Пылкие мечты

– Я не обижу вас, – ласково проговорил он. – Вас ждет семья батрака, их дом у подножия холма. Мы хотим просто вам помочь.

Ее взгляд снова стал бессмысленным и безучастным. Уолтер опять оглядел окружавший его сельский пейзаж – дикие холмистые места. Вереск уже расцвел, и повсюду над неяркой зеленью летней травы царил его пурпурный цвет. Подобный вид, от которого в другое время он бы пришел в восторг, сейчас был явно не к месту. Он не мог оставить ее здесь. Но вместе с тем не мог силой увести ее от могилы. Ей надо было пережить свое горе. Он понимал это.

Он сел прямо на твердую землю и прислонился спиной к низкой стене. Вытянув перед собой ноги, взял полную горсть свежевскопанной земли.

– Когда выплачешься, становится легче – и на душе светлеет, и боль утраты стихает. Вы гораздо лучше справляетесь со своим горем, чем, наверное, сделал бы я, – задумчиво произнес он. – Вы не поверите, сколько я за свою жизнь перенес утрат. Просто я не умею открыто проявлять свою боль, теряя близкого человека. Я всегда скрывал свое горе, думая, что поступаю по-мужски, но потом боль обязательно возвращается и не дает покоя. Но все равно я поступаю именно так – загоняю ее внутрь и мучаюсь, словно от застарелой раны. – Уолтер взял Горсть земли, чтобы вновь почувствовать, какая она холодная и сырая на ощупь. – Потом я перестаю заниматься этим глупым самоистязанием, но позже, к сожалению, оно напоминает о себе. Такое ощущение, будто тебя обмотали цепью, которая со временем становится все тяжелее.

Край одеяла выбился и снова стал трепыхаться на ветру. Уолтер схватил его и снова подоткнул под нее. Она лежала неподвижно. Слезы по-прежнему блестели на ее испачканном землей лице. И вдруг он заметил, что ее взгляд устремлен на него.

– Я – Уолтер Траскотт, – приветливо произнес он. – Позвольте узнать ваше имя.

Она не ответила, не пошевелилась, никакие дала понять, что вообще слышит его.

– Я не знаю, кто ваши близкие и где они. Но те люди, которые оставили вас у дверей домика батрака два дня назад, сейчас, наверно, уже очень далеко. Однако вам не стоит волноваться о том, что будет дальше. Те добрые люди, что живут у подножия холма, предоставят вам кров, и вы будете там жить, пока не поправитесь. А потом, если захотите работать, то можно будет подыскать приличную работу – если захотите, конечно.

Уолтер не знал, для чего он говорит все это. Он даже не знал, поняла ли она хоть что-нибудь из того, что он ей сказал. Он сомневался, что ее беспокоит даже то, доживет ли она до следующего дня.

– Я знаю, вы меня слушаете. Я уже говорил, вы преподали мне хороший урок, и я знаю теперь, как надо переносить горе. Но мне хочется, чтобы вы отнеслись со вниманием к тому, что сейчас я скажу, ибо я хочу напомнить вам кое о чем: главное – не падать духом и любить жизнь.

Несмотря на ее предыдущую реакцию, он все-таки протянул руку и откинул в сторону несколько белокурых грязных прядей с ее лица, слегка коснувшись пальцами холодной кожи. На этот раз она не отпрянула.

– Сейчас вы ни о чем не можете думать, как и я не мог бы думать о чем-то, если бы чувствовал себя таким же несчастным. Но вокруг нас люди, которые нуждаются в нас, надеются на нас. Те, что ждут встречи с нами когда-нибудь…

Он согнул колено и оперся о него локтем.

– Мне верится, что у каждого из нас есть своя цель в этой жизни. Мы рождены, чтобы делать что-то доброе людям. Хотя жизнь отнюдь не легка и наш путь не всегда ровен и гладок. Большую часть жизни мы бредем сквозь мрак, то и дело спотыкаясь и падая. На нашу долю выпадают неприятности и удары как от людей, так и от слепой стихии. Мы совершаем ошибки. А иногда вообще выбираем неверный путь. Но мы должны, несмотря ни на что, постараться уйти с этого пути и искать правильную дорогу. Надо верить, что конечная цель стоит того. Надо преодолеть все испытания и заново строить свою жизнь.

Опять начал накрапывать дождик. В сосновых ветвях зашумел ветер. Темные тучи заволокли небо. Уолтер нагнулся и нежно тронул ее за плечо, ожидая ответной реакции. Но она даже не вздрогнула.

