Семирамида

– Все прочь! – повысил голос старик.

Воинов, сбежавшихся защищать господина, как ветром сдуло.

– Говори! – приказал он Буре.

* * *

Нет более захватывающего развлечения, чем облава на диких ослов. В иных местах их называют онаграми, кое-где куланами, но, как ни назови своевольное животное, взять его, особенно в степи, – трудное дело.

Здесь нужна сметка.

Следопыты, с утра следившие за стадом, обнаружили себя, когда онагры двинулись к реке на водопой. Многочисленно-плотной, изогнутой цепью всадники отсекли животных от реки и постарались поворотить их в сторону обрывистых террасных откосов, где прятались засады.

В неприступных обрывах кое-где были заметны ложбины, проточенные водами, стекавшими с раскинувшегося повыше террас просторного, обильного разнотравьем плато. В одной из таких промоин притаились Нинурта, Шами и Набу-Эпир, выразивший желание поучаствовать в таком захватывающем мероприятии, как гон диких ослов.

Охотники притаились в зарослях колючника, откуда, повыше переплетения ветвей, им открывался вид на широкую пойму, усеянную косяками диких ослов.

Сердце молодой женщины, наблюдавшей за маневрами конных загонщиков, колотилось с такой силой, что заглушало тысяченогий топот копыт. Справятся ли загонщики? Куда свернут онагры? Где будут искать спасения? Помчатся ли в их сторону или попытаются прорваться на равнину по другой лощине? Если животные прорвут оцепление и вырвутся на свободу, добыть их будет трудно, считай, невозможно, ведь всем известно, что по резвости онагр значительно превосходит объезженную лошадь. Брать животных можно, только когда они начнут тесниться в узости, – тогда их можно легко бить стрелами.

Онагры, словно предчувствуя опасность, грозившую им со стороны террасных откосов, начали бросаться в разные стороны, пытаясь найти брешь в тесных рядах ассирийских всадников. Старые опытные самки, возглавлявшие косяки, вели своих молодых соплеменников прямо на воинов. Избежав стрел, животные решительно наскакивали на коней – те со страху вставали на дыбы, всадники с криками валились на землю. В общей сумятице дикие ослы пошевеливались куда проворнее, чем кони и люди. Храбрые и сообразительные животные пытались вцепиться в горло лошади, а если повезет, и крепко лягнуть ее задними копытами в живот. То там, то здесь отдельные онагры, а кое-где и целые косяки, прорывались на волю. Их гордое ослиное «иаканье» торжествующе покатилось по речной долине, прибавляя храбрости тем, кто еще находился в осаде.

Правда, конники из многотысячного отряда Нинурты тоже были не промах. Старшие военачальники быстро сумели восстановить порядок. Конные кисиры сомкнули ряды и решительно погнали оставшихся животных в сторону откосов. Старались так завернуть спасавшихся бегством животных, чтобы как можно больше онагров скопилось у той узости, где притаился их военачальник с молодой женой, а также мудрец, недавно прибывший из Вавилона учить местных жрецов уму-разуму.

О Набу-Эпире говорили разное. Кое-кто утверждал, что, прощаясь с ним, вавилонский царь Мардук-Закир-шуми рыдал, ведь этот уману считался в Вавилоне лучшим знатоком ночного неба, наиболее опытным из всех составителей таблиц, предрекавших судьбу гражданам и стране. Понятно, что лишиться такого предсказателя было горем для великого города.

В стране Ашшура Набу-Эпира ждали с нетерпением – впереди война, и вступать в нее без ясного и тщательно выверенного оракула было безумием. Ассирийцы не любили выходцев из Вавилона, но вынуждены были прислушиваться к их советам, их наставлениям, учиться грамоте по их табличкам. Что касается Набу-Эпира, все полагали, явится какой-нибудь напыщенный старец с козлиной бородой и примется указывать – это не так и это не так. Оказалось, Набу-Эпир был вполне сносным мужчиной средних лет. Первую неделю уману разгуливал по Ашшуру, посещал храмы, наведывался на рынки, заговаривал с торговцами. Он умел по говору определить, кто откуда родом. Ладно бы узнавал тех, кто приехал из Вавилонии или прибрежных стран, но и природных ассирийцев он безошибочно приписывал к той или иной общине, к той или иной местности. Такое всеведение попахивало колдовством, попыткой овладеть чужой шимту, а за такие дела в Ашшуре можно было и на кол угодить, так что сначала от приезжего умника старались держаться подальше. Однако когда он излечил дочь одной из бедных торговок и не взял за это деньги, люди начали более доброжелательно отзываться на его вопросы.

