Грозные чары

– А вы уже поели?

– Адони да, а я как раз достиг стадии кофе, – ответил Макс. – Может, тебе тоже сразу налить?

– Да, пожалуйста. – Я гадала, удобно ли будет спросить про сэра Джулиана, и это навело меня на мысль о взятом без спроса халате. – Моя одежда еще не просохла, так что я позаимствовала у твоего отца халат. Как ты думаешь, он не станет сердиться? А то этот халат слишком уж великолепный.

– «Дарить улыбку»[14 - «Present Laughter», комедия Ноэля Коварда.], – сказал Макс. – Ну конечно, не станет. Он будет в восторге. Сахар?

– Да, пожалуйста.

– Держи. Если сумеешь одолеть всю порцию, сомневаюсь, чтобы у воспаления легких остался хоть малейший шанс. Адони отличный повар, если его как следует прижать.

– Бесподобно, – отозвалась я с набитым ртом, а Адони подарил мне свою коронную сногсшибательную улыбку и сказал: «На здоровье», а потом спросил что-то у Макса. Я разобрала лишь (результат недели мучительного штудирования разговорника): «Она говорит по-гречески?»

Макс вздернул голову в том забавном жесте – как у фыркающего верблюда, – каким греки обозначают «нет», и юноша разразился длинной и пылкой речью, в которой я не уловила вообще ни единого слова, но которая, насколько я могла судить, содержала новости скорее срочные и захватывающие, чем дурные. Макс слушал, нахмурившись, без каких-либо комментариев, лишь пару раз прерывал это словоизвержение одной и той же греческой фразой, заставляя Адони сдерживаться и говорить медленнее и отчетливее. Я невозмутимо ела яичницу с беконом, стараясь не замечать, что Макс хмурится все больше и больше, а повествование Адони становится все взволнованней и взволнованней.

Наконец этот последний выпрямился и бросил взгляд на мою пустую тарелку:

– Хотите еще? Или, быть может, сыру?

– Ох, нет, спасибо. Все было чудесно.

– Тогда еще кофе?

– А там остался?

– Конечно. – Макс налил мне еще чашку и придвинул сахарницу. – Сигарету?

– Нет, спасибо.

Он уже хотел спрятать пачку обратно в карман, как вдруг Адони, убиравший мою тарелку, быстро и тихо произнес что-то по-гречески, и Макс протянул пачку ему. Адони взял три штуки, блеснул улыбкой в ответ на мой внимательный взгляд, потом сказал еще что-то по-гречески Максу, добавил: «Спокойной ночи, мисс Люси» – и удалился через дверь, которую я раньше не замечала, в дальнем углу кухни.

– Прости всю эту таинственность, – как ни в чем не бывало извинился Макс. – Мы укладывали отца спать.

– С ним все в порядке?

– Завтра будет. – Он бросил на меня взгляд. – Полагаю, ты знала про его... проблемы.

– Нет, откуда? И представления не имела.

– Но если ты вращаешься в тех кругах... Я думал, это наверняка просочилось.

– До меня ничего подобного не доходило, – сказала я. – Полагаю, наверное, слухи ходили, но все, что было известно лично мне, – это что он не совсем здоров. Я думала, сердце или что-то в этом роде. И, честно, здесь тоже никто не знал – по крайней мере, Фил не знала, а если бы велись какие-нибудь разговоры на этот счет, могу ручаться, она бы первая услыхала. Она знала только то, что ты рассказал Лео: что он был болен и про лечебницу. А с ним такое часто случается?

– Если бы ты спросила вчера, – с оттенком горечи ответил Макс, – я бы сказал, что подобного, скорее всего, больше не повторится.

– А он что-нибудь говорил, когда вы поднялись с ним наверх?

– Немного.

– Сказал, кто это был?

– Да.

– И сказал, о чем они говорили?

– Практически нет. Только на все лады повторял, что тот «ничего из него не вытянул». Вид у него был такой, как будто он весьма собой доволен и смакует какую-то шутку. А потом он лег.

– Знаешь, – осторожно произнесла я, – по-моему, ты можешь не волноваться. Готова ручаться: твой отец ничего важного не сказал.

Макс удивленно поглядел на меня. Раньше я и не замечала, какие же темные у него глаза.

– Отчего ты так уверена?