– Не говорил ли я об ударах стихии? – спросил он. – Этот дождь скоро вымочит нас до нитки. Теперь я вас ни за что здесь одну не оставлю. Если вы останетесь, тогда и я тоже останусь. У вас уже лихорадка, но постарайтесь понять, что я вам скажу. Если я проведу тут с вами всю ночь, то, разумеется, тоже подхвачу лихорадку, которая причинила столько бед многим хорошим людям. Так почему бы вам все-таки не спуститься вместе со мной вниз? Вы снова можете вернуться сюда завтра. И послезавтра. Одним словом, столько раз, сколько вам захочется.

Женщина молчала, но не спускала глаз с Уолтера.

– Мне вовсе не хочется принуждать вас, но задумайтесь на минуту, как тяжело для тех двух стариков там, внизу… и для меня оставить вас здесь лежать под дождем, в таком холоде. Я уже говорил, что остаюсь. Но, зная Риту, уверен, что она переживает за нас и обязательно принесет поесть. А разве старый Ангус усидит один дома? Нет, он тоже полезет на холм. А в результате они оба простынут и, как знать, даже могут умереть. Если вы упорно не желаете уходить отсюда, то тем самым подвергаете опасности жизнь и этих стариков.

Слышала ли она, что он говорил, или ей просто надоела его болтовня – это мало волновало Уолтера. Но видимо, на нее что-то произвело впечатление и она как-то неуверенно приподнялась с земли и села. Уолтер с болью в сердце наблюдал за ней. Дождь и ветер усиливались. Он придвинулся к ней поближе, не желая напугать ее и в то же время готовый помочь, если она позволит.

Женщина сидела, уставившись на могилку, где лежал ее младенец. Уолтер, оставаясь рядом, ждал, когда она соберется с силами и встанет на ноги. Прошло еще несколько минут, и она подняла на него глаза, и Уолтер понял, что сейчас она действительно смотрит на него, возможно даже, с каким-то интересом.

Она выглядела очень одинокой и беззащитной и явно была больна.

– Давайте я помогу вам, – осторожно предложил Уолтер, протягивая ей руку. Сначала она посмотрела на его руку, потом на свою, а затем, потихоньку приподнимаясь, медленно встала на колени. Уолтер выпрямился. Ветер сорвал с ее плеч одеяло. Он нагнулся и подхватил его, а она опять опустилась на землю.

Присев рядом с ней, Уолтер успокоился, обнаружив, что она в сознании, просто очень слаба. Дождь лил вовсю. Завернув ее в одеяло, Уолтер подхватил ее на руки.

Ее глаза были открыты, и она видела все, что он делал. Она вряд ли могла выразить недовольство, поскольку была слишком измучена. Держа ее на руках, Уолтер начал спускаться с холма. Она казалась ему такой маленькой, почти невесомой даже в насквозь промокших лохмотьях. Тем не менее по-прежнему оказывала на него необыкновенное действие. Уолтер чувствовал, как с каждым мгновением их все крепче связывают какие-то невидимые нити. Ошеломленный этим открытием, он обрадовался новому чувству.

– Не берите ничего в голову из того, что я тут наговорил, меня ведь считают молчаливым человеком. Должен признаться, у меня никогда не было столь приятного свидания. Впрочем, как мне кажется, кто-то очень мило соглашается со всем, что я тут наговорил.

Она закрыла глаза. Сейчас ей было не до шуток, и Уолтер видел это. Ей надо сначала поправиться. Он поднял ее повыше, прижал покрепче к своей груди и едва не улыбнулся, когда она склонила голову ему на плечо.

* * *

По утрам воздух становился все более холодным и прозрачным. Лето безвозвратно ушло, наступила осень. В этом году семейство Дуглас решило уехать из Гринбрей-Холла пораньше, чтобы не попасть, как в прошлом году, под осенние непрерывные дожди по дороге в Лондон. Слугам было велено закрыть большую часть комнат особняка. Когда все указания были выполнены, в поместье остались только дворник да пара слуг.

Повозки и кареты были заполнены всевозможным скарбом и слугами, но вдруг, когда леди Кэверс уже подсаживали под руку в ее экипаж, кто-то заметил, что Эмма исчезла. За ней был послан конюх в Баронсфорд, но и там, ко всеобщему удивлению, ее не оказалось.

