Под властью пугала

– Как же он переправлялся?

Лёни сидел опустив голову. Он чувствовал, Шпреса стоит в дверях и внимательно слушает, глядя на него.

– Расскажи Лёни, – попросил Скэндер.

– Пешком ходил.

– Пешком? Но ведь болото даже летом глубокое, а зимой и вовсе. Как же ты ходил?

– Так и ходил, Скэндер, – ответил за Лёни его отец. – Я прямо готов был выть от тоски, когда он отправлялся на болото в такой холод да босой. А что было делать? Придет он продрогший, я ему ноги разотру полотенцем, закутаю в одеяло, а снова идти надо.

– Не понимаю… – начал было Скэндер.

– Я объясню, – прервал отец. – Река когда-то протекала здесь, а потом переменила русло, тут неподалеку от дома оно и проходит. А островок – это небольшой холмик у старого русла. Зимой вода покрывает берег, но не больше чем на две-три ладони. Кто это место хорошо знает, доберется до островка без особого труда. Правда, Лёни?

– Да, да, господин Демир!

– Лёни тут все знает как свои пять пальцев, летом корову тут нас. Еще и заметок себе понаделал: тут колышки воткнул, там травинки связал, так, Лёни?

Лёни кивнул.

– Завтра обязательно меня сводишь на тот островок, – сказал Скэндер.

– А ты знаешь, Скэндер, – снова вступил в разговор Уан, – однажды его выследили и поймали у реки, открыли сумку и спрашивают: «Куда тебе столько еды? Кому несешь?» Думаешь, он им что-нибудь сказал?! Молчит, как скала, и все тут. – Уан стукнул кулаком по софре.

– Вылитый отец, – сказал Пилё. – Кози ведь тоже чуть не забили насмерть, а ничего не выпытали.

– Расскажи-ка, Лёни, как тебя колотили жандармы, – сказал Уан.

– Да разве ж я помню, дядя Уан. Я тогда был маленький.

– Помнишь, помнишь.

– Побои да долги не забываются, – сказал Пилё.

– Они тогда так избили Лёни, что он встать не мог. Две недели отлеживался. Даже палец ему сломали. Вот, смотрите! Видите, он у него скрюченный.

Лёни попытался вырвать руку, но Уан держал ее крепко, показывая всем искривленный мизинец.

– Довольно, Уан, хватит этих историй, – сказал господин Демир, заметив смущение Лёни. – Спой-ка нам лучше. Твое здоровье, Кози! Счастья тебе и удачи!

– Будем здоровы, господин Демир. Вот так-то лучше. Давай. Пилё, запевай.

– Споем, Кози, погоди. У меня, господин учитель, до сих нор камень на сердце, – сказал Пилё со злостью. – Нас всех тогда согнали к церкви, связали ноги да и выпороли по очереди. Век не забуду. Того унтер-офицера, что меня порол, до сих пор во сне вижу. Эх, повстречайся он мне!

– Ну и встретишь, что ты ему сделаешь? – спросил Уан.

Пилё тряхнул головой.

– Не знаю. Но хотелось бы мне с ним повстречаться, – медленно проговорил он и залпом выпил раки.

Скэндер, не отрываясь, смотрел на Пилё. Обветренное, изрезанное морщинами и все же красивое лицо крестьянина было угрюмее обычного.

Лёни поднялся и пошел к дому, но в дверях стояла Шпреса, и он свернул к костру, достал из огня два кукурузных початка, оставленных ребятами. Мальчишки уже давно подкрались к взрослым и тихонько сидели, внимательно слушая их разговоры.

Скэндер старался детально восстановить события.

Он знал, что его отец уже в те времена был дружен с Кози Штэмбари. Сам он был еще ребенком и мало что помнил, но с детства привык относиться к дяде Кози и его семье как к родным, хотя почти ничего не знал о том, что тогда произошло и почему родители так любят этого бедного крестьянина и его семью. Теперь из рассказа деда Уана ему все стало ясно.

Скэндер знал теперь, что эти простые люди не только делили с его отцом хлеб своих детей и свое убогое достояние, но даже готовы были принять ради него побои и издевательства. Маленький Лёни и тот стойко вынес пытки жандармов, а не выдал человека, чья жизнь зависела от одного его слова. Теперь Скэндер понимал, почему отец так любит и ценит этого парнишку.

Скэндеру захотелось подойти к Лёни. Он стал для него близким, словно родной брат. Но в этот момент Уан поднял стакан:

– Твое здоровье, Скэндер!

– За вас, джа Уан!

Пилё откашлялся и запел. Уан тут же подхватил, остальные затянули на октаву ниже, создавая фон. В низких протяжных голосах слышалась глубокая тоска, надсадный плач. Не песня, а скорее стон.

«Почему в наших песнях столько горечи? – думал Скэндер. – И слова и мелодия так хороши, а песня не радует душу. Да и с чего веселиться народу? У нас и разговора другого не услышишь, только о заботах да о невзгодах. И нет идеала, который захватил бы нас целиком, заставив позабыть о повседневном прозябании, хотя какие уж тут идеалы, когда мы все превратились во вьючный скот! Человек надрывается с утра до вечера, с вечера и до утра, думая лишь об одном: как прокормить своих детей. Мечется, унижается, выбивается из последних сил – и все ради куска хлеба. И недосуг нам поднять голову и оглянуться вокруг. Вот, например, Лёни или Силя, что с ними будет? Заведут семью, пойдут дети, прибавится забот, и уж никогда не оторвать им взгляда от земли. А ведь это люди, наделенные и разумом и чувствами. У Пилё душа как огонь. Лёни умен, все схватывает на лету. Как же плохо мы знаем крестьян!»

Гости ушли, и все улеглись спать, а он все думал и думал. Ему постелили под навесом на рогоже, рядом с Лёни. Подложив руки под голову, он лежал, смотрел на звезды и размышлял.

Луна склонилась к западу. На рогожу упала тень от навеса. Звезды на небе казались совсем редкими. Болото затихло, и лишь сверчки своей монотонной музыкой нарушали ночную тишину.

«Как велика вселенная! – думал Скэндер. – Астрономы говорят, что наш мир в сравнении с ней – песчинка на краю мироздания. А что мы значим в этом мире?»

– Звезды считаешь? – сонно спросил Лёни.

– Нет, просто смотрю.

– Не считай, а то бородавки на руках вскочат.

– Мне нравится смотреть на звезды. А тебе?

– Мне не до звезд!

– А почему?

– Крестьяне мы, Скэндер. Нам так пригнули загривок, что и головы не поднять, какие уж там звезды.

Этот глубокомысленный ответ поразил Скэндера.

– Ты знаешь, что такое звезды, Лёни?

– Слыхал, будто это огонь, а больше ничего не знаю.

– А видишь эту светлую полосу через все небо?