Левиафан 2. Иерусалимский дневник 1971 – 1979

Сейчас мне абсолютно нечего делать – встреча есть только вечером (я должен быть у Гмуржинских, и там же будет? один художник и арт-критик). Гулять не хочется по городу, т. к. сильный ветер и вообще не хочется. Хотя Кёльн и был сильно разрушен английской авиацией, но все же сохранилось какое-то количество церквей. В частности, собор готический, его строили 500 лет и только 100 лет назад закончили. Он грандиозен и уходит в облака, настоящая стрельчатая готика. А внутри играет орган, поет кто-то, и пастор читает проповедь, и люди сидят на скамейках в холоде и молятся. В общем, жизнь моя тут происходит не очень торопливо, встреча не следует за встречей, и дело не идет за делом, а между ними есть всякие перерывы и ничегонеделания, т. к. очень мало знакомых и все только завязывается.

Был вчера в галереях авангардного искусства, и в итоге это произвело на меня безрадостное впечатление, в конце концов это все очень пахнет фальшивкой, т. к., с одной стороны, работы претендуют быть мыслью, а не вещью, претендуют на раскрепощение личности, но, с другой стороны, все это является предметом торговли и перекупки, как заурядные диваны, картины и вазы прошлого времени. Почему это искусство попало в галереи и магазины, если место его в школах, институтах, клубах, а художники должны работать как руководители кружков и групп. Об этом надо подумать. Надо точно понять все слабые места западного авангарда – почему оно нам не подходит – и какая его часть может быть использована нами. Вообще, по сути дела, я здесь, чтоб найти все слабые места нового искусства.

Ирка, я хочу побыть еще в Германии в нескольких городах, потом поехать в Париж и Лондон, потом в Италию, потом домой.

Как там наши детки, я надеюсь, они вполне обходятся без меня, а вот тебе, наверное, очень скучно.

Целую вас всех, скоро вернусь, обнимаю крепко тебя, и Яшеньку, и Златоньку, твой Мишка. (Привет Еве Ар.)

20 января. Дюссельдорф. Ирка, получил твое письмо. Я был страшно рад, ношу его в кармане, чтоб перечитывать о Яшке и Златке. Вчера я приехал к Франтишеку Кинцлю, чешскому художнику, в Дюссельдорф. Выпили несколько бутылок мозеля, беседовали, я живу у него, и он мне покажет все в Дюссельдорфе. Адреса Шепса очень кстати. Скажи Саше, чтоб выслал Бар-Гере около 20 слайдов моих работ, лучших, и мне тоже пусть вышлет штук 10 слайдов. Целую всех вас крепко. Шалом. Мишка.

23 января. Бохум. Моя дорогая жена, Яшенька и Златочка. Нахожусь в данный момент в югославском ресторане, и сейчас ок. 12 ночи. Отсюда я иду в отель «Савой», где буду спать за ≈21 ДМ. Завтра еду в Дортмунд в музей, а потом в Кёльн. Я читал лекцию с диапозитивами в Бохумском музее сегодня, было около 100 человек. Петр Шпильман сказал мне, что хочет купить мой «Образ Средиземного моря» и еще что-то. У Бар-Геры я нарисовал акварель для литографии, и другую литографию должны сделать с «Обр. Средиз. моря». Но это я начал с конца.

А сначала было так. Я приехал 19. в Дюссельдорф – позвонил Франтишеку Кинцлю (чешскому художнику-эмигранту), и он приехал на вокзал и взял меня. Он живет с подругой-немкой в просторной квартире, работает в галерее Майер-Рене по реставрации и сам работает как скульптор. На другой день он повел меня к своему соседу Клаусу Ринке, симпатичному парню и всякому выдумщику, но все это интересно. Ринке – молодая звезда авангардизма.

Были мы с Франтишеком у известного художника Гюнтера Юккера из группы «Зеро». Беседовали, я рассказывал, фотографировал. Юккер дал мне свои каталоги, и потом мы все вместе пошли к молодому архитектору (восходящая звезда?) Вольфгангу Дюрингу и находились у него дома.

На другой день Франтишек был занят, Павел Яноушек (чех-эмигрант, дизайнер по профессии, но стрижет собак: пуделей и пр.) отвез меня в центр, и я весь день гулял по городу Дюссельдорфу. Холодно, сыро. Был в 2 кирхах (говорил с лютеранским пастором), был в Академии художеств (везде расклеены плакаты левых студентов, прокоммунистов), заходил в книжные магазины, смотрел в витрины на вещи и цены. Все очень богато и куча красивых предметов всякого рода. А вечером с Франтишеком были в запаснике галереи Денис Рене-Майер и смотрели всякие объекты и пр. Пили вино, потом зашли в ресторанчик, пили пиво, потом вернулись домой. Пили вино, потом… потом пошли спать.