– Ну... – замялась я. – В тот момент ты, понятное дело, сильно расстроился и рассердился, а мне было больше нечего делать, кроме как наблюдать и делать выводы. Я тебе скажу, что меня поразило. Сэр Джулиан, безусловно, был пьян, но, по-моему, словно зациклился на какой-то одной мысли... он уже сам забыл почему, но все равно твердо знал, что от него требуется. Он знал, что не должен говорить ничего о том – что бы это ни было, – чем вы с Адони занимались сегодня ночью. Он так захмелел, что не мог уже разобрать, кто свой, а кто нет, но все равно не выдал тайны – отвиливал даже от ваших с Адони расспросов, причем даже самых пустячных, вроде того, что случилось с мистером Андиакисом. Это потому, что с вами была я. А потом, – я улыбнулась, – то, как он все декламировал и включал магнитофон... ты ведь не станешь утверждать, будто у него в обычае давать частные представления по Шекспиру у себя в гостиной? Актеры так не делают. Они, быть может, и ведут себя театрально, но не бывают скучны. И меня вдруг осенило... послушай, прости, я не наговорила лишнего? Наверное, ты предпочел бы, чтобы я помолчала.

– О боже, нет. Продолжай.

– Меня вдруг осенило, что он декламировал потому, что знал: пока сумеет заводить себя или магнитофон и держаться наезженной колеи, ему не грозит опасность ненароком сболтнуть что-нибудь лишнее. Когда я слышала его, он, должно быть, как раз ставил кассету своему гостю.

Уголки губ Макса невольно поползли вверх.

– Что ж, поделом мерзавцу. Более того, я уверен, что встреча в гараже произошла случайно. Если бы нас с Адони заподозрили, то поджидали бы и, скорее всего, выследили... или остановили на пути домой.

– Ну, в общем, так. И кстати, еще один довод: если бы твой отец сказал ему что-нибудь или даже хоть обронил намек, где сейчас вы оба, то тому с лихвой хватило бы времени вызвать полицию или... или еще что-нибудь предпринять.

– Ну конечно.

Взгляд, брошенный им на меня, был не слишком-то спокоен.

Я не знала, стоит ли продолжать.

– Хотя твоя тревога из-за состояния отца – это другое дело. Я в таких вещах не разбираюсь. Как ты думаешь, это может, ну, словом, снова заставить его запить?

– Кто знает. Понимаешь, он не алкоголик, это не было хроническим или хотя бы близко к тому. Просто у него начались периодические запои – как средство выйти из депрессии. Остается только ждать и наблюдать.

Я ничего больше не сказала, развернула кресло к очагу и глотнула кофе. Поленья шипели и потрескивали, из них с бульканьем выделялась смола, маленькие бледно-опаловые капельки раздувались и с треском лопались на обугливающейся коре. Просторная кухня была полна приятных ненавязчивых звуков ночи: бульканье смолы, шипение и шелест язычков огня, потрескивание рассыхающихся старых половиц, тихая звенящая капель где-то в глубинах водопровода незапамятных времен. Я протянула ноги в шлепанцах сэра Джулиана поближе к огню, и вдруг где-то рядом резко и пронзительно застрекотал сверчок. Я чуть не подпрыгнула от неожиданности и, подняв глаза, поймала на себе взгляд Макса. Мы улыбнулись друг другу. Ни один из нас не двигался и не говорил, но между нами словно бы завязалась безмолвная беседа, и меня пронзило ощущение бурной радости и счастья, как будто утром в день моего рождения выглянуло яркое солнце и я получила в подарок весь мир.

Потом Макс отвернулся, снова устремил взгляд в огонь и заговорил, словно продолжил с того, на чем мы остановились:

– Это началось четыре года назад. Отец репетировал одну довольно зрелищную пьесу, которую Хейворд написал специально для него, – «Тигр, тигр». Да ты ее помнишь, она долго не сходила с подмостков. За восемь дней до премьеры мои мать и сестра погибли в автомобильной катастрофе. Машину вела сестра. Вина была не ее, но это не утешает. Мать погибла мгновенно, сестра пришла в сознание и прожила еще один день – достаточно, чтобы догадаться о случившемся, хотя от нее и пытались все скрыть. А я в то время находился в Штатах и, как назло, валялся в больнице с аппендицитом и не мог вернуться. Ну, как я тебе уже говорил, это случилось всего за восемь дней до того, как должна была состояться премьера «Тигра», – и она состоялась. Думаю, не надо объяснять, как подобная ситуация может отразиться на человеке вроде моего отца... Такое подкосило бы любого, а его чуть не свело в могилу.

– Могу себе представить.

А еще я могла представить самого Макса, прикованного к больничной кровати в чужой стране и узнавшего страшные вести по телефону, из телеграммы, письма...

– Тогда-то он и начал пить. Прежде чем я смог добраться домой, прошло почти два месяца и худшее уже произошло. Конечно, я сознавал, как эта трагедия должна была ранить отца, но для меня было жутким потрясением вернуться домой и увидеть собственными глазами...

Он немного помолчал.