В городе удивлялись любопытству вавилонянина. Все ему надо было знать – как называются те или иные ворота, почему на главной улице неравное число священных каменных быков с человечьими лицами, кто вытесал их из камня и когда? Этими вопросами – особенно «когда?» – он нередко ставил горожан в тупик. Никому в Ашшуре в голову не приходило задуматься, когда случилось то или это событие, возведен тот или иной храм. Народный ответ был ясен – они стояли всегда! Когда же Набу-Эпир упросил Нинурту-тукульти-Ашшура взять его с собой и супругой на охоту, в конных кисирах с примесью неодобрения начали поговаривать – понятно, откуда у скифянки столько дерзости. С таким сумбуром, какой царил в голове ее вавилонского учителя, не то что, усаживаясь на лошадь, ноги раздвинешь, но и молочной дочерью Иштар не побоишься себя объявить. Отношение к чужачке в Ашшуре до сих пор было настороженным. Местные женщины упрекали ее за нелепые капризы – нет, чтобы со всем прославленным в мире вавилонским искусством ублажать мужчину, заниматься хозяйством, растить детей, она, насытив утробу семенем мужа, забрюхатев, взяла в руки лук и помчалась на охоту.

Тем временем дикие ослы, прижимаемые к откосам многочисленной конной массой, начали скучиваться у обрывистых склонов. Самые нетерпеливые из стоявших в засаде знатных охотников начали обстреливать онагров из луков. После первых же попаданий косяки отхлынули, затем с нарастающим напором бросились штурмовать проходы на плато. Самое многочисленное стадо устремилось к той промоине, где притаились Нинурта, Шами и Набу-Эпир. Перед устьем завертелся бешеный водоворот из диких животных и лошадей. Посыпавшиеся с коней люди, спасаясь от обезумевших онагров, начали взбираться на откосы. Кто не успевал, тут же был растоптан. Наконец всадники усилили напор, и еще через мгновение косяки помчались вверх. Животные с места развили такую скорость, что буквально пулями влетали в ложбину и, не снижая скорости, устремились на плато.

Шами закричала и первой, ударив пятками Рыжего, бросилась в погоню. За ней помчался Нинурта, следом его телохранители, другие военачальники, старавшиеся держаться поближе к племяннику туртана, и последним Набу-Эпир.

Женщина, в ответ на победное иаканье ослов, не смогла сдержать вопль – порыв преследуемых животных, сумевших вырваться на свободу, поднял в душе необоримый, не знакомый ранее восторг и жажду крови. Она бросила Рыжего во весь опор.

На плато начался стремительный гон, в котором каждый сражался сам за себя.

Опытные охотники утверждали – если онаграм не дать напиться, они вскоре выбьются из сил. Молодые ослы начали сдавать первыми, за ними замедлили бег и более крупные самцы. Нинурта увлекся преследованием крупного и поджарого осла. Попасть в него со спины Верного не было никакой возможности – тот ловко менял направление, то в одну сторону скакнет, то в другую. Наконец, отделившись от косяка, самец помчался к верхней кромке откосов, а старшая самка, за которой гналась Шами, неожиданно резко свернула в сторону буковой рощи. Шами и Нинурта разделились, каждый азартно преследовал свою добычу. Тот осел, за которым гнался начальник конницы – мускулистый, крепкий, с темной полосой на спине, – казалось, совсем выбился из сил и теперь спасался редкими скачками. Когда же Нинурта почти вплотную приблизился к нему и принялся оттягивать тетиву, осел вдруг неожиданно бросился на Верного. Жеребец едва успел отскочить в сторону. Онагр еще более злобно налетел на коня, успел укусить за шею. Нинурта никак не мог выбрать момент, чтобы пустить стрелу. Рассвирепевший осел продолжал наскакивать на жеребца. Нинурта несколько раз ударил скакуна пятками, потом разразился проклятьями. В этот момент Верный встал на дыбы, и начальник конницы полетел на землю.

Тут же вскочил, отыскал взглядом Шами. Женщина продолжала гнаться за косяком. Возглавлявшая косяк самка все дальше и дальше уводила его в лес, покрывавший предгорные холмы.

Нинурта всплеснул руками. Заметив группу скакавших поблизости всадников, он крикнул, указывая на удалявшуюся с опушки женщину:

– Остановите ее!

