Челюскин. В плену ледяной пустыни

Журналист не раз замечал в этом путешествии, да и раньше, в поездках, командировках, повседневной жизни, – социальные границы почти стерты… но они есть, они все еще есть, черт возьми. О чем говорить тому же Звездину с Яшкой? Слушать, как Яшка всех девок у себя в деревне по сеновалам перещупал? А Яшка? Станет ли он слушать про фигуру товарища Артема в стиле кубизма, вылитую из авторского бетона с неизвестным рецептом?

На эти вопросы Промов знал ответы и утверждался истиной: во все времена, в любом, даже самом справедливом обществе, будет расслоение. Есть те, что хотят изучать космос, и те, кто чихал с высокой колокольни на эту дурость. Он видел, как страдают его коллеги на лекциях того же Белокопытского, но он знал, что плотникам и печникам на этих чтениях и того горше, ведь их не раз уже отчитывал Семин за храп во время выступлений докладчика.

И ему постоянно вспоминался виденный в Москве сюжет: из глубины воронежских степей привезли в столицу на пионерский слет детей. Конечно, были там лучшие – отличники, лидеры дружин, юнкоры и юннаты, но были просто дети передовиков колхоза, такие же работяги, как их родители. Промов интересовался именно этими, он сначала следил за ними, как они таскаются в хвосте по выставкам и музеям, ничего в этом не понимая. Потом ему искренне стало их жаль. Детей привлекали к совместным мероприятиям, выступлениям, сценкам. Были там два родных брата – одному восемь, другому одиннадцать лет. У Промова навернулись слезы, когда он услышал, как старший, наклонившись к младшему, негромко сказал на суржике:

– Эх, Мыкола, а у поли, мабудь, було б лэхше [2 - Эх, Колька, а в поле наверняка было бы легче.].

Промов видел, как маялись плотники, стиснутые бездельем и железными боками корабля.

6

Столпотворение на палубе. Все не занятые в нарядах, не задействованные в работах облепили корму, нос, толпятся на баке, хоть оттуда и плоховато видно. Бесшумно работает лебедка, трос и механизмы обильно смазаны маслом, она поднимает с постамента летательную машину, чудо советской промышленности – гидросамолет Ш?2, самое ценное (после самого «Челюскина») оборудование в походе.

Толкаясь с завхозом, старпомом, его дублером и еще кучей технического персонала, бортмеханик Вавилов руководил подъемом машины и спуском ее на воду. Из кабины пилота торчало улыбающееся лицо летчика.

Страсти с перегрузкой угля и ремонтом носовой части поутихли, успели за несколько дней позабыться. Несколько дней подряд на длинных фалах, выкинутых с бортов, билась в океанской волне привязанная брезентовая роба, соленая вода выколачивала из нее угольную пыль.

Свежая новость всколыхнула всю команду: «Бабушкин сегодня полетит!» Это его идея прокладывать путь «Челюскину» с помощью авиаразведок, искать в море участки безо льда и направлять пароход к ним. Он – новатор, он первый. Кроме того, Бабушкин, человек с прошлым, ровесник Шмидта и Воронина, обучал пилотов летному искусству во время Германской войны, партизанил в Гражданскую, летал искать пропавшую экспедицию Нобиле. Понятное дело, любой бы на месте бортмеханика волновался, распихивал старпомов и ругал мельтешивших без дела зевак.

Самолет завис над палубой, Вавилов успел вскарабкаться на крыло и показал знаком крановщику, чтобы тот продолжал подъем. Стрела переместила летательную машину за борт. Амфибия зависла над океаном, потом медленно спустилась и наконец села на воду. Поцеловалось дюралевое дно с ледяной зыбью.

Бабушкин натянул летный шлем, плотнее намотал кашне на горло, улыбнулся провожавшей его толпе. К пропеллеру на коленях подполз по плоскости бортмеханик, не оборачиваясь к летчику, крикнул: «От винта!», – крутанул винт и отпрыгнул обратно на крыло.

Мотор гидроплана заработал, по воде разошлись круги от молотившего воздух пропеллера.

Самолет, все еще удерживаемый краном, мотала волна, пыталась закрутить, стукалось крыло о пароходный борт. Вавилов приподнялся на руках, дотянулся до крючьев на концах стальных чалок, что связывали летательную машину с лебедкой, отцепил два от крыльев и один от хвоста, амфибия стала свободной. Бортмеханик встал ногой на один из крючьев, уцепился рукой за трос, поднятым вверх пальцем велел крановщику поднимать лебедку. Прокричал пилоту сверху:

– Михаил Сергеевич, удачи вам!

Публика услышала, как набрал обороты мотор и плотнее заработал пропеллер. Гидроплан заскользил по воде, оторвался от нее, роняя с брюха океанские брызги, прошелся над палубой. На корабле прыгали, бросали в воздух шапки, обнимались и радостно кричали.

Шмидт обернулся к Воронину, с высоты капитанского мостика указал на ликующий народ:

– Ну как?

– Молодчина Бабушкин, – согласно кивнул Владимир Иванович, – смелое и глубокое решение. Авиаразведки – это нам большое подспорье.

Всеобщего ликования Воронин не выказывал.

– Хотя бы сегодня порадовался, – с легким укором заметил ему Шмидт. – Что, опять чего-то тебе показалось?

