Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…

Банов будто не слышал вопроса, витал где-то. Внезапно наступившая тишина вокруг насторожила прапорщика, он вернулся в реальность. Увидев недоумённые взгляды, он понял, что думал вслух, и пояснил:

– Я, господа, имел честь служить с Туркулом. Орёл-командир! Бывало так, что от цепей красных горизонт тёмен. Ни убежать, ни скрыться. Всё одно – затопчут.

На Туркула это не производило впечатления. В каре строимся. Конница, оркестр – в центре. Пулемёты на периметр. Вальсы начинают играть. Душевные такие, полные чувств радостных. Подпускаем красных поближе – кладём. Даём подойти следующим – и им по полной. Пальба, дым, музыка, все в настроении! Друга моего рядом убили, а он падал, улыбаясь… Дело лихое, красивое…

Прапорщик поник.

– Не грусти, Алексей, – сказали ему. – Перебедуем без оркестра. Всё переживём, всем обогатимся…

К обществу подошёл улыбающийся капитан.

– Слышали новость? Повар наш народ решил порадовать. Давно в брошенных красными запасах он кубики бульонов «Магги» нашёл. Хранил-хранил, а сейчас расщедрился… Может, переволновался сильно… Налил ведро воды, вскипятил, кинул штук пятнадцать кубиков. Размешал, разлил по кружкам… Народ категорически отказался пить это заячье пойло. Повар обиделся, пошёл этим бульоном Васька отпаивать.

– Ваську не повредит…

* * *

Все посудины в Феодосийской бухте, что только могли держаться на плаву, до отказа заполнялись беженцами. Корабли, способные двигаться самостоятельно, надрываясь, вытягивали в море суда с мёртвыми машинами. Глубоко осевшие в воду они один за другим покидали бухту.

Белая армия уходила из Крыма. Безостановочно. Днём – под печальный звон колоколов, ночью – в отблесках пожаров…

Было горько и тяжело в бездействии наблюдать за эвакуацией. Вместе с армией уходила их общая сила, становилась слабее их вера. Будущее вползало в души скребущей неопределённостью.

Скоро отряд останется один. В город войдут большевики. Неизвестен только промежуток времени между этими двумя событиями…

Кадеты где-то раздобыли мяч и начали беззаботно гонять в футбол. Борис завистливо смотрел на пацанов: сколько азарта, энергии… Всего – через край. В себе не удержать – выплёскивается. Взрослых эти мальчишеские скорости и перегрузки давно бы уже с ног валили.

Дети ещё, а настрелялись по людям. Самым старшим – четырнадцать. В атаке совершенно бесстрашны. По малости лет не до конца понимают, какой прекрасный мир может навсегда отнять случайная пуля. Просто не верят, что такое может случиться. С ними-то?!.

Этот пацан дважды ранен, тот – в бронепоезде горел. Не дорожат ничем, кроме дружбы. Мальчуганы-солдаты. Последняя надежда империи… Во времена, когда неприличное количество взрослых забилось по щелям и норам, себя, семьи свои спасая или ещё как оправдываясь…

На импровизированное футбольное поле вышла команда юнкеров. Закипел бой за мяч. Азарт игры притягивал зрителей, зажигал. Все настолько расшумелись, что командир попросил выражать эмоции тише, а то в порту своих напугают или чужих привлекут…

День угасал. Прозвучала команда: закончить игру, готовиться к ужину. Через полтора часа тушить костры – отбой.

Борис засыпал тяжело. В голове роились мысли о завтрашнем дне – никак не угомонить.

Наконец он провалился в сон… Оказался в каком-то ущелье. Темно, холодный камень за спиной, шорохи, ветер и ощущение, будто смерть двигается где-то рядом.

Страшно не было – Борис почему-то знал, что смерть в этот раз спустилась в ущелье не за ним. У этой старухи всегда бездна работы. Надо только вести себя осторожно. Не разводить огня. Передвигаться при крайней необходимости. Выбирать тропки незаметней. Внимательно смотреть под ноги. Делать всё медленно. Бесшумно. А лучше вообще пока ничего не делать.

Тогда получится. Смерть совершит, что наметила, и уйдёт по своим делам.

* * *

Утром окончился исход армии. Судорогой прокатилась отчаянная давка на пирсах, трапах кораблей. Были упавшие в холодную воду – барахтались и выбирались на берег большей частью самостоятельно, никто не спешил на помощь.