На другой день были с Франтишеком в музее – и видели много прекрасных вещей, потом заходили в академию, потом были в ресторанчике левых студентов, потом были в ресторанчике христиан-коммунистов, потом поехали к художнику Имре Косичу (венгерский эмигрант, художник-геометрист). Пили пиво и шнапс, и потом он…

24 января. Дортмунд. …отвез нас домой, и день кончился.

23-го числа с Франтишеком Кинцлем и Эльзой мы выехали в Эссен. Из Эссена – в Гельзенкирхен к чешскому худ. Иржи Хильмару. Мы смотрели его вещи, фотографировались, обедали и все вместе – Франтишек, Иржи и я – поехали в Бохум.

Петр Шпильман возил меня на своей «Вольво» по Бохуму, показал университет, музей старого быта, пейзажи и 2 авангардные галереи. С нами ездил Иржи. Мы вернулись вечером в музей – в 8 ч. началась моя лекция. Я показал 65 слайдов и говорил, а Петр переводил. Были Яков, Кенда, Шломит, Бар-Геры, был Имре Косич, был Иржи Хильмар и ок. 100 граждан г. Бохума. Все были очень довольны. Я получил за лекцию 150 марок. После этого мы долго еще сидели с Петром Шпильманом, он дал мне адреса в Голландии, Лондоне, Париже и отвез в отель «Савой», где я получил самую дешевую комнату под крышей (21 ДМ), белоснежные простыни и пр. Я пошел в югославский ресторан, пил пиво, поужинал, написал тебе пару строк и потом беседовал с ребятами-сербами, которые работают в этом ресторане. Они 2 года в Германии. Я сказал, что я из Израиля, что жил в России. Мы вполне могли понять языки друг друга. Я пошел спать и прекрасно выспался до около 12 ч. дня сегодняшнего числа.

Утром сегодня встал, сел в поезд и выехал в Дортмунд – это 10 минут от Бохума. Пришел в музей. Никто не знает русского (об иврите вообще говорить нечего). Но все же меня поняли, показали 5 моих работ из коллекции музея, дали мне каталоги нашей выставки в 1973 г., приглашения, показали прессу. Тут пришел директор Тинман – немец, и мы с ним выпили кофе, но он должен был идти на какую-то конференцию, и мы договорились встретиться через 2 часа. Я гулял по Дортмунду, был в главной кирхе, сидел там и обдумывал планы своей школы в Иерусалиме. Сейчас сижу в музее, пишу письмо, смотрел экспозицию и жду д-ра Тинмана.

Так я живу в сырой, темной, холодной Германии, существую без языка и постепенно привыкаю к европейским порядкам. Мы с тобой поедем в Европу – я уже буду знать все, что надо, как и что и где. Поедем на собственном автомобиле и не спеша (насколько позволят наши дети) везде побываем. Теперь я должен быть в Бонне и дождаться в Кёльне, когда отпечатают мои литографии, я подпишу их и на поезде выеду в Голландию – это около 2 часов езды от Кёльна.

24 января. Поезд Дортмунд —> Кёльн. Только что закончил схему авангардного представления в ящиках – сижу в поезде. Неровный почерк, т. к. сильно качает. Сидели с д-ром Тинманом в ресторане, пили вино с сыром и овощами. Беседовали. Можешь себе представить как, если он не знает русского и иврита. Но поняли друг друга. Он неожиданно для меня предложил мою персональную выставку у себя в музее. Мы расстались в лучших чувствах, и я пошел на поезд. Дорогу до вокзала мне указал и сопроводил (ему было по пути) араб-марокканец. Теперь я еду в поезде. Шалом. Леитраот[54 - До свидания (ивр.).]. Израильский художник – Михаил Гробман.

25 января. Кёльн. Ирка, я вчера ок. 12 ч. приехал к Бар-Герам. Сейчас утро – пойду в галерею, после обеда мы с Кендой едем на машине с шофером в Ганновер.

25 января. Ганновер. Приехал в Ганновер к вдове худ. Буххайста (конструктивист и абстракционист 20–30‐х гг.). Пили кофе, смотрели картины. И потом приехали в галерею, где выставка Декселя, прекрасного немецк. конструктивиста 30‐х гг. Историк искусства выступает с речью, а я сижу в уголке и пишу письмо. Из Кёльна до Ганновера ехали ок. 2,5–3 ч. Немецкие пейзажи и все такое прочее.