Шмидт постоянно задавал тон, чаще обращался к Воронину на «вы», а то внезапно начинал «тыкать». Это не зависело от его расположения духа, Воронин не в силах был разгадать в Шмидте какой-то устойчивой парадигмы, почему вдруг меняется вектор, а лишь подчинялся ему и отвечал всегда в манере собеседника:

– Мне никогда не кажется, я вижу.

– Покажи мне, может, и я прозрею, – загорячился Шмидт.

– Погляди на борта – ледяные бороды выросли, вода с каждым днем намерзает, скоро центровку потеряем.

Голос Шмидта заледенел:

– Потеряется центровка, застопоришь ход, сплетем из канатов лестницы и в четыре смены, комсомольским рывком, обрубим весь лед. Как уголь одним махом перегрузили, так и здесь.

Воронин с сомнением качнул головой:

– Бывает такая ситуация, что на одном комсомольском рывке не удержишься. Вспомни «Италию».

– Брось, не нагоняй тоску, – скорчив кислую мину, стал открещиваться Шмидт.

Гул самолета в небе растаял, люди с палубы нехотя разошлись. Воронин выложил на стол свернутый номер «Правды» от 3 августа, доставленный с «Красина», заходившего с караваном лесовозов в северные порты:

– Читал?

Шмидт раскрывать газету не стал, заблаговременно угадывая, о чем будет его допрашивать Воронин:

– Да знал я и без всяких газет, что Беломоро-Балтийский канал вступит в строй не позже августа.

– А представляешь, если бы мы выждали годочек, один только год, корабль за зиму без спешки осмотрели и следующим летом вышли бы из Ленинграда по первой теплой воде, срезали бы путь по каналу. Не пришлось бы Скандинавию огибать, в Мурманске грузиться. Из Архангельска по короткому пути, чем теперь, когда все сроки нами упущены…

– Знаю, знаю, все знаю! – перебил его Шмидт.

– И я тебя знаю, – в свою очередь не дал договорить Шмидту Воронин. – Сейчас начнешь про то, как ждет от нас страна подвига и не ждет промедлений с освоением Северного пути. Ты только скажи мне, чья идея была назвать пароход этим именем?

– Что тебе не так? – взлетели изумленные брови Шмидта. – Прославленный путешественник, покоритель Севера, наш с тобой предтеча.

– А ты помнишь, что его дубель-шлюпку затерло возле Таймыра во льдах и она затонула?

– Да, «Якутск» затонул, но люди уцелели, успели вытащить припасы и достигли берега. Семьсот верст шли к Хатанге, и Челюскин спас почти весь экипаж, только несколько умерли от цинги.

– Как бы нам с таким названием их судьбу не повторить. Ох, и намытаримся мы с этой «волжской баржей».

Через сорок минут самолет Бабушкина вернулся. Для пробного полета эмоций и результатов хватило. Гидроплан сел на чистую воду вдали от парохода, к нему подошел дизельный катер, взял его на буксир, потащил к плавучей стоянке.

Воронин ушел в свою каюту, вспомнил спасательную экспедицию пятилетней давности.

За два года до тех событий, в 1926-м, итальянец Умберто Нобиле сконструировал дирижабль. Проект изначально был международным. Нобиле взял в компаньоны прославленного на весь свет путешественника Амундсена, поставил его командовать летательным судном, а сам дирижабль получил название «Норвегия». Нобиле и Амундсен достигли на нем Северного полюса и благополучно вернулись назад.

Итальянца встретили на родине как истинного героя. Муссолини окружил его почестями и произвел в чин генерала. И тут между двумя компаньонами началась дележка: Амундсен тянул одеяло на себя, Нобиле заявлял, что это ему принадлежит главная заслуга в путешествии. Посыпались в международной печати взаимные склоки и обвинения. У Амундсена и так уже было имя, ему не приходилось ничего доказывать. Нобиле же решился на новую экспедицию, с целью утереть всем нос.

Был выстроен аналогичный «Норвегии» дирижабль, под названием «Италия», заявлены грандиозные планы по исследованию Земли Франца-Иосифа, Северной Земли, области к северу от Гренландии и Канадского Арктического архипелага. Экспедиция обязалась поставить точку в вопросе о существовании гипотетической Земли Крокера, которую в 1906 году якобы наблюдал Роберт Пири.

Подготовка закипела. Конструкторские и научные центры в Милане и Риме специально для экспедиции разработали гору нового оборудования, снаряжения, экипировки, снабжение шло на высшем уровне. Нобиле ездил на личные встречи с Нансеном, обсуждал и консультировался по специфике арктических исследований.

Проект и на этот раз был международным: метеоролог из Швеции, радиолог из Чехословакии. Два журналиста из ведущих итальянских газет, дюжина членов экипажа, семеро из которых уже плавали по воздуху на «Норвегии». Нобиле взял даже домашнего фокстерьера Титину, собака была привычна к такого рода путешествиям, ведь и она сопровождала своего хозяина в предыдущем полете.

Проводы закатили грандиозные. Дирижабль благословлял сам папа римский, словно прогнозировал новый крестовый поход.

Аэростат достиг полюса, однако сесть ему там не удалось, команда довольствовалась лишь выброшенным на лед зелено-бело-красным флагом. На обратном пути цеппелин прошел над Землей Франца-Иосифа и исчез, перестал выходить на связь.