День уже грел солнечными лучами, когда на кораблях убрали последние трапы, по которым только что ещё возможно было уйти с полуострова. Эвакуация окончилась.

Оставшиеся беженцы некоторое время толпились на набережной. В ответ прощальным гудкам кораблей в море неслись ругательства и проклятия.

Люди не расходились, что-то обсуждали между собой, всматривались в сторону моря, пока горизонт не стал чист. Теперь самым упрямым и тупым стало кристально ясно: ждать больше нечего. Всё как обычно – спасайся кто как может.

Набережная опустела.

Жизнь в Феодосии стала затухать. Слышались хаотические перестрелки с грабителями и мародёрами. Появились дымки пожаров.

* * *

С докладом об обстановке из города прибыл Норринг. Вместе с ним шёл артиллерийский капитан в ладно сидящей, но изрядно поношенной шинели и латаных-перелатанных сапогах. Лицо капитана было серым, отрешённым.

Рядом семенила миниатюрная женщина в длинном платье, почти утратившем форму и цвет. Одной рукой она держала за руку девочку лет девяти, исхудавшую до крайности, в другой – несла корзинку с комочком грязной свалявшейся шерсти. Нечто в корзинке, очевидно, в предыдущей, очень далёкой жизни было декоративной собачкой. Девочка прижимала к себе потрёпанную куклу, которая, как и все в этой компании, повидала жизнь не с лучшей её стороны.

Норринг представил гостей:

– Капитан Тильгаузен, его супруга Ольга Владимировна, дочь Бетти. Опоздали на пароход. Пригласил составить нам компанию…

Эмиль Тильгаузен находился со своей батареей в последнем заслоне, прикрывая эвакуацию. После команды уходить, грузиться на корабль отстал от колонны, которая буквально неслась в порт. Капитан никогда не испытывал паники в боях, в самых безнадёжных ситуациях, но этот день мутил чернотой сознание. Эмиль метался по железнодорожной станции, вокруг неё и никак не мог найти жену и дочь, которые ютились в товарном вагоне с другими беженками и не сообразили вовремя выйти наружу. Когда всё же разыскал Ольгу и Бетти, и они добежали до порта, к трапу последнего парохода было уже не пробиться…

Конец.

Семья Тильгаузенов располагала офицерской сумкой Эмиля, набитой топографическими картами и личными документами; дамской сумочкой Ольги, почти не содержащей ничего ценного; измученной бедствиями собачкой в корзинке и куклой Бетти. С таким «богатством» нечего было и пытаться прятаться в незнакомом городе или искать что-нибудь поесть. Был, конечно, ещё заряженный револьвер и десятка два патронов в кармане.

Завтра в город войдут красные. Начнётся: «солдаты по домам, офицеры по гробам…». Ладно, если просто убьют, так ведь замучить могут зверски.

Никакой судьбы у Тильгаузенов уже не будет – ни хромой, ни горбатой. Ждать, что семье улыбнётся удача, хотя бы из жалости, бессмысленно – сбежала эта вертихвостка с полуострова от ужасов войны…

Множество раз все видели, слышали, но каждый раз удивительно: полноводная река жизни человека вдруг, в минуты, исчезает куда-то, а дальше – только тоненький ручеёк. Вот-вот иссякнет.

Всего два часа назад у Эмиля были надежды, планы на жизнь и неуёмная энергия их осуществить. Оказалось, что всё это – чушь. Впереди только сутки существования в ужасе безысходности, беспомощности.

И что след на земле?.. Разве в портовом кабаке друзья припомнят:

– Как там наш Тильгаузен? Слышно что?

– Нет больше Эмиля, господа… Не успел на корабль… Помянем…

Он решился. Он избавит своих любимых от бессмысленных страданий. Только надо сделать это сразу, на гребне ужаса, потом духа не хватит.

Эмиль выбрал на набережной место с хорошим видом на море. Там было чисто. Это последнее, что напоследок он может сделать получше…

Одной рукой Эмиль обнял Ольгу и Бетти, другой достал револьвер, взвёл курок.

Ольга чувствовала, знала, что сейчас всё кончится. Распахнутые глаза наполнились слезами, но смотрела не мигая, чтобы запомнить навсегда… Они что-то тихо сказали друг другу последней лаской прощания.

Дочь с удивлением оглядывала родителей: отчего они так взволнованны? Разве может случиться что-нибудь плохое, если папа и мама наконец вместе?

Тильгаузен уже поднимал револьвер, когда запястье будто железными щипцами сдавили…