Георгий Гурьянов: «Я и есть искусство»

[ «КРАСНЫЙ»]: Не фашизм в чистом виде. Я имею в виду имперские черты вашего искусства, которые наверняка оценены в Москве.

Г. Г.: Имперский стиль и дух мне очень симпатичен. Я бы с удовольствием построил империю.

[ «КРАСНЫЙ»]: Вы такие вещи говорите…

Г. Г.: Это умозрительно. Я не буду этим заниматься, не беспокойтесь.

[ «КРАСНЫЙ»]: У меня возникло ощущение, что вам должно быть дискомфортно на родине. Вы не думали уехать?

Г. Г.: Я много путешествовал, жил подолгу в разных местах в Берлине, Лондоне, Амстердаме, Мадриде, Нью-Йорке. Мне везде было очень хорошо. Художнику необходимо путешествовать профессионально. Прадо, Британский музей-галерея Уффици – это нельзя не видеть художнику. Но уезжать я не собираюсь. Петербург меня вдохновляет. Я как-то ночью оказался у разведенного моста – засиделся допоздна в гостях, поехал домой на остров и оказался на улице у Дворцового моста. Таксист сказал, что не будет сидеть со мной целый час и попросил выйти из машины. Выла метель, холод. И это произвело на меня тогда сильное впечатление – неземная красота в сочетании с ужасным дискомфортом. Есть это в Петербурге. И я подумал: как я провожу время? И с тех пор перестал даже ненадолго уезжать из Петербурга.

[ «КРАСНЫЙ»]: Но вы говорили, что вам по душе имперское, антиквариат, роскошь. И на вас такое впечатление произвел контраст красоты и дискомфорта?

Г. Г.: Я хотел только подчеркнуть силу красоты. Что даже мороз и холод не способны ее умалить. Да, я люблю разные города, Берлин, Мадрид. Но ведь если переезжать, нужно будет начинать все сначала, вы же понимаете. Художник принадлежит своей стране, культуре.

[ «КРАСНЫЙ»]: Да что вы?! Художники постоянно мигрируют.

Г. Г.: Но здесь я чувствую себя человеком, а там я один из миллиона неудачников.

[ «КРАСНЫЙ»]: Но вы же там успешны.

Г. Г.: Может быть, мной интересуются и покупают мои работы потому, что я русский художник, а если бы я жил в Берлине…

[ «КРАСНЫЙ»]: Вы же от этого не стали бы менее русским. Ну, вот Шемякин уехал…

Г. Г.: Он не художник вообще.

[ «КРАСНЫЙ»]: То есть настоящие художники родину не предают?

Г. Г.: Нет, таких нет.

«Георгий Гурьянов о Тимуре Новикове»

Интервью Георгия Гурьянова Марине Павловой (апрель 2005 года, галерея Д-137)

Интервью не было напечатано ранее по разным, независящим от нас причинам технического и… мистического толка.

Георгий Гурьянов: Нет же такого однозначного, монолитного человека…

Марина Павлова: Но однозначные люди, наверно, они и не становятся личностями, потому что их ничего не терзает.

Г.Г.: Да, конечно. Ну, что – энергия, задор, веселье, хулиганство. А еще мне казалось, что Тимур понимает меня, как никто другой. С полуслова. Я знаю, что я ошибался. И последнее время были доказательства того, что он вообще не понимает меня, и вообще видел мир по-другому. Но ведь это тоже очень интересно. Что сказать?… Ну, то, что мы прекрасно дополняли друг друга, мне кажется. Ну, если работали вместе. В принципе, работа – это развлечение. В общем смысле…

М.П.: А когда вы в первый раз с ним столкнулись?

Г.Г.: Это давно было. Познакомились мы, это было еще в конце семидесятых. Я увидел его впервые у моего приятеля художника Сотникова. Он произвел, конечно, очень странное впечатление: с такой колоритной внешностью, с необычным профилем – он показался мне таким Бесом или Демоном. В первый раз.

