоняешься к источнику и ощущаешь взгляд в спину…

Я улыбнулась этим навеянным мифами фантазиям и снова наклонилась попить.

Глубоко в заводи, глубже моего собственного отражения, что-то бледное колыхнулось среди зелени. Лицо!

Это настолько соответствовало ходу моих мыслей, что, все еще во власти фантазии, я не сразу придала этому значение. Но подоспела классическая мысль, которая известна как «подумай как следует», и реальность вытеснила миф: я похолодела и взглянула еще раз.

И не ошиблась. Позади моего зеркально отраженного плеча колыхалось лицо: кто-то наблюдал за мной из глубины зелени. Но это была не хранительница источника. Отраженное водой лицо было человеческое, мужское. Какой-то мужчина разглядывал меня с кромки скалы высоко над источником.

Первый испуг прошел, и я решила, что не стоит тревожиться. Одинокому страннику в Греции нет нужды бояться воров. Несомненно, это какой-нибудь пастух, заметил иностранку и любопытствует. Если не робкий, вероятно, спустится вниз поговорить.

Я попила еще, потом ополоснула руки. Когда я вытирала их носовым платком, трепещущее лицо все еще было видно в потревоженной воде.

Я повернулась и посмотрела вверх. Никого. Голова исчезла.

Я была заинтригована и немного подождала, наблюдая за вершиной скалы. Голова снова появилась, воровато… настолько воровато, что, несмотря на мой здравый смысл, несмотря на то, что я знала о Греции и греках, мелкая дрожь беспокойства поползла по спине. Это была не просто робость: в том, как голова медленно появлялась из-за скалы, было именно что-то вороватое. И даже более чем вороватое: увидев, что я наблюдаю за ним, человек снова отпрянул.

Оказалось – мужчина, не мальчик-пастух. Грек, конечно: смуглое, загорелое до цвета махагони лицо, коренастый, бандитского вида, с темными глазами и черной шапкой густых и плотных, как овечья шерсть, волос, что у греков считается одним из главных достоинств красивого мужчины.

Я едва успела бросить взгляд на него, как он скрылся. Я продолжала смотреть на то место, где появлялась голова. Потом поднялась на ноги с деланым безразличием, как будто он продолжал наблюдать за мной (хотя едва ли!), подняла сумку и повернулась, чтобы идти. Я не захотела тут оставаться, чтобы за мной шпионил этот сомнительный субъект.

И тут я увидела пастушью хижину.

К ней вела тропка, которую я сначала не заметила: узкая, протоптанная овцами дорожка протянулась через златоцветники к уступу под скалами, где, прижавшись к ней, стояла хижина.

Это была маленькая постройка без окон, такие довольно часто встречаются в Греции в отдаленных местностях. В них живут пастухи, приводящие на каменистые склоны овец и коз. Иногда в них доят овец и там же на месте приготавливают сыр. Случается, в непогоду туда загоняют и самих животных.

Хижина была маленькая, низкая, грубо сложенная из необработанных камней, стыки замазаны глиной. Накрыта она была валежником, сухими ветками кустарника, и была почти незаметна среди камней и кустов, окружавших ее.

Это объясняло появление наблюдателя у источника. Мужчина, конечно, пастух, а его отара, видимо, кормится на каком-нибудь другом горном лугу над скалами, где он лежал. Он услышал меня и, естественно, спустился посмотреть, кто это.

Моя тревога утихла. Стоя среди златоцветников, я почувствовала себя дурой и уже почти решила тут остаться.

Было уже далеко за полдень, и солнце над маленьким пастбищем склонялось к юго-западу. И вдруг тень наползла на цветы, словно темная ткань упала на меня, затруднила дыхание.

Я взглянула наверх, и меня снова охватил страх. Из-за скалы у источника послышался перестук гальки, шуршание ног, и на моей тропке появился грек.

И сразу все стало на свои места. Испуг заставил меня поверить в невозможное: это опасность! Я видела его темные глаза, сердитые и усталые одновременно. Его рука, что было уж совсем невероятно, сжимала нож.