Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница (сборник)

Вдали за домами по-прежнему отравляли ночь страшные, кровавые звуки. Мы пробежали, оскользаясь, по уличной грязи, взобрались по каким-то разбитым ступеням и очутились на еще одной узкой улочке. Здесь пока царила сонная тишина, хотя в одном окне я заметил огонек – испуганного горожанина разбудили отдаленные крики. По этой улочке мы выбежали на травянистый луг, где пасся стреноженный осел, миновали ухоженный фруктовый сад, кузницу с плохо притворенной дверью и очутились возле аккуратного домика, который стоял отдельно от других за невысокой терновой изгородью. Перед домом был палисадник с голубятней и собачьей конурой.

Дверь была широко распахнута и качалась на ветру. Сторожевой пес рвался на цепи, вскидываясь на задние лапы. Голуби все выпорхнули из голубятни и взбивали крыльями серый предутренний воздух. А в доме – ни огонька. И ни звука.

Линд пробежала через палисадник, остановилась на пороге, заглянула в черную глубину:

– Мача! Мача!

На приступке за дверью стоял фонарь. Но разве было сейчас время искать огниво? Я осторожно оттолкнул девушку. «Выведи ее», – приказал я Ульфину, он взял ее за руку, а я поднял фонарь и резко взмахнул им у себя над головой. И сейчас же из фитиля с шипением выбился яркий язычок пламени. Я услышал сзади изумленный возглас Линд. И тут же у нее перехватило дыхание. Фонарь осветил всю внутренность дома: кровать у стены, тяжелый стол с лавкой, горшки для стряпни и для хранения масла, маленькую скамеечку и упавшую рядом прялку с протянутой куделью; чисто выметенный очаг и добела вымытый каменный пол без единой соринки, только в углу труп женщины в луже крови, натекшей из перерезанного горла. У кровати стояла колыбель, она была пуста.

Линд и Ульфин ждали меня у садовой ограды. Девушка притихла, она была так потрясена, что даже перестала плакать; личико ее в свете фонаря было без кровинки. Ульфин поддерживал ее, обхватив одной рукой за плечи. Он тоже был бледен. Пес на цепи, поскулив, сел перед конурой, задрал нос к небу и протяжно, пронзительно завыл. Ему среди лязга и криков в ночи отозвался другой, из соседнего квартала, потом третий, ближе.

Я плотно притворил за собой дверь домика.

– Мне очень жаль, Линд. Но тут уже ничем не поможешь. Надо уходить. Ты знаешь таверну у южных ворот? Отведи нас туда, но только в обход той части города, откуда сейчас доносятся крики. И постарайся не давать воли своему страху: я сказал, что защищу тебя, так и будет. Ты пока останешься с нами. Пошли.

Она не двинулась с места.

– Его унесли! Они схватили младенца! И убили Мачу. – Она обратила ко мне невидящий взгляд. – Почему? Король не мог повелеть это, она была его милой!

Я задумчиво отозвался:

– В самом деле, почему? – и поторопил, легонько встряхнув ее за плечи: – Идем, дитя, нельзя больше медлить. Солдаты второй раз сюда, может быть, и не вернутся, но тебе на улицах грозит опасность. Веди нас к южным воротам.

– Это она, она направила их сюда! – не слыша меня, причитала Линд. – Они поспешили прямо сюда. А я опоздала! Если бы вы не задержали меня на мосту…

– …ты бы тоже сейчас валялась мертвая, – сухо докончил Ульфин. Он говорил спокойно, словно ужасы ночи его не задевали. – Чем ты могла им помешать, ты и твоя Мача? Нашли бы здесь тебя и зарезали, не успела бы до изгороди добежать. Ты лучше делай, что говорит милорд. Если ты, конечно, не хочешь вернуться к королеве и доложить о том, что здесь произошло. Можешь не сомневаться, она уже догадалась, куда ты побежала. И солдаты не замедлят сюда за тобой явиться.

Это было сказано резко, зато возымело действие. При упоминании о Моргаузе Линд словно очнулась. Она бросила последний испуганный взгляд на домик, натянула на голову капюшон и побрела через сад, пробираясь между деревьями.

Я задержался возле воющего пса и положил ладонь ему на шею. Жуткий вой прервался. Животное дрожало мелкой дрожью. Я достал кинжал и перерезал веревочный ошейник. Но пес не сдвинулся с места, и я, оставив его, пошел дальше.

В ту ночь схватили два десятка младенцев. Кто-то из повитух и знахарок, должно быть, наставил воинов Лота, где искать. Когда мы кружным путем, по пустынным окраинам, добрались до таверны, все было уже позади, солдаты ускакали. Нас никто не остановил, никто не обратил на нас внимания. Улицы в центре города были полны народа. Стоял страшный шум. Одни метались как безумные между домами, другие выглядывали в страхе из темных подворотен. Здесь и там вокруг рыдающей матери, вокруг потрясенного или взбешенного отца собирались толпы. Бедные люди, лишенные возможности противостоять воле своего короля! Монарший гнев пронесся через город, и им оставалось только горевать.

И проклинать. Я слышал, как повторялось имя Лота: конники-то были его. Но вместе с ним раздавалось и имя Артура. Клевета уже была пущена, и со временем ей предстояло полностью вытеснить правду. Артур был верховный король, источник и блага, и зла.