Ирка, найди в моем столе гарантию на автомашину, проверь. У меня еще нет 5000 км, но, может быть, самое большее я должен проверить машину через 5–6 месяцев вне зависимости от км (т. е. или так, или так). Если потребуется – пусть кто-то отгонит машину в гараж на улицу Hess, начальник – Авраам, тот симпатичный стриженый еврей. Пусть они все проверят, скажут (сами знают) и починят щелкающий счетчик.

Целую тебя из города Ганновера и обнимаю своих любимых деток. (И вышлет пусть мне Саша 10–15 слайдов с моих лучших вещей.) Все выслать на имя Бар-Геры побыстрей.

26 января. Франкфурт-на-Майне. Моя дорогая жена, Яшенька и Златочка, я во Франкфурте/М. Мы приехали сюда с Яковом Бар-Герой: он по делам, а я чтоб написать письмо франкфурт-майнское. Вчера мы благополучно осмотрели выставку покойного Декселя в Ганновере, побеседовали с рядом людей и поздно-поздно ночью вернулись в Кёльн.

Итак, Яков пошел на конференцию и сейчас придет, а я в вестибюле шикарного отеля «Интерконтиненталь» пишу это письмо. На улице очень сыро, промозгло, холодно. Я прогулялся по Ф/М улицам, отметился, и между прочим занесло меня на какой-то немецко-шведский фильм на темы, как надо научно совокупляться, – все как у Катмора, только во много раз длиннее и скучнее. На германских вокзалах куча всяких алкоголиков, разбитых рож и прочей подозрительной сволочи. Для меня, израильтянина, пьяная рожа воспринимается как птеродактиль из другого прошлого, далекого мира.

Я звонил Яшкиному Шламеку, он меня с трудом вспомнил и на вопрос о «коктейле» стал мямлить, что он не знает, как это делается и вообще евреям сейчас не до этого. Я ему больше не звонил, он потом два раза звонил Бар-Герам, и я ему сейчас звонил, но его нет дома. В музей я ничего не продал, но договорился, что Шпильман покупает «Образ Средиз. моря» (оно остается у него), и он еще что-то хочет купить. И Тинман из Дортмундского музея хочет что-то купить. Но я пока никаких денег (кроме 150 ДМ за лекцию в Бохуме) не получил. Но и потратил не много. Из Германии я еду в Голландию, потом в Англию, потом в Париж, потом в Швейцарию, потом в Италию, потом домой. Как я вижу, продавать работы на ходу – это не так уж просто, предварительно надо завязывать всякие связи. Я говорил серьезно с Кендой, она хочет работать вместе и обещает приняться за работу. Теперь Саша будет требовать конкретных денег, рекламы, выставок. У Якова со Стесиным все провалилось, и мы начинаем новый тур. Я пишу письма и организую – Яков посылает людей.

Иришенька, целую тебя крепко-крепко, очень хочу увидеть вас всех, особенно деток. Не скучай, скоро вернусь, твой Мишка.

27 января. Кёльн. Вчера вечером во Франкфурте/М были с Яковом Бар-Герой у Яшиного Шламека. Пили чай. Была некая дама (тоже из польских), Мария Бергельсон (у нее родств. сейчас в Израиле).

По пути в Кёльн заезжали в пару ресторанов. Поздно вечером вернулись.

Сегодня я весь день сидел дома. Написал письма Холину и Бахчаняну. Очень скучаю по своим деткам, по своему Яшеньке и своей Златоньке, по тебе тоже скучаю – но по тебе иначе – очень бы хотелось путешествовать вместе. Саша звонил Якову и сказал, что через 2 месяца тот дом в Иерусалиме будет моим. Как это понимать? Мало верится.

В Германии сильно похолодало и, главное, сыро.

28 января. Кёльн. Гмужинская сказала, что готова купить 2–3 мои акварели, но, когда сегодня я принес папку, сказала, что она молодых не продает и может взять только на комиссию. Я, конечно, отказался. Она мне подарила 3 плаката и шикарную сериографию с работы Суэтина.

Был сегодня в кёльнской синагоге со стариком Серкачом, в синагоге было пусто. Это старинное здание, очень богатое, но простое, как все синагоги, внутри. Сфотографировались с Кендой для «Едиот Ахронот». Кенда, с одной стороны, не хочет меня упускать, но, с другой, – ничего не делает. Саша должен будет постоянно давить на нее, чтоб она всерьез взялась за дело. Я сказал и ей, и Якову, что мы хотим получать деньги с Запада.

В Германии мне уже надоело, я съезжу в Бонн, встречусь со Шпильманом, окончу всякие мелочи и уеду в Голландию.