Ни Дэвид, ни Пирс не видели ее по меньшей мере дня два, а Лайон с весны находился в своем полку. Как только Уолтер услышал о ее исчезновении, сразу незаметно ускользнул из Баронсфорда. Он знал, где ее искать.

Именно там он и нашел ее, в старом замке. Все обидные и жестокие слова, которые он собирался ей сказать, вылетели из головы, едва он увидел ее. Глаза Эммы опухли от слез. Все лицо было в грязных потеках и разводах, волосы и одежда в полном беспорядке. Она сидела, прижав колени к груди, рядом с холодным камином в главном зале и выглядела так, словно все эти дни ничего не ела и не пила. Увидев его, она прислонилась головой к стене и разрыдалась.

– Что случилось, Эмма? Отчего ты плачешь? Уолтер сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации – подошел и сел рядом. Она прижалась к его груди.

– Ненавижу! Ненавижу их всех! Невыносимо жить вместе с ними. Никто не понимает меня. Никто не переживает из-за меня. Никому я не нужна. Всем я в тягость.

– Кому это ты в тягость? – спросил он, уже заранее догадываясь, что это, должно быть, связано с открытой неприязнью, прорывавшейся время от времени в отношениях между лордом и леди Кэверс. Эмма часто говорила об этом в последние годы. По этой причине ей очень нравилось посещать Баронсфорд. Сколько раз она говорила ему о том, как она завидует ровным, спокойным отношениям в семье Пеннингтов.

– Мои родители ссорились, – сбивчиво принялась объяснять она. – Отец собрался в Эдинбург, а мать – в Лондон. А я подслушивала. Отец говорил…

– О чем говорил твой отец, Эмма?

Она помедлила, затем взглянула на Уолтера.

– Его не волнует, кем я стану, поскольку он не считает меня своей дочерью.

– В пылу спора говорится многое такое, что вовсе не является правдой, – осторожно заметил он. – Может, он сказал это сгоряча?

– Нет, – печально покачала она головой. – Они не знали, что я могу их услышать. Я слышала, как его светлость обвинял мою мать. Она не отпиралась, даже когда он заявил, что я внебрачный плод ее любовных шашней. Он обвинял ее в самых низких и отвратительных вещах, а она в ответ смеялась ему в лицо.

Уолтер не знал, как утешить Эмму.

– Уолтер, он лишит меня наследства, – всхлипнула Эмма, склонив голову ему на плечо. – Что тогда со мной будет?

Глава 7

Если ничего не случится, то скоро они будут в Сток-он-Тренте. Так ответил Дэвид, когда Гвинет спросила его об этом, – слишком ухабистый отрезок дороги вынудил ее отложить в сторону свой дневник. Как она уверяла себя, это послужило поводом для того, чтобы завязать с ним разговор.

Гвинет могла признаться себе – Дэвид заставляет ее нервничать. Их близость, вызванная теснотой кареты, не могла не действовать на нее. Кроме того, еще слишком живы воспоминания о поцелуе прошлой ночью – это тоже не облегчало ее положения. Гвинет боролась со своим смятением, и ей было совсем нелегко притворяться, будто ей безразлично его присутствие.

Разговаривать с Дэвидом о чем-нибудь в дороге Гвинет не собиралась. Когда Дэвид бодрствовал, она притворялась спящей. Когда он дремал, она заставляла себя смотреть на мелькавшие в окне сельские просторы, все время борясь с желанием посмотреть на него. Когда же они оба просыпались, Гвинет раскрывала свой дневник и сосредоточенно принималась писать. Конечно, она ни на миг не сомневалась в том, что все написанное ею в карете сплошная чушь, однако это занятие позволяло ей делать вид, будто она ужасно занята, что препятствовало их общению. Она знала, что это из-за нее их обед прошел в напряженном молчании, но ничего не могла с этим поделать.

Дэвид тоже ничего не предпринимал, чтобы облегчить ее положение. Сегодня он уже не один раз делал ей замечания. А в один из томительных периодов молчания, когда Гвинет пыталась с головой погрузиться в работу, она обнаружила, что он подсматривает за ней, точно так же как он делал это теперь. Из-за этого у нее внутри разгорался непонятный жар, звенело в ушах и по всему телу бегали мурашки.

– Как ты думаешь, в гостинице Сток-он-Трента нам удастся принять ванну? – спросил он.

Воображаемая картина была слишком соблазнительна, а потому Гвинет решила не отвечать на его вопрос.

– Может, у них найдется ванна… гм-гм… из китайского фарфора?