Россия перед лицом истории. Конец эпохи национального предательства?

Вызванные этим перекройка энергетической карты мира, масштабная замена газа в Европе углем, изменение баланса сил в глобальной конкуренции, – не более чем детали.

Ведь за первой технологией новой эры пойдут другие.

Вторая уже на подходе: 3D-принтеры, на которых можно «напечатать» почти что угодно. Технология создана в начале 90-х, искусственно сдерживалась патентными ограничениями, – но плотину потихоньку размывает.

«Напечатанная» винтовка еще в 2013 году сделала в США восемь выстрелов (а ведь часто достаточно одного).

В 2014 году великий дизайнер Филипп Старк открывает магазин трехмерной печати мебели в Сан-Паулу (Бразилия).

Через несколько лет цена трехмерной печати многих товаров сравняется с ценой их промышленного производства, – и вместо мебели или посуды вам на дом привезут 3D-принтер, который, покряхтывая, изготовит их у вас на глазах.

Дизайнеры, инженеры и программисты, конкурируя с мириадом любителей, будут разрабатывать стандартные модели изделий и программы их печати, – а мы будем выбирать их в Интернете и на выставках.

Последствия понятны: деиндустриализация Китая и Юго-Восточной Азии, перенос огромной части производства к потребителю.

Но это лишь вторая из великих технологий, – а их будет много.

Ведь новые технологии вызываются к жизни из «загашников» инженеров и корпораций не вечной жаждой прибыли, а логикой глобального кризиса.

Загнивание глобальных монополий сорвет мир в новую депрессию, которая будет хуже Великой, начавшейся в 1929 году.

Тогда монополии гнили порознь в пяти макрорегионах: США, Британская империя, объединенная (в тот раз Гитлером) Европа, Советский Союз и японская тихоокеанская «зона сопроцветания». Война взломала три из них, сократив число макрорегионов до двух: американский Запад и советский «социалистический лагерь». Благодаря расширению в обоих усилилась конкуренция, и монополии получили новые пространства для освоения.

Наше поражение в холодной войне привело к захвату советского макрорегиона американским. Два десятилетия монополии Запада, становясь глобальными, осваивали новые ресурсы.

Но это время кончилось: они вновь загнивают, а расширять рынки некуда: глобальный рынок один и охватывает весь мир.

Предстоящая нам новая, глобальная депрессия будет сопровождаться не укрупнением, а, наоборот, распадом большинства глобальных рынков на макрорегионы. (Хотя часть глобальных рынков сохранится – например, мобильной связи и Интернета).

Новая депрессия будет качественно отличаться от Великой: разрушения будут вызваны не гниением монополий на имеющихся рынках, а раздроблением и сжатием последних.

Одно из неприятных следствий – утрата многих сегодняшних технологий, требующих для рыночного применения значительного числа потребителей. Так, нет смысла производить (и даже собирать) легковые автомобили при населении менее 50 млн. чел., производить дальнемагистральные самолеты при населении менее 200 млн. чел. (хотя, понятно, важны доходы: 127 млн. японцев обеспечат спросом индустрию, которой не хватит и 300 млн. бедных африканцев).

Из-за усложнения и удорожания традиционных технологий численность населения, необходимого для их применения, неуклонно росло. Это одна из причин прекращения открытия новых технологических принципов после создания глобального рынка: дальнейшее усложнение и удорожание технологий невозможно, так как число их потребителей уже не вырастет.

С распадом глобальных рынков многие макрорегионы будут иметь недостаточно потребителей даже сохранения на рыночной основе многих технологий.

Массовая утрата технологий жизнеобеспечения породит катастрофы, способные вызвать сотни миллионов, а то и миллиарды жертв.

Некоторые макрорегионы сохранят жизненно важные технологии за счет перехода на нерыночный характер их развития. Но это требует высокой эффективности госуправления, – а его качество катастрофически упало (в том числе потому, что лучшие кадры всосаны глобальными монополиями).

Поэтому, по крайней мере, ряд возникающих макрорегионов утратит часть сегодняшних технологий, в том числе жизненно важных, и пройдет через техногенные катастрофы и социальные катаклизмы.

Но технический прогресс не остановится: он лишь сменит русло. Технологии будут развиваться путем уже не механического усложнения (предел в этом положен ограниченностью потребителей на глобальном рынке), а применения новых принципов, пока блокируемых монополиями.

Ведь при распаде глобального рынка на макрорегионы часть глобальных монополий погибнет, а часть ослабнет от сжатия спроса.

Технологии нового, посткризисного мира несут резкое упрощение и удешевление в сочетании со скачком производительности. Его обеспечивают новые физические принципы (переход от механического воздействия к воздействию различными полями), новые материалы и «умное железо» (интеграция информационных технологий с индустриальными).