29 января. Бад-Годесберг. Ирка, нахожусь в нашем посольстве, в маленьком городке рядом с Бонном. Рассел, как назло, не в посольстве, я звонил туда, он уехал и будет только завтра. Посол Бен-Хорин тоже куда-то ушел, Бен-Ари уехал во Франкфурт/М. Мило беседует с журналистом и освободится через час. У ворот посольства стоят броневик и полицейские. Дежурные в посольстве настороже, а меня впустили без проверки, потому что дежурный Хаим видел меня у Бар-Геры. И все это происходит в чистеньком немецком тихом и респектабельном Бад-Годесберге.

Ирка, после того как получишь это письмо, не пиши больше на адрес Бар-Геры, а отправь письмо: London, Главпочтамт, Poste restante. Michael Grobman. Но туда напиши только одно письмо, а остальные пиши в Париж на адрес Рут Шепс.

30 января. Бонн. Ирка и детки, целую вас издалека. Нахожусь в столице Федеративной Германии.

Вчера я побеседовал с Иехувой Мило, полненьким, чистеньким чиновничком, он такой же атташе по культуре, как это письмо – манускрипт XVI века. Абсолютно невежественный и пустой мужчина. Мне он ничем полезен быть не может. Говорил я с Бен-Ари – он не советует идти в советское посольство (насчет Гершуни), а говорит, что лучше написать письмо и встретиться в нейтральном месте.

Я позвонил Расселам, подошел мальчик, но мы с ним не смогли договориться, и прямо пошел к ним домой. Нашел их дом на краю городка, звоню, звоню – нет ответа, только бульдожка выглядывает в окно. Я пошел себе тихо обратно – и тут подъезжает авто и двое мужчин спрашивают мои документы. К счастью, один говорил по-русски (очень симпатичный поляк из Австралии). Эти люди из охраны американских дипломатов. Я объяснил, кто я и зачем, один из них (итальянец) стал звонить по всяким местам, и, пока он звонил, Расселы вернулись домой, и итальянец позвонил им, и меня с триумфом доставили обратно в дом Расселов. Но я не был арестован, и они говорили, что хотят помочь мне. Оказывается, мальчик, дети и мать Лидии не могли понять, что за личность пришла, и вызвали охрану. Я забыл купить сигареты, австралиец насильно подарил мне пачку сигарет. Расселы встретили меня у подъезда с распростертыми объятиями. Маккини только что прилетел из Берлина. Мы поужинали, пили вино, беседовали, вспоминали. В салоне у них висят 3 мои работы. И вдруг раздался звонок, и пришли еще 3 мужчин – 1 толстый и высокий, начальник охраны дипломатов США, 2 – маленький, начальник отдела по борьбе с террористами в посольстве США, 3 – высокий, Шафрир – начальник охраны израильского посольства. Они пришли убедиться, что все окончилось благополучно. Последовали взаимные улыбки и пр. Рассел показал всем троим мои работы в его салоне, и они удалились. А мы продолжали беседу до 2 ч. ночи, и потом Маккини и Лидия отвезли меня в отель, где я заказал до этого комнату (еще из посольства). Расселы очень сожалели, что я уезжаю из Германии и нет времени устроить в мою честь вечер, и пригласили нас с тобой, если будем в Германии, пожить у них некоторое время, чтобы мы были несколько дней вместе. Короче говоря, они были очень рады, восхищались тем, что я на свободе, говорили, что я прекрасно выгляжу, и были проникнуты всякими чувствами и симпатиями.

Сейчас я нахожусь в музее Бонна, смотрел картины немецких экспрессионистов и современное немецкое искусство. Утром из отеля я пошел в наше консульство, встретился еще раз с Шафриром, он очень милый дядька, потом познакомился с консулом… потом зашел к генеральному консулу Моше Дакку (от Моше Кармиля). Потом я пошел в посольство, видел Дуби Бар-Геру (он дежурит) и встретился с послом Элиашивом Бен-Хорином, мы поговорили коротко, и я подарил ему свой каталог. Затем Моше Дак повез меня в итальянский ресторан и потом у себя в квартире показывал рисунки своей жены. А потом я на автобусе приехал в Бонн, где сейчас и нахожусь.

1 февраля. Кёльн. Вечером 30.I я вернулся к Бар-Герам, а вчера встретился с Петром Шпильманом. Я рассказал ему и показал планы своих объектов-камер, и он заинтересован построить одну такую камеру в своем музее. Из Израиля я вышлю ему схемы, и тогда будет конкретный разговор. Кроме «Средиземного моря», он хочет купить еще что-то, из работ, что висят сейчас на выставке в Бохуме.