Скакавший впереди незнакомый бедуин поворотил вслед за Шами. За ним последовали еще четверо всадников. Нинурта с недоумением отметил, что таких воинов в его отряде вроде не было, но в следующий момент Верный вскочил на ноги и, к своему ужасу, Нинурта обнаружил, что его верный друг захромал. Тут еще одна несуразность бросилась в глаза начальнику конницы – вслед за странными чужаками проскакал не кто иной, как воин из охраны каравана, который следовал в Дамаск. Как же его звали?! Нинурта так и не смог вспомнить, проклял себя за забывчивость, за мнительность – сердце действительно вдруг забилось часто, беспокойно, – подозвал телохранителей.

Шаммурамат, увлеченная погоней, не заметила, как оторвалась от охотников, как потеряла из вида мужа. Она подгоняла и подгоняла Рыжего. Оказавшись в лесу, Шами быстро сообразила, почему старая самка уводила сюда свой косяк, – здесь конь с седоком не так увертлив и быстр, как менее крупные животные. Ослица, ловко меняя направление, с легкостью продиралась через кусты. Шами приходилось то придерживать Рыжего, то пускать во весь опор. Вдруг Шами почувствовала, как ее приподняло в воздух и швырнуло наземь. Приземлилась в зарослях дикого винограда, чем всегда были обильны леса Ассирии.

Попыталась вскочить на ноги, однако не тут-то было – высохшие стебли держали крепко. Если бы не помощь двух мужчин, протянувших ей руки, вряд ли она сама сумела бы скоро выбраться из зарослей. Когда ноги обрели свободу, Шами попыталась выдернуть руки, однако чужаки крепко сжали ее запястья и, придерживая на весу, потащили женщину в глубь леса.

– Стойте! – приказала женщина.

Те не обратили внимания на ее окрик.

– Стойте, вам говорят! – еще решительнее прикрикнула Шами.

Неожиданно с правой стороны донесся требовательный голос. Это был один из телохранителей Нинурты, он приказал стоять и не шевелиться. Ответом была стрела, пущенная из-за ствола дерева и проткнувшая ассирийцу горло. Это было так неожиданно, что женщина на миг потеряла дар речи. Ее поспешно втащили на коня, кто-то вскочил сзади, намотал ее волосы на руку, зажал рукой рот. Затем началась бешеная скачка, и женщине пришлось то и дело зажмуриваться. По груди и ногам то и дело хлестали ветви деревьев. Как только конь остановился, ее ударили по голове, и Шами потеряла сознание.

Очнулась от озноба. Почему-то стало страшно холодно. Она попыталась шевельнуть рукой, ногой – не тут-то было. Спиной почувствовала что-то шершавое, твердое – вероятно, ее привязали к стволу упавшего дерева. Что совсем непонятно – ее тело было полностью обнажено. Она была вся, как есть.

Шами, почувствовавшая, как по телу ползет что-то липкое и мерзлое, попыталась вырваться. Это «что-то» шлепнулось в траву. Ее передернуло от отвращения, когда жутких размеров слепень сел на правую грудь. Где-то недалеко начала куковать кукушка. Нагадала два раза и стихла.

Неизвестный, узколицый, с коротко подстриженной аккуратной бородкой мужчина наклонился над ней. В первое мгновение женщина изумилась, затем, взглянув в шальные глаза склонившегося над ней чужака, ощутила ужас.

– Кто ты? – спросила она.

– Я?.. Скоро узнаешь, кто я.

– А эти кто с тобой?

– С ними ты тоже сейчас познакомишься.

– Зачем вы раздели меня?

Чужак выпрямился и обратился к небу:

– Великая Ашерту! Вот мы и вот та, которая посмела назвать себя твоей молочной дочерью. По твоему повелению мы посланы сюда. Удостоверь, что она права.

Наступила тишина.

Чужак некоторое время прислушивался к шорохам леса, затем обратился к Шами:

– Ты слышишь – Ашерту нет дела до тебя. Значит, ты солгала, что приходишься ей родственницей. Мы посланы богиней, чтобы наказать тебя за дерзость.

– Это вы будете наказаны за то, что покусились на меня! Не рассчитывайте на милость великой богини. Мой муж отыщет вас и в храме Иштар.

– Не отыщет. Впрочем, ты тоже можешь рассчитывать на милость богини, если выдержишь посадку «осла». Для дочери богини это должно быть очень легким и приятным испытанием. Помнишь, как щедро делилась ласками с молодцами Урука великая богиня? Тебе тоже должно быть в радость, – он коснулся ее лона, – поделиться с нами своей красотой. Не так ли?

– Негодяй! – воскликнула женщина. – Иштар накажет тебя!

Узколицый, вконец раззадорившийся мужчина засмеялся.

– Мы все жаждем. Посмотри, как мы жаждем.

Он обернулся к своим спутникам. Те, как по команде, задрали подолы туник.

Обнажились бедра.