– Я всегда хотел одного – попасть в Поднебесье, – проговорил я. – Всю жизнь мечтал быть актером. Ты знаешь, что такое быть актером, Хэри? Это значит каждый день возвращаться в тот сортир.
– Ты справишься, – настаивал он. – В Поднебесье ты станешь самым крутым парнем на квартале – как в тот раз, когда раскатал меня на лугу…
– Не в том дело! – воскликнул я. – Не в опасности. Плевал я на нее. Я возвращаюсь в тот сортир, потому что вынужден кого-то калечить, убивать – только ради того, чтобы поднять цену своих акций, заработать пару тысяч долбаных марок! Что мне с тех марок? Я и без того богат. Ну что мне нужно такого ценного, что стоит чьей-то жизни?
– Либерал, твою мать, – пробормотал Хэри. – Аристократ. Нет ничего дешевле жизни. Будь ты из работяг, ты бы знал – у нас это в крови. Черт, в районе старой Миссии чью-то голову можно купить дешевле, чем хороший бифштекс.
– Так это для тебя, – отозвался я. – А для меня – нет. Прикидываться без толку.
– Тогда у нас, кажется, проблема.
– У нас?
Он откинулся на спинку кресла и поставил стакан на пол.
– Ага. У нас. Это не только твоя проблема. Ты мой лучший друг, Крис.
– Ну да! Хэри, ты же меня еле терпишь!
– Ты спас мне жизнь. Я такого не забываю.
Я хотел возразить, но он оборвал меня.
– Нет. Спас. Ты провалишь экзамен – ты возвращаешься к жизни скандинавского бизнесмена. Это одно. Не так плохо. Я провалюсь – я возвращаюсь в поденщицкие трущобы Сан-Франциско. Это другое. Ты спас мою карьеру, а это важнее жизни. Я не позволю тебе страдать из-за этого.
– Поздно, – с горечью вымолвил я.
– Слушай, предположим, ты сдашь экзамен. Что потом?
– Как обычно. Два года полевой практики в Поднебесье – для акклиматизации и тренировки на местности, если получится; допустим, я найду адепта, который меня примет в ученики. Потом возвращаюсь, чтобы получить имплантат…
Шанс вспыхнул у меня перед глазами, и Хэри уловил это, когда по моей физиономии расползлась первая за много месяцев улыбка.
– Понял, Хансен? – Он ухмыльнулся в ответ. – Ты все по правилам метишь играть, парень. Все думаешь, что ты должен делать. Что тебе важно на самом деле – стать актером или все же попасть в Поднебесье ? Кто сказал, что это комплект?
– Я… я…
Сказать мне было нечего. В голове у меня эхом отдавались слова Хэри.
«Кто сказал, что это комплект?»
19
На следующий день я сдал экзамен, показав наивысший за последнее десятилетие результат.
20
Следующую неделю я провел, мотаясь по Консерватории, – собирал вещи, готовился. Училище было моим домом на протяжении трех лет, и трудно было поверить, что больше я его не увижу.
В ту же неделю с меня наконец окончательно сняли хирургическую маску. Теперь, глядя в зеркало, я видел незнакомые черты перворожденного чародея.
Мое истинное лицо.
Меня порой до сих пор от его вида передергивает.
«Я эльф», – повторяю я себе снова и снова.
Я эльф.
Еще я потратил немного времени, наблюдая за ходом турниров. Мой голос сливался с восторженными воплями студентов Кобелятника, когда Хэри своим неуставным способом пробивался от этапа к этапу. Финальный бой он, правда, завалил, но когда поздравлял победителя, на залитом кровью лице отражалась такая дикая радость, будто он сам стал чемпионом.
Потом я на неделю отправился домой – повидаться с отцом и матерью, со старшими братьями и маленькой сестренкой, побродить по полям вокруг усадьбы, порыбачить, навестить окрестности Мальме, где я вырос…
Попрощаться.
А потом вернулся в Консерваторию, записал это все и спрятал так, чтобы потом мои заметки нашли и кто-нибудь – может, отец, может, Хэри, а может, и я сам – прочел их и понял.
Завтра я через портал Уинстона отправлюсь в Поднебесье на полевую практику. Отойду в землю обетованную. Два года спустя я могу появиться в одной из фиксированных точек переноса, чтобы вернуться в Студию, на Землю, к карьере актера.
А могу и не появиться.
За два года в поле случиться может всякое. Многие студенты гибнут. Поднебесье – опасное местечко, особенно для нас, знакомых с ним лишь понаслышке. Иные студенты исчезают, и больше никто никогда не слышит о них.
Подозреваю, что это случится и со мной.
Все дело в Хэри, понимаете. Он умнее, чем я мог о нем подумать. Он прав: я вообще-то никогда не хотел быть актером.
Я хотел быть перворожденным чародеем.
Может, я просто придуриваюсь. Может, обманываю себя. Может, в этом таится моя погибель.
Ну и что? Я уже сделал выбор и не вижу смысла теперь суетиться.
Я не могу вытравить из памяти выражение глаз Чандры в то утро, когда эта история началась для меня. Я не забуду того же слепого голода в медвежьих зенках Боллинджера. Связующая их нить – я день за днем искал ее, перебирая образы в памяти, снова и снова, поглядывая на них то так, то эдак, пытаясь понять, и все никак не складывалось… покуда тот же голод я не узрел в глазах отца, когда людовоз социальной полиции доставил на фабрику новую партию работяг.
Точно ту же самую: будто одна тварь напялила на себя по очереди три лица, как маски. В моих кошмарах шепчет в окаменелом сне массивная неведомая туша, и сны ее проникают в мир живых, надевая нас, точно перчатки. Маски. Зеркальные забрала шлемов социальной полиции.
Я долго размышлял о том, что такое эта тварь. Поначалу мне казалось, что это лишь метафора: миф, выдуманный мною, чтобы объяснить собственные ощущения. Теперь я не так в этом уверен. Кажется, тварь и мою маску напялила однажды – тот же безличный голод в моих глазах видел Хэри, когда я впервые подошел к нему в качалке. Думаю, поэтому он и возненавидел меня с первого взгляда.
Он выбил из меня тварь в буквальном смысле – но это не помешало мне использовать Боллинджера так же безжалостно, так же спокойно и безлично, как Чандра употребил меня. Использовать, пока орудие не сломалось.
Наверное, это привычка. Наверное, так устроен мир. Эта сила вертит шестеренки цивилизации.
Но Хэри… Вот тут ничего безличного не было: он ненавидел Боллинджера всеми фибрами души. Может, к этому все и сводится. Хэри и эта безличная голодная тварь – может, они попросту естественные враги.
Хэри все касается лично .
Я стану прятаться. Хэри – нет; я вижу это в нем при каждом взгляде. Он выйдет на поле боя и надает всем по мозгам.