Вчера вечером мы с Петром встретились в ресторанчике, и он познакомил меня с актером-мимом Миланом Сладеком, словаком-эмигрантом, он симпатичный парень. Мы пили пиво, и был еще чех-эмигрант – архитектор Иван Носек. Милан строит сейчас свой театр и галерею. Театр на 90 чел. Галереей будет заведовать Шпильман, и они хотят, чтобы я сделал там свою выставку, и я тоже это хочу. Милан хочет быть на гастролях в Израиле, и я должен буду узнать что-то о возможностях. Сейчас Милан со своей группой (еще 3 чел.) едет в Париж, и мы, может быть, там увидимся.

Ирка, пришли мне в Лондон, Главпочта, до востребования письмо, и пришли адрес Ильи Зильбельберга. Напиши, что и как дома, как мои Яшенька и Златка, ждут ли они меня. Я хотел бы что-то им привезти из Европы, но не знаю что, все, что здесь есть, – есть в Израиле, только у нас это все, по-моему, дешевле, т. к. здесь стоит все в марках, как у нас в лирах, и поэтому лучше привезти марки в Израиль и покупать вещи в Израиле. Как там поживает моя «Марина», ее еще не разобрали на части? Я думаю, что-нибудь, но должны украсть или разбить.

Дни мои в Германии подходят к концу. Сейчас я звонил Маккини Расселу, через 2 часа он мне позвонит, и я или поеду к ним на 1–2 дня, или выеду в Утрехт, в Голландию. Теперь я напишу специально для Яшеньки.

Мой дорогой, любимый сыночек Яшенька, я очень скучаю по тебе. Напиши мне письмо. Когда я вернусь домой, мы с тобой сядем в «Марину» и поедем покупать старые красивые марки. Карауль нашу «Марину» и жди меня. Поцелуй нашу Златоньку. Не обижай ее, она еще маленькая и ничего не понимает, а ты уже мужчина. Поцелуй за меня маму. Леитраот. Твой папа.

2 февраля. Утрехт. Голландия. Ирка, я попрощался с Бар-Герами, Яков сегодня летит в Израиль, он по пути купит и привезет Яшеньке марки. Они мне сказали, что, если у меня кончатся деньги, чтоб я взял у них. Но деньги у меня еще не кончились, т. к. я живу экономно. Главные деньги идут на отель, но до сих пор я почти не жил в отелях.

Вчера вечером я покинул Кёльн и выехал в Голландию. Недалеко от границы у меня проверили документы и через некоторое время первые два пассажира-голландца вошли в вагон и заговорили по-голландски, что для меня несколько напоминает то ли польский, то ли чешский. И вот я вышел на вокзале в Утрехте. Значительно больше симпатичных девочек и парней, чем в Германии.

Я позвонил Либуше Брожковой (тел. дал Шпильман), она пригласила меня к себе. Она работает в Утрехтском музее. Предложила ночевать у нее, муж ее не может выехать из Праги, она с 2 детьми (20 и 16 лет) живет здесь. Мы пили вино и пиво, смотрели мои каталоги и журналы. Пришел ее сын, он учится в школе, играет в оркестре, длинные волосы, говорит по-голландски, чешски и словацки и понимает русский.

Сейчас мы встали и поедем с Либуше в музей, она позвонит в Амстердам, в галерею, художникам, и я хочу посмотреть музей и город.

Так прошли мои первые мгновения в Голландии – чехи продолжают быть моими гидами, сопроводителями, ангелами, – при условии моего незнания языков это просто спасение. В Голландии, сказала Либуше, много чешских эмигрантов. А вообще всех эмигрантов ок. 40 000 – принимая во внимание, что все это лучшая интеллигенция, это очень-очень много. Иришка, целую тебя и детей, напиши мне в Лондон! Очень хочется получить письмо, но я не знаю, сколько я здесь буду (в Голландии). Целую. Твой Мишка.

3 февраля. Утрехт. Мои дорогие Ирка, Яшенька и Златочка, третий день как я живу в Голландии. Она красивее Германии. В Германии лица какие-то белесые и квадратные, а здесь люди разные, и девушка, если даже некрасивая, все же в ней есть какой-то шарм.

Вчера мы с Либуше Брожковой были в музее, где она работает. Потом я гулял по Утрехту, смотрел музей современного искусства. Утрехт – город каналов, узких улиц и все такое прочее. Очень красиво и симпатично. Потом вечером я был у Либуше, мы поужинали и пили вино. Сын Либуше, 16 лет – очень симпатичный, со своей подругой, еще один парень Милош – чех, и дочка Либуше, Тереза – красавица 20 лет, ведущая богемный образ жизни.