В батальоне правительственной связи. Воспоминания семнадцатилетнего солдата. 1943—1945

Собираем в лесу различные грибы и ягоды. Лето зиму кормит. Это нам прививают наши родители с раннего детства. Но это днем.

Вечером, после поливки огородов, вся многочисленная деревенская детвора высыпает на улицу. Играем в прятки или лапту, бегаем до самой темноты по пыльной деревенской улице, только сверкают босые пятки, весело! Беззаботное деревенское счастливое детство.

А поздним вечером становится прохладно. Босые ноги уже замерзают. И вдруг появляется мать с лапоточками в руках: «Мишенька, одень лапоточки, холодно!» Маленькое детское счастье. Одеваю, ногам становится тепло, и игра продолжается.

А потом окончательно темнеет, приятелей на улице уже мало, бегу домой. Страшно, кругом темнота, боязно непонятно отчего. Вот оно, крыльцо нашего дома. Таинственное стоит в сумерках и загадочное. Дверь открыта, и за дверным проемом сплошной мрак, не видно ничего. Но около дома я один, спасать меня будет некому, и со мной только мой детский страх и над головой черное звездное небо. Делать нечего. Набираюсь духу. Разбегаюсь и ныряю внутрь. Никто не хватает и не ловит меня на бегу, но все равно страшно. Уф! Наконец-то я дома! Спасся!

Вот так и бежали, летели мои детские годы в милых сердцу лесных краях под названием Вохтома.

Наконец школа, семилетка, закончена, пора подумать о хорошей профессии, хотя фантазии мои дальше жизни и работы в своей деревне не распространялись. Нигде я больше не был и ничего не видел. Казалось мне, что вся моя жизнь впереди и она бесконечна, всегда так будет. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, следом приходит и плохое.

Большая беда ворвалась к нам неожиданно ранним утром 26 июня 1941 года со стуком в дверь гонца из районного центра: «Война! Фашист напал! Карп Арсеньевич, распишись в получении повестки, на сборный пункт прибыть сегодня!»

Хмурый отец поцеловал младших детишек, зареванная мать собрала нехитрое пропитание в дорогу, и мы втроем пошли пешком за тридцать километров в район провожать отца. По пути наша группа росла. Шли призывники и провожающие из соседних деревень, курили махорку, обсуждали нежданную весть, пили горькую, ругали Гитлера.

А вести до далекой лесной деревни, где мы жили, приходили тогда очень редко. Радио и телефонов в то время просто не было. Все сообщения передавали с гонцом, а он мог прийти или приехать верхом на лошади только в особо важных случаях. Тридцать километров дремучим лесом пешком или верхом, где полно волков и медведей, просто так топать никто не будет. Съедят гонца-бедолагу вместе с лошадью и косточек не оставят. Особенно зимой, когда волки для охоты сбиваются в большие стаи и встреча с ними – путь в один конец. Да и встреча с голодным и злым медведем-шатуном, скорее всего, для путника закончится плохо. Дело серьезное, вопрос жизни и смерти.

Обстановки в мире никто не знал, да и интересовала она мало кого. Все время отнимал примитивный деревенский быт и тяжелая работа.

Наконец-то дошли, порядком устали. Вот она, затерянная среди лесов на просторах Родины, необъятного Советского Союза, наша сельская районная столица.

Деревянное, старинное село Судай – около ста ветхих домиков, крыши которых покрыты где дранкой, а где и просто соломой. Только выделяются своим двухэтажным деревянным величием несколько домов, олицетворяющих крепкую советскую власть.

В них размещаются: районный комитет Коммунистической партии, районный суд, районный отдел социального обеспечения, районный ЗАГС, районный отдел здравоохранения, районный комитет комсомола, районный отдел народного образования, районный отдел милиции и прочие органы государственной власти, необходимые для управления Судайским районом Ярославской области.

Здесь же располагается такой крайне необходимый в это время орган, как районный отдел Народного комиссариата внутренних дел – НКВД. А с 3 февраля 1941 года – и районный отдел Наркомата государственной безопасности – НКГБ. Все под контролем! Не забалуешь! А забалуешь, так очень быстро пожалеешь об этом. И будешь жалеть всю оставшуюся жизнь и плакать горькими слезами.

