…И грезы их ясны…

– Ты мне жизнь угробил! – празднично кричит Даниил Вячеславович.

– Зато песни какие!!! – доносится в ответ.

Да, так и мчатся! Степь! Разлетается Степная Печаль на лёгкие слезинки и виснет на мордах лошадей.

Почему у лошади грустные глаза? Веселятся уши, хвост, ноздри – а глаза грустные. Знает видно она: как отпадёт в ней надобность, как состарится, так и ляжет на стерильный стол, под тонкие, изящные пальцы Мани Мертвецкой. И будут они томно копошиться, в когда-то живых кишочках, печёночках, сердечках. И тёплый, приторный запах крови замутит светлую голову Доброго Врача.

– Нет, нет Маня! Это мёртвая кровь!

И оближется Маня и дальше станет нескромно ковыряться в сердечках, печёночках, кишочках…

…Печень. Печёночка. Клоака. ВОНЬ!

Не льсти себе, не ладан, не розовые лепестки, а всепоглощающая вонь.

Как долго милое тело пахнет клубникой? Пока печень, прокуренная, пропитая, задохнувшаяся в морфине, расплавленная Белым Огнём, пропустившая через себя шоколад, слёзы, ангину и гонорею, ненависть и любовь, трупы, шампанское, деньги, окна, манящий асфальт и Священные Костры, деятелей и блядей, Солнце и Луну, песни, пляски, ноты, всю эту чёртову МУЗЫКУ – пока эта печень не эволюционирует в клоаку: т е л о б у д е т п а х н у т ь к л у б н и к о й. А пальцы уже ладаном.

Мы забыли родиться, как постоянно забываем умереть. Хочешь познать невинность – иди к тем, кто вспоминает, и это будет Вселенский Оргазм, отупляющий и бездушный, бездарно-розовый и ненужный, как всё великое…

…Грустные, грустные глаза лошадей и бесшабашная скачка в Степи. Убегают, убегают от Ужасной Белки, убивающей быстрее Мёртвой Крови (слышь, Маня, гораздо быстрей).

Так садись и ты на коня и в Степь, в Степь…

…Стучат копыта, тысячи копыт, миллионы. И далеко-далеко раскрывает пасть такая родная, но, увы, Ужасная Белка.

Глава 6

Передонов смотрел на веющий в

толпе веник. Он казался ему

недотыкомкою.«Позеленела,шельма», – в ужасе решил он.

(Ф. Сологуб)

Иду, курю

(Ф. Чистяков)

Все дороги ведут в Борщ На Колёсах.Под колёсами – трава

(Архив Контрразведки)

Борщ На Колёсах считался святым местом. Он очаровывал своей неизбежностью, засасывал своей светлой тоской, и не давал Бодрости.

– Все дороги ведут в Борщ, – пела Маня Мертвецкая, и вторила ей Маша Бодрова: «От Борща Борща не ищут». И была права. Никто не мог найти Борщ. Как никто не мог видеть Торча. Борщ и Торч, рука об руку, всегда вместе, сами находили своих почитателей.

Борщ – место изучения Нуль Перехода, Борщ – центр Перемещений. В самом центре, обдирая сухие листики, вглядываясь в Корень Жизни, находилась в процессе изысканий Зина Нулевич-Чудесная. Она мыслила. Или спала.

Холодные глаза. Зовущие руки. Тёмные, ниспадающие волной, шелковистые волосы, зелёный дымчатый нимб над головой. Подобный незамутнённому стеклу взгляд. Как тут не пасть на колени и не отдать последнюю папиросу?

Этим и жила Зина. Не было в Контрразведке Наших более ценного агента. Враги знали: пришла Зина – ушла Зина – пришла Та Которая Всегда. Не помогали зеркальные щиты – (Нулевич-Чудесная не отражалась в зеркале) и каменели Враги, удушливо кашляли, пораженные Зеленым Дымчатым Нимбом и, тихо попискивая, умирали.