Такие технологии создавались в рамках советского военно-промышленного комплекса (его исследования не ограничивались рыночной целесообразностью) и порой развивались после разрушения СССР. Наблюдение за (неизбежно локальными) эффектами их применения породило термин «закрывающие технологии»: их доступность в сочетании со сверхпроизводительностью делали избыточными целые отрасли.

В условиях стабильности социально-политическая цена их применения неприемлема: никто не мог рисковать, создавая угрозу общественного катаклизма.

Но после распада части глобальных рынков на макрорегионы ситуация будет иной.

Победителями в завтрашней конкуренции станут те, кто заранее овладеет технологиями завтрашнего дня – сверхпроизводительными, простыми и дешевыми.

Наряду с гонкой за ними идет гонка в технологиях формирования общества и управления им.

Результат активного и хаотичного применения широкодоступных социальных технологий – изменение массового поведения людей – очевиден.

Интересы уступают место эмоциям: люди в массовом порядке жертвуют кровной материальной выгодой ради эфемерных переживаний. Сенсорное голодание, недавно бывшее уделом заключенных и начальников, стало состоянием обществ.

Классические партии превратились в симулякры: вместо них структурной единицей общества стали секты, поклоняющиеся личностям, продуктам и даже финансовым схемам.

Трансформируется семья: «аморалка» стала укладом жизни.

В конце 60-х человечество неосознанно сделало выбор, отказавшись от космоса и познания в пользу развлечений. Социальные технологии стали важнее производственных. Прямо конструировать общество эффективней, чем придумывать влияющие на него машины.

Но если забыть про машины – через 10 лет будем греться экранами айфонов.

Нам предстоит увлекательная задача объединения новых социальных и производственных технологий в новый, волшебный и красочный мир: мы не спасемся от трагедий, но сделаем жизнь более радостной.

На учебу остались считанные годы, – а Россия, как обычно, в отстающих.

Наши компании обладают сланцевыми технологиями и даже готовы использовать их за рубежом, – но уже в трехмерной печати отставание безусловно. Россия не выпускает 3D-принтеры, а известия о прорывах в их применении приходят из-за границы.

Имеющиеся «закрывающие технологии» (от медицины до производства стройматериалов) применяются и развиваются кустарно, а то и секретно, – чтобы не попасть под молот бюрократии, направляемый монополиями. И при возникновении потребности их аналоги, даже несовершенные, проще закупать на Западе и в Китае, чем искать у себя.

Единственная компания, в середине 2000-х пытавшаяся разыскать и коммерционализировать «закрывающие технологии» (и даже презентовавшая их на Лондонском экономическом форуме) – АФК «Система» – попала под удар по весьма неоднозначному обвинению.

Главное же – в обществе даже нет структуры, не то что готовящей его к будущему, но хотя бы думающей о нем.

Поэтому накануне нового технологического рывка наше отставание, хоть пока и не фатальное, пугает.

Кипр: новые правила старой игры

Музыка кончилась, а они еще танцуют.

    Джордж Сорос, 2000 год

Кипрский кризис, как и кризис европейской экономики в целом, отнюдь не завершен: он всего лишь перестал быть новостью. Для попавших в его жернова началось долгое и мучительное выживание, столь памятное нам по началу и концу 90-х, а также по осени 2008 – весне 2009 годов. Счастливо избежавшие же потери критически значимой части своих активов, оправившись от испуга и изумления, инстинктивно стараются забыть произошедшее, как страшный сон, и вернуться к психологически комфортной модели business as usual.

Человеку свойственно избегать мыслей о плохом: именно поэтому мы так многого добиваемся, – но ровно по этой же причине смена образа действия и «правил игры» происходит столь резко, быстро и с радикальным обновлением действующих субъектов.

Один раз добившись успеха, мы редко пользуемся дарованной нам возможностью осмысливать его причины и тем более прогнозировать их кардинальное изменение. Между тем избежать участи вымерших динозавров можно одним-единственным образом: постоянно думать о возможности исчезновения причин нашего благополучия и искать признаки значимых перемен, – особенно в эпоху медленного, но неотвратимого сползания в глобальную депрессию.

Трагедия Кипра, хотя и является всего лишь частным эпизодом, проявила, насколько можно судить, некоторые весьма существенные новые «правила игры», которые «по умолчанию» признаны успешными и теперь будут применяться. Что еще важнее, она продемонстрировала важные особенности современного западного управленческого сознания и стиля поведения, которые, похоже, не всегда сознаются даже западными руководителями, – и именно потому не будут подвергаться каким бы то ни было изменениям. Ведь рефлексы, даже социальные, постояннее законов и потому, как это ни прискорбно, важнее их: ситуация с Кипром показала это с предельной ясностью.