А больше всего раньше село украшали, как рассказывала мне моя мать, три величественных, красивых строения из кирпича, украшенные колоннами, оштукатуренные и расписанные образами святых. Колокольни вздымались высоко в небо, прося Господа Бога о ниспослании нам, грешникам, временно живущим на земле, вечного прощения. Все кануло в Лету, все осталось в прошлом.

Понятно, что службы в них сейчас никакой нет. Церковь – опиум для народа! Полный обман населения и отвлечение его от главной задачи на сегодня – построения общества справедливости, равноправия и счастья во все времена. Батюшек только немного жалко. Кого расстреляли, кого разогнали…

Церкви эти стоят теперь обшарпанные, с облупившейся краской и без крестов, а одна из них, на речке Глушице, наполовину разобрана на кирпичи для нужд местного населения, а в оставшейся части устроен склад и конюшня. Теперь они своим внешним видом полностью совпадают с убогостью жилищ местных жителей.

Дороги на улицах раскисшие, с колеями от проезжающих по ним телег с деревянными колесами и набитыми на них металлическими обручами. И повсюду тоже грязища. Куры, утки и гуси возле домов, покосившиеся заборы и большие, теплые, мутные и глубокие лужи кругом! Видно, недавно прошел хороший дождь. Само небо хмурое и неприветливое, пасмурно. В общем, картина совсем не приглядная и не веселая.

В Судайском районном военкомате – в боковой пристройке здания старой церкви – и вокруг стояло, бродило и сидело много трезвых и нетрезвых людей. Плакали женщины и дети, бодрились мужики, будущие солдаты. Стояло полтора десятка машин-полуторок, мобилизованных из соседних колхозов. На примыкающем к церкви кладбище, прямо на могилках, сидело много моих земляков и их родственников. Выпивали, обнимались, плакали, провожали своих отцов, мужей и сыновей на фронт.

Посидели и мы на чужой могилке. Мать с отцом выпили чекушку водки, вторую мать вручила отцу в дорогу. Прощались, обнимались, обещали часто писать друг другу. Но настроение у всех было подавленное. Команда: «По машинам!» Отец махнул из кузова на прощанье рукой и уехал в неизвестность. А мы с матерью знакомой дальней лесной дорогой пошли домой.

На этом мое детство закончилось, в пятнадцать неполных лет остался я старшим мужчиной в доме, главой семьи.

Летом 1941 года наш рабочий поселок Сивеж закрыли. Все взрослое мужское население ушло на фронт. Остались женщины и дети, валить лес было некому. Мы с братом сколотили плот из бревен и сплавили всю семью вниз по реке Кисть в поселок Ворваж. Там работал лесной участок леспромхоза. Мать устроилась рабочей по обработке древесины на берегу. С утра и до вечера она махала топором, обрубала сучья спиленных в лесу деревьев. Очень тяжелый труд, работали зимой и летом на улице. Постоянно горели большие костры, в которых сжигался обрубленный лапник, заодно согревая стучавших топорами рабочих.

Поселились мы опять в бараке, всей гурьбой в одной небольшой комнате. В комнате же стояла кирпичная печь с плитой, которые отапливались дровами. Над ней же сушилась промокшая насквозь брезентовая спецовка матери и ее обувь. На ней же готовили нехитрое варево. А мокрый топор сушился отдельно в углу.

Благо в лесу жили, дров хватало. Общественная баня в поселке присутствовала, по субботам я с удовольствием вел братьев мыться. А вот туалет стоял поодаль от барака, на улице, приходилось бегать туда зимой и летом. Шел мне тогда уже пятнадцатый год, во время войны вполне зрелый возраст.

Наш леспромхоз поставлял на фронт и для народного хозяйства круглый лес – сырье для изготовления фанеры, шпал, спичек, крепежа для горной промышленности, лыж, саней, деревянных ручек для топоров и лопат. Вся Москва отапливалась дровами нашей области. Газогенераторные двигатели машин и тракторов тоже работали на наших березовых чурках. На лесозаготовки проводилась даже мобилизация, приезжали работать колхозники и горожане.