Если Враг не сдавался, если наглел, если закидывал Шляпу на наши позиции, и никто не мог справиться, тогда звали и отправляли в разведку Зину Нулевич-Чудесную, да Машу Бодрову. И если совсем было туго, вызывали Доброго Врача Маню Мертвецкую.

…И какой только Безумный Бог создал тебя, о Зина Нулевич-Чудесная! Вот и ты, и ты тоже летучей мышью паришь в ночном небе. И паришь, паришь, давишь на мозговые извилины стремительным, как Ужасная Белка, черным крылом опытного упыря.

И тебе крови? Сколько же вас еще! Страшно. Вязкий ночной кошмар материализовался в этих полетах. Отходит ко сну Неизвестный Наш. Приветственным поцелуем прикасается к нему Зина. И нет покоя уже. Бледнеет его кожа. И только жажда, жажда Живой Крови!

…А за околицей, по-мужицки развесисто, ругался Ванька Темкин и вторил ему Вольный Охотник Костя Краснухин…

… – Ты представляешь, Зина, – это пришла из бункера Маня Мертвецкая, – чего я узнала-то!

– Ну?

Маня привычным жестом стряхнула с тонких изящных пальцев сгустки чьих-то легких и удивленно сообщила:

– Эти двое, – она неопределенно показала за околицу, – Заявили, что лезвие, ты слышишь, лезвие, используют для избавления от лишних волос!

– Ну, матушка, совсем заработалась. Не век же тебе все кожу да вены пилить. Не век же собачьи стаи под то самое лезвие заманивать. Смой, смой с рук твоих и пальцев, тонких и изящных, липкие внутренности тварей живых. Обрати взгляд свой на дела мирские, на хари волосатые да рыла небритые – не в Лесу поди живем, а в Степи! Очнись, очнись, Маня!

Зина была красноречива, зла и чертовски голодна. В рядах Наших кончались Девственники. Не было чистой Живой Крови. Уже месяц ничего не ела, а лишь вкусно вдыхала сладкий дым Зина. Длинный монолог истощил ее силы.

– Маничка! – примирительно предложила она. – Пойдем к Врагам. Очень кушать хочется…

…А на улице избавлялся от лишних волос Потап Плинтусов. Вихрем пролетели две тени. Толкнули его в правую руку, качнули опасную бритву, и захлебнулся Потап горячей сладко-соленой струей…

…А ведь Борщ на Колесах считался святым местом.

Глава 7

Я – виночерпий. Вам достается яд.

(Мрачный Кречет)

Дым, дым и еще раз дым! Никому не ведомый привкус странных корешков, аромат таинственного варева. Беги отсюда, коварный Враг, беги, ибо испробуешь раз, другой и еще раз захочется. Только Умный Шаман, только его просветленное сознание без всяких больных последствий уходит Туда и возвращается. Нет времени, нет пространства, скользкие коридоры его восприятия исписаны волшебными рунами. Бойся Враг, бойся Умного Шамана!

Вижу его бороду, слышу слова, но нет его рядом. Он нигде. Он везде. В дыму плывут, переплетаясь, баночки, вата, чашечки и пакетики, листики да стерильные ложечки. Точен глаз Умного Шамана. Наш не пострадает, а Враг мучительно вымрет.

Вы ли, любезные гости, к Смерти терпимы? Нет, ваш страх – страх скучный. Вы – вечные гости. На пальцах у вас жир, стеарин или воск. Вы только держите свечку. Будьте рядом.

Возмущайтесь, восхищайтесь, но, прошу – молча. Плач ваш расплескает смех, горе ваше вселит надежду. На этом и живем, этим и тешимся. Ничего не будет. И у вас тоже – ничего не будет. Смотрите и помните.

Помните, как страх, наш страх, такой близкий и задорный, раскачивает детские кроватки! Помните, как в сотни раз соблазнительнее женщины, застывшие в оконных рамах! Все еще скучно?

Смотрите же, как вслед за Болью, иначе слишком пресно, рождается Любовь. Как это светлое чувство, этот милый зверек, слизывает выступившую кровь!

Ах, как он голоден, как похож на меня.