Собственность мистера Кейва

– Не знаю. Разве да? Ты здесь, Теренс? – это «здесь» было подчеркнуто вздыманием бровей.

– И как это понимать?

Синтия сделала вдох, готовясь разнести меня в пух и прах, но передумала. Ее голос смягчился. Брови опустились. Она уставилась туда, где еще пару секунд назад стояли старики-покупатели.

– Никак, Теренс. Никак. Мне просто кажется, что тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

– С кем-нибудь? С кем? О чем?

– С кем-то посторонним. С психологом, который знает, как работать с утратой, например. С кем-то незнакомым, кому ты смог бы открыться. Мне иногда помогает, после того как Хелен… Знать, что можно вечером в четверг пойти куда-то, сесть, выговориться, выставить себя на посмешище…

– Нет, – ответил я. Сама мысль о том, чтобы сидеть на пластиковом стуле в помещении, наполненном брошюрками о психическом здоровье и запахом дрянного растворимого кофе, и беседовать с незнакомцами – нет, это отвратительно. – Нет, вряд ли.

Она с надеждой улыбнулась.

– Может, ты бы поговорил со мной. Ты со мной, а я с тобой. Может, это нам обоим помогло бы. Знаешь, нездорово все держать в себе. Если игнорировать эмоции, из них может вырасти монстр. Надо почаще открывать двери. Впускать свежий воздух.

Я сел на деревянный табурет, а Синтия осталась в кресле.

– Может быть, – сказал я. Это было тусклое, но искреннее «может быть». Слабое эхо прежнего Теренса, того Теренса, который знал, что такое хороший совет, и умел его принимать.

– Он был очень добрым мальчиком, – сказала она, улыбаясь тем шире, чем глубже грусть проникала в ее глаза.

– Да, – ответил я. – Бывал.

Она хихикнула.

– Я помню, он пришел ко мне в бунгало и спросил: «Бабушка, а зачем тебе все эти веточки в вазочках?» И я дала ему книгу полистать. Энди Голдсуорти. Помнишь? Ему понравились ледяные скульптуры. «Вот это класс! Как он это сделал?» Странно, да? Это же было всего пару месяцев назад. В воскресенье. Он просил после еды ириску, да? Ох, он так и не стал слишком взрослым для этих ирисок!

– Нет, – сказал я, изо всех сил пытаясь вспомнить то воскресенье. – Нет, не стал.

Синтия весь вечер рассказывала байки и истории этого безвозвратно израсходовавшего себя мира. Я смеялся, кивал, поддакивал, но добавить мне было нечего. По правде говоря, я был слишком занят мыслями о тебе и молился, чтобы с тобой ничего не случилось.

Мои молитвы были услышаны. Ты вернулась без пяти пять, одна, в целости и сохранности, ненавидя меня ни больше ни меньше, чем когда уходила.

– Мы с твоим отцом неплохо поболтали, да, Теренс? – сказала Синтия, встретив тебя в прихожей.

– Да, – сказал я. – Неплохо.

Синтия вытаращила глаза и закивала, излишне активно подтверждая мои слова.

Ты, к бабушкиному удовольствию, улыбнулась.

– О, – сказала ты. – Хорошо. Я рада.

Кажется, больше ничего.

Потом ты неспешно пошла наверх, прочь от нас, а Синтия все шептала, безуспешно пытаясь все уладить.

– Видишь, волноваться не о чем. Все с ней в порядке. Она сама вернется в лоно семьи. Давай, Теренс, будь умницей. Иди-ка завари нам чаю.

Если ты всегда была мечта, а не ребенок, то Рубен был темным ночным сновидением, не поддающимся осмыслению. Я изо всех сил пытался посоревноваться с Синтией по количеству историй, отчасти и потому, что Рубен никогда меня близко не подпускал. Я старательно собирал возможные подсказки, кусочки вещественных доказательств, никогда не дававших мне полной картины – короткие отзывы учителей, невнятные односложные слова, исходившие из недр его горла, звук его шагов из комнаты, друзья, которых он навещал, но о которых никогда не рассказывал. Хотя бывали моменты, когда мне удавалось понять, что у него в голове. Один случай я помню очень хорошо. Когда же это произошло?

Ты готовилась к школьному концерту, так что тебя дома не было. Получается, была среда, так? Да. Помнится, это случилось за неделю до вашего четырнадцатилетия. Да. Точно. Остальные подробности я помню намного лучше.

Я сидел в магазине, догадываясь о присутствии Рубена только по звукам. Вот щелкнул его ключ, вот тихо хлопнула, закрываясь за ним, входная дверь. Помню, именно тогда я спросил: «Как прошел день?», ну или что-то такое же незначительное. Он не ответил. Обычное дело. Видимо, он находился где-то в своем мире. Ну или просто меня игнорировал. В общем, что бы там ни было, я не придал значения. У меня был свой кошмар, я пытался отреставрировать бюро. Спустя какое-то время я услышал его шаги, он вышел из комнаты и пошел в ванную, а потом до меня донесся звук льющейся воды. Он открыл кран на полную.

Я оставил бюро и пошел наверх. И остановившись у двери, услышал кроме воды кое-что еще.

Как объяснить. Шум.

Что-то вроде стона. Он звучал как быстрое тяжелое дыхание с неким призвуком. Теперь, задним числом, я понимаю, что надо было заходить сразу. Но я не стал. Должен сказать, мое бездействие было не родительской заторможенностью, а, скорее, отцовской интуицией. Когда мужчина слышит, как его сын-подросток постанывает в ванной, есть смысл не вмешиваться. Так что я отступил и изо всех сил постарался не задумываться о происходящем. Мне все еще казалось, что есть вещи, в которые родители не должны влезать. Я думал, что оберегаю сына от его собственного стыда.

И только когда он начал выразительно подвывать, я решил вмешаться.

– Рубен? Что ты там делаешь?

Он не слышал. Точнее, не ответил. Вода шумела, так что я повторил громче.

– Рубен? Тебе правда нужно столько воды?

Теперь, подойдя поближе, я понял, что эти звуки выражали боль, а не наслаждение.

Он закрыл кран. Я слышал его тяжелое дыхание.

– Пап… – сказал он. – Я просто… Я… Я не…

В его голосе звучали боль и паника. Я нажал на дверь. Он ее не запер. Может, забыл. А может, подсознательно хотел, чтобы так произошло. Чтоб я распахнул дверь и увидел то, что увидел, и вижу до сих пор, словно все случилось секунду назад.

Твой брат стоял перед зеркалом и глядел на мена полными ужаса распахнутыми глазами. Я не сразу заметил, что в раковине что-то лежит. Но я увидел кровь. Она текла из глубокой блестящей раны на его левой щеке.

– Господи, Рубен, что ты делаешь?

Он не отвечал. Я думаю, ему было стыдно, но все нужные мне улики лежали в раковине. Там была его зубная щетка с розовой от крови щетиной.

– Это ты сделал?

Я снова посмотрел на рану и понял, откуда она взялась. Он пытался счистить свое родимое пятно. Он все это время стоял и сдирал щеткой кожу.

– Рубен, – я смягчил голос. – Рубен, зачем ты…

Стыд, боль, текущая кровь обессилили его. Он побледнел и зашатался, словно вот-вот потеряет сознание. Я быстро подхватил его.

Я осмотрел его рану. Заклеил щеку пластырем. Дал ему парацетамол.

– Не хочу, чтобы Брайони узнала, – сказал он.

– Я ей не скажу, – ответил я. – Скажем ей, что ты поранился, когда играл в регби.