Лес вывозили на лошадях, деревья валили ручными двуручными пилами и топорами. Работа была очень тяжелой, зимой работали по пояс в снегу. В весеннюю распутицу в лесу волокуши и лошади тонули в болотах. Существовал план заготовки древесины, его надо было обязательно выполнять. Дело было подсудное, в лагерях, в местах не столь отдаленных, всегда требовались бесплатные рабочие руки. Попасть туда никто не хотел. Жили по жестким законам военного времени. Всё для фронта, всё для победы. Работали все – и стар и млад, стране нужно было много леса и изделий из него.

К моей большой радости, меня взяли работать подручным кузнеца. Я частенько до этого заходил в кузницу посмотреть, как он работает. Надо сказать, что работа эта мне очень нравилась. Приятно было слышать, как вздыхает кузнечный горн. Видеть, как летят искры из-под молота и из раскаленной заготовки получается красивая и нужная вещь. Кузнец был очень нужным и уважаемым человеком в деревне. Сварки тогда не было совсем, поэтому ремонт всей колхозной и домашней утвари лежал на его плечах. Все подковы для лошадей были изготовлены им же, лошадей ковал тоже он. Работал я с удовольствием и со временем мог полностью подменить своего учителя.

«Миша, как это у тебя так получается? Из какой-то железяки такая нужная вещь?» Объяснить это я и сам не мог. Получалось, да и все. Как-то само собой все получалось.

Однажды в кузницу приехал подковать лошадь председатель колхоза из деревни Головино Турдиевского сельского совета. Лошадь ему я подковал быстро и качественно. Моя работа ему понравилась, и стал он звать меня кузнецом в свой колхоз. По трудовому договору. Предложение мне пришлось по душе, посоветовался с матерью и согласился. Правлением колхоза определили мне сорок трудодней за месяц и поселили к хозяйке – пожилой женщине, в ее большой деревенский дом. За это колхоз выделял ей десять трудодней в месяц и еще выдавал зерно. Завтраки, обеды и ужины готовила тоже она. Так что я всегда был накормлен. А это главное – на голодный желудок работается плохо, все мысли сводятся к одному: как бы поесть. С работой я вполне справлялся, председатель колхоза был доволен, и моя семья не голодала. Все было бы хорошо, если бы не шла война.

Оставшимся работать в колхозе приходилось очень тяжело. Существовала минимальная норма выработки на одного колхозника, трудодни. В 1940 году она составляла двести девяносто четыре трудодня, а в начале войны увеличилась до четырехсот. Были повышены нормы сдачи сельхозпродукции государству, вдвое увеличен сельхозналог. В то же время работать было некому, все мужское население было в армии.

12 июля 1941 года пленум районного комитета партии постановил: «Привлечь к работе всех женщин, членов семей, подростков и школьников, как колхозных семей, так и семей единоличников, рабочих, служащих и других членов колхозов, проживающих в сельской местности». Пленум определил продолжительность рабочего дня в колхозе: с 4–5 часов утра до 9—10 часов вечера.

Летом 1941 года в колхозах области трудилось 63 тысячи школьников, с седьмого по десятый класс. А летом 1942 года – 125 тысяч человек. Летом 1943 года – 85 тысяч человек. Исключительно девушки направлялись на курсы трактористов, заменив мужчин в этой тяжелой профессии. Правда, тракторов почти не осталось, все отправились на фронт.

Особенно тяжелая обстановка в сельском хозяйстве сложилась в 1943 году. Были предприняты чрезвычайные меры. На уборке урожая было задействовано 100 тысяч мобилизованных горожан, школьников и нетрудоспособных граждан. Колхозников, не выработавших без уважительных причин обязательного минимума, отдавали под суд и исключали из колхоза с лишением всех прав. Это была большая беда, надо было как-то выживать и растить детей. В армию из деревень было отправлено примерно 50 тысяч лошадей, 230 тракторов и почти половина парка всех автомобилей. Все работы легли на плечи колхозников, женщин и детей, часто пахали на быках и коровах.

Горе плотно поселилось в деревенских избах, похоронки стали частыми гостями в наших краях. Плакали вдовы и матери, без кормильцев оставались дети. И все новые и новые воинские команды уходили из Судайского районного военкомата на фронт.