В одном мучители были к ним милосердны: они не пролили крови. Пала жертвой одна только Мача. Солдаты выхватывали детей из колыбелей и скрывались с ними во тьме. Не считая двух-трех разбитых лбов в тех случаях, когда отцы пытались заступиться, они никому не нанесли увечий.

Об этом поведал мне потрясенный Бельтан. Он встретил нас в дверях таверны одетый и охваченный страшным волнением. Линд он даже не заметил. Поймав меня за руку, он, захлебываясь, рассказал о событиях этой ночи. Из его сбивчивого рассказа мне стало ясно одно: солдаты с младенцами проскакали здесь совсем недавно.

– Они были еще живы и плакали – только вообрази, мастер Эмрис! – Он горестно заламывал руки. – Ужасно, ужасно! Поистине дикие времена! И эта болтовня про Артуров приказ, кто в нее поверит? Но тише, ни слова больше, чем скорее мы будем в пути, тем оно лучше. Не место здесь для честных ремесленников. Я бы выехал еще раньше, мастер Эмрис, но я дожидался тебя. Я думал, тебя позвали оказать помощь, говорят, в городе есть раненые. Младенцев собираются уничтожить, ты слышал? О милостивые боги, подумать, что только вчера я… А вот и Кассо, добрый человек! Я позволил себе распорядиться, чтобы он оседлал ваших мулов, мастер Эмрис. Я уверен, что ты со мной согласишься. Надо уезжать немедленно. Я заплатил хозяину, все улажено, мы с тобой сочтемся в дороге… Я, как видишь, купил мулов и для нас с Кассо, давно подумывал об этом, а вчера, когда мне в замке привалила такая удача… Ах, как это вышло кстати, как кстати! Но какова милая дама? Кто бы подумал… но ни слова больше, покуда мы здесь! Стены имеют уши, а времена нынче страшные. Ну а это кто?

Он близоруко всмотрелся в лицо Линд, которая едва держалась на ногах, опираясь на руку Ульфина.

– Господи! Да ведь это, кажется, юная фрейлина?..

– Потом, – остановил я его. – А пока – никаких вопросов. Она едет с нами. Прими мою благодарность, мастер Бельтан. Ты верный друг. Правда твоя, надо уезжать без промедления. Кассо, сними-ка поклажу с этого мула, на нем поедет дама. Ульфин, ты говорил, у тебя завелось знакомство среди стражников у городских ворот? Поезжай вперед и позаботься, чтобы нас выпустили из города. Подкупи их, если понадобится.

Впрочем, в этом нужды не оказалось. Когда мы подъехали, городские ворота как раз закрывались, но стражники не стали чинить нам препятствий. Можно было даже понять из того, о чем они переговаривались между собой, что они не менее горожан были потрясены происшествием и находили вполне понятным, что мирные торговцы и ремесленники спешили покинуть город прямо среди ночи.

Немного отъехав по дороге и убедившись, что стражники нас уже не видят, я натянул поводья и сказал:

– Мастер Бельтан, у меня еще осталось одно неотложное дело. Нет, не в городе, так что тебе нет нужды за меня опасаться. Я скоро догоню тебя. А вы поезжайте в ту таверну, где мы останавливались по пути сюда, с ракитой у входа, помнишь? Там ждите нас. Линд, ты будешь в безопасности с этими людьми. Ничего не бойся, но будет лучше, если до моего приезда ты станешь хранить молчание. Ты поняла?

Она безмолвно кивнула.

– Итак, до встречи под ракитой, мастер Бельтан?

– Да-да, пусть будет так. Не могу сказать, чтобы мне было что-нибудь понятно, но, возможно, утром…

– Утром, я надеюсь, все разъяснится. А пока – прощай.

Они потрусили дальше. Я натянул узду своего мула.

– Ну, Ульфин?

– Они свернули на восточную дорогу, милорд.

И мы поехали на восток.

Верхом на мулах нам бы не под силу было нагнать конный отряд, если бы не то, что наши «скакуны» хорошо отдохнули, а они на своих взмыленных прискакали издалека этой же ночью.

И потому, когда через полчаса скачки оказалось, что их все еще не видно и не слышно, я натянул поводья и обернулся:

– Ульфин! На два слова.

Он подогнал своего мула. Лица Ульфина в темноте я не видел, но ощутил, что с ним что-то происходит: он боялся.

До сих пор он ни разу не выказал страха, даже в домике Мачи. А здесь ему нечего было бояться – кроме меня.

Я спросил:

– Почему ты солгал мне?

– Милорд…

– Ведь отряд этим путем не проезжал?

– Нет, милорд.

– Тогда куда же они поскакали?

– К морю. Кажется… так говорили… что они положат детей в барку и пустят по волнам. Король объявил, что отдает их в руку божию, чтобы невинные…

– Вздор! – оборвал я его. – Не Лоту говорить о руке божией. Просто он боялся гнева людского, если бы люди увидели зарезанных младенцев. Теперь он еще, конечно, станет нашептывать, что будто бы Артур велел их зарезать, а он, Лот, смягчил приговор и предоставил решать случаю! Скорее на берег. По какой дороге?

– Я не знаю.

– Это правда?