М.П.: Говорят, он умел захватывать людей. Обращать их, скажем так, в свою веру?

Г.Г.: В принципе, он умел добиваться своей цели. И если он чего-то хотел, то он это получал. Так или иначе.

М.П.: А как вам кажется, что его сделало человеком, который смог оттянуть на Петербург лидерство на тот период очень надолго?

Г.Г.: Талант, безусловно. И одаренность. Он видел дальше, чем другие и черпал больше. Ну, и восточная хитрость, дипломатичность.

М.П.: То есть такой стратег?

Г.Г.: Стратег – абсолютно! Главное достоинство, одно из. Стратег и манипулятор.

М.П.: Говорят, он рассказчик был великолепный.

Г.Г.: Рассказчик – безусловно. Я ненавижу, когда рассказывают фильмы, но Тимура было не остановить. Он мог пересказывать фильм дольше, чем тот реально длится во времени. «Строгого юношу» или «Доктора Мабузе» он пересказывал очень часто и долго. И это можно было слушать – вот о чем мы говорим. Я бы никому не позволил пересказывать фильмы… Это – хорошо подвешенный язык еще, наверное… Он мог выиграть спор с человеком, который лучше его знает, лучше знает предмет, нежели Новиков… Но при этом он такой импровизатор и такой находчивый, что мог положить на лопатки кого угодно в аргументах, в споре.

М.П.: А насчет «Новой Академии»?

Г.Г.: А что насчет «Новой Академии»?

М.П.: Вы как воспринимаете созданное им такое направление, школу, почему именно эта идея возникла?

Г.Г.: Потому что это – прекрасная идея… Как Новиков объяснял, что это экологическая идея поддержания прекрасной традиции в океане хаоса модернизма. Я так к этому отношусь тоже.

М.П.: Вы это рассматриваете как какой-то его концептуальный шаг, как жестко продуманную идею?

Г.Г.: Безусловно. Жестко продуманная идея, абсолютна революционная. На фоне того, что имелось на тот момент в современном мировом искусстве – эта идея даже не революционная, а модернистская, я бы так сказал. Когда кругом дегенеративное и отвратительное, то прекрасный образ становится запрещенным… Понимаете, о чем я сейчас говорю? Об оппозиции.

М.П.: Тимуру свойственно было находиться в оппозиции?

Г.Г.: Конечно. Хотя ему было свойственно и все остальное тоже – как приспособленчество, успех… и вот еще важно – использовать ситуацию в свою пользу. Я во многом был категорически не согласен с ним.

М.П.: Но при этом вам было комфортно с ним работать?

Г.Г.: Да, конечно. Поспорить…

М.П.: А вот то, что связано, допустим, с группой «Кино»… Он ведь тоже, как понимаю, принимал какое-то участие?

Г.Г.: Ну, да. Он тусовался, был рядом. Был художником группы «Кино», официально им в «Рок-клубе» числился. И всегда хотел на сцену. Еще очень хотел быть знаменитым и успешным, конечно. Не упускал никакой, ни одной возможности, чтобы выйти на сцену и там посверкать. Его теория была: не важно, что ты там делаешь на сцене, как ты исполняешь ту или иную функцию, главное – ты засветился, и это уже работает на тебя. С этим я не очень согласен, конечно. Что можно наблюдать на примере Бугаева – что толку оттого, что он постоял на сцене с одним коллективом, другим – мне кажется, что лучше он от этого все равно не стал.

М.П.: Тимур как художник? Как вы его воспринимаете?

Г.Г.: Очень самобытный художник. Прекрасный глаз, отличный критицизм… Тимур – теоретик, конечно.

М.П.: Как вы считаете, с уходом Тимура возник вакуум в арт-среде?

Г.Г.: Конечно, возник, безусловно, возник. Ну, не то чтобы жизнь остановилась, это тоже не так.

М.П.: Жизнь вообще тяжело чем-то остановить…

Г.Г.: Но, на мой взгляд, он успел реализоваться и выразить себя максимально. Что очень достойно.