Всего из Судайского и Чухломского районов Ярославской области с 1941 по 1945 год на фронт было мобилизовано 8504 человека – это почти стрелковая дивизия полного состава. Не вернулись домой с фронта, погибли в бою – 1869 человек. Умерло от ран и болезней на фронте – 132 бойца. Пропали без вести – 1425 человек. Демобилизовано по ранению и болезням – 1200 человек. На фронте погибли также 9 женщин. Общие безвозвратные потери Судайского района в войне составили 3400 человек – это больше стрелкового полка полного состава. Погибло, пропало без вести, умерло от ран три тысячи четыреста солдат – мало ли это, много ли это? Спросите у жен и матерей погибших ребят. Что они скажут? Всего погибло в боях сорок с лишним процентов всех мобилизованных земляков.

А 126 фронтовиков, призванных Судайским районным военкоматом из прилегающих сельских советов – Чертовского, Старовского, Судайского, Харитоновского, Яковлевского, Нагорского, Полторановского, Дорофейцевского, – пропали без вести на полях сражений. Судьба их до сих пор не известна. И что прискорбно, родным их никаких льгот и выплат не полагалось. А вдруг не погиб, а перебежал к врагу? И жена ушедшего в неизвестность мужа, оставшаяся одна с детьми, надеялась только на свои трудовые руки, урожай в огороде и помощь родных.

В 1941 году дела на полях сражений для нас шли плохо. По слухам, враг рвался вглубь страны, и говорили, что фашист стоит у стен Москвы, что реальна сдача столицы немцам. Осенью 1941 – зимой 1942 года существовала прямая угроза вторжения фашистов на территорию Ярославской области. Линия фронта проходила очень близко, всего в пятидесяти километрах от Ярославля. Днем и ночью силами привлеченных на окопные работы жителей области строились два рубежа обороны протяженностью 780 километров. А фашистские самолеты старались прорваться к Ярославлю, совершали постоянные налеты, стремясь вывести из строя промышленные предприятия, мосты, железную дорогу.

Усилилась разведывательно-диверсионная деятельность фашистов на территории нашей области. За годы войны в Ярославской области было арестовано 57 вражеских агентов-парашютистов. В 1942 году – 22 агента. В 1943 году – 31 агент, и 4 агента-парашютиста было арестовано в 1944 году.

Но главной целью немцев была все-таки столица – Москва. Ярославская область стояла на втором плане, оборонять ее не пришлось.

С фронта отец писал редко, сообщал, что полк ведет тяжелые оборонительные бои в Белоруссии, а потом и под Смоленском. А он сам своим станковым пулеметом «Максим» косит врагов с великой ненавистью в сердце. Пока жив и здоров, скучает по семье и по дому. Особенно часто писать письма не имеет возможности, да и письма в этой неразберихе часто теряются. Так что пока все хорошо, а если что с ним случится, так это война. Тогда просил мать простить его за все прошлые «подвиги», вольные и невольные, а в большинстве своем вольные и по пьянке, и продолжать растить детей. А сам он очень надеется когда-нибудь вернуться домой обнять свою семью и любить свою жену, сыновей и доченьку всю оставшуюся жизнь.

И вдруг в самом начале 1942 года в наш дом пришло извещение: «Ваш муж, красноармеец рядовой Грачев Карп Арсеньевич, 1904 г. р., уроженец д. Дьяково Вяльцевского сельского совета Кологривского района Ярославской области, в бою за Социалистическую родину, верный присяге, проявив геройство и мужество, пропал без вести.

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии».

Мать почернела от горя, мои братья и сестра плачут. Я держусь, не могу показать слабость, ведь я мужчина, кормилец большой семьи. А душу грызет тоска. Отца больше нет, погиб. Никогда он не вернется домой. Никогда я больше не услышу его голос, и никогда не пойдем мы с ним на охоту и рыбалку. Что-то в моей жизни вдруг перевернулось, как будто я стал сразу взрослей на много лет. Тоска плотно поселилась в моем юном сердце. Но чудо иногда, верь не верь, случается, и оно случилось, обернувшись большим счастьем для всех нас.

В середине 1942 года от него вдруг пришло письмо из госпиталя с далекого Урала. Отец писал, что жив и уже почти здоров, не писал письма по ранению, не мог. В бою грудь навылет прошила фашистская пуля. Она пробила легкие насквозь. Работал немецкий снайпер, стремясь уничтожить огневую пулеметную точку, перебив расчет. Отец тогда долго лежал без сознания на поле сражения среди убитых, посреди громыхающего боя.

Окопы и траншеи наши тогда утюжили многочисленные немецкие танки и цепи вражеской пехоты. Гусеницы фашистской боевой машины с крестом на броне почти засыпали его землей, похоронили отца заживо. А когда погибших бойцов собирала похоронная команда, он был обнаружен и подал признаки жизни. Его, слава Богу, не успели похоронить. А если бы успели, то, надо так понимать, мы больше бы никогда его не увидели. Потом он был отправлен в госпиталь. Долго ехал в санитарном эшелоне и сейчас находится в городе Свердловске на излечении. Теперь чувствует себя почти нормально, отлежался за это время, отъелся, отоспался, и дело пошло к выписке на фронт.

Радости в нашей семье не было предела. Отец жив! После трех месяцев госпиталя его, как тяжелораненого, отправили служить в тыловые части. На подводе он возил боеприпасы на фронт. Но это тоже был труд не из легких. Ящики с патронами и боеприпасы тоже весили свои килограммы, и все это ему приходилось грузить и разгружать с простреленной грудью! Под теми же бомбежками и обстрелами. На гимнастерке висели орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», но простреленные легкие у него болели много лет после войны.

Наступила середина лета, идет военный 1942 год. Село Судай. Пыльная центральная улица. Районный военкомат. «Левой, левой, левой!» На плече лежит вытесанная из доски деревянная винтовка. Старые, почти дырявые ботинки выбивают пыль по улицам села. Наш малолетний взвод в пиджаках и кепках следует к месту учебного боя на окраине села. Я, как боец ростом один метр пятьдесят сантиметров вместе с кепкой, нахожусь в последней шеренге.

Будущие бойцы Красной армии проходят начальную военную подготовку. Сейчас мне пятнадцать полных лет. На фронтах обстановка тяжелая, враг пока одолевает, на душе у людей тревожно.

Летом 1942 года страна реально стоит на грани катастрофы. Красная армия отступает, часто в панике, на восток. Враг всего в 150 километрах от Москвы. В голодной блокаде находится город Ленинград. После жестоких боев потерян осажденный Севастополь. Фашисты прорвали фронт и захватили Северный Кавказ. Не на жизнь, а на смерть, обливаясь кровью, бьется с фашистами город на Волге Сталинград. Идут кровопролитные, часто безнадежные и в окружении бои на других фронтах. На Юго-Западном фронте в результате окружения под Харьковом двух наших армий в плен к фашистам попали больше 170 тысяч наших солдат и офицеров. Окружена и разгромлена в лесах Новгородской области 2-я Ударная армия генерал-лейтенанта Власова. Командующий сдался в плен и перешел на сторону врага. Под Вязьмой окружена и разгромлена 33-я армия генерал-лейтенанта Ефремова. Командующий и начальник штаба, чтобы не попасть в плен, застрелились. Как и в начале войны, дисциплина в войсках резко упала, присутствуют пораженческие настроения, часто возникает паника. Трудное время. Радоваться нечему. Что-то будет дальше?

Все это, конечно, напрямую сказывается и на настроениях людей в тылу. Наши учебные подразделения разбиты на отделения и взводы. Бывшие фронтовики-инвалиды преподают нам основы военной подготовки. «Ура!» – болванки-винтовки наперевес. Штыковая атака: коли связку березовых веников. Марш-бросок: «Не отставай, бегом! Быстрей!» Пуговицы старого пиджака остались в грязи: «Ползком марш!» Хочется есть. Кормят три раза: завтрак, обед и ужин. Но жидкий суп с капустой и каша на воде не прибавляют сил. Вечером, полностью вымотанные после полевых занятий, изучаем уставы Красной армии, устройство стрелкового оружия и прочие предметы, нужные на войне. Через две недели занятий с утра до позднего вечера проходят зачетные стрельбы.