Аисты летают. Одни летают, другие залетают!

В понедельник меня повели брить живот и ниже. Когда сестричка поднимала член, обривая его как гусиную шейку, я улыбался. Потом, когда отрастало, кололось так, что невозможно было ходить (уже с бутылочкой).

На другой день в палату за мной пришли с каталкой, и сказали лечь на неё голым, и повезли в операционную (так положено). В коридоре до операционной меня провожали брат и сын. Они же меня встречали почти бессознательного и неподвижного. В операционной анестезиолог попросил меня сесть, чтобы сделать укол в позвоночник. Укол очень болезненный, а тут еще я увидел у соседнего операционного стола большой пакет полный окровавленных бинтов с предыдущей операции. Полного наркоза не было, обезболивание дошло до груди. Я все слышал:

– Включите отсос (крови) – голос Бориса Михайловича,

– Давление падает, голос кого-то из медсестер,

– Протрите маску (от крови), – голос второго хирурга.

– Зашивайте, голос зав. отделением.

Когда я полностью очнулся в послеоперационной палате, то обнаружил, что из члена у меня выходит две трубки и веревка, и подумал:

– Как только они там поместились, дырочка вроде маленькая!

Третья трубка торчала из живота и шла на капельницу. А под кроватью, как я узнал позже, стояла трехлитровая банка, в которую стекал промывочный раствор с кровью и кусочками моего мяса. Промывание должно было продолжаться непрерывно несколько дней. А так как у меня нет жены и сестры, то я договорился с одной из медицинских сестер, и ей поставили топчан рядом с моей специальной

кроватью. Я спросил у нее:

– Зачем у меня в члене еще и веревка? – Она пошутила:

– Чтоб вытянуть! Я подумал:

– Это хорошо, – и мне стало легче.

На вторую ночь к сестре пришел друг, и около часа они уединялись в «сестринской».

А так, у каждого палатного врача на дежурстве есть «своя» сестричка, а в ординаторской четыре дивана.

В отдельные одноместные палаты сестер назначают по выбору и даже из других отделений.

Сын приходил ко мне каждый день, приносил еду, которую готовила по его настоятельной просьбе, бывшая моя жена. Приход его каждый раз приятно удивлял меня. Я даже гордился перед соседями по палате и незаметно показывал на него сестричкам. Через день приходили брат и подруга. Они первые дни кормили меня с ложечки.

Поднявшись после операции, я обнаружил швы на мошонке. На мой вопрос при обходе, Борис Михайлович сказал:

– Вам уже поздно думать о детях, думайте о внуках!

Б.М. очень хороший хирург, знаменитый даже, но американцы делают эту операцию иначе, и не зашивают семяпротоки. Через неделю после выписки яйца вспухли, и я опять лег в больницу, переживать свою потерю к воспроизводству.

Были еще проблемы с туалетом в отделения урологии. Пока плохо ходил потихоньку писал в умывальник в палате. Но второе было только с клизмой, а мужских туалетов не хватало. Я вставал ночью и крался в процедурную, расположенную в женском туалете, (где бреют) там был чистенький унитаз с биде. Потому что в мужских писали на пол и днем и ночью, а раковые больные курили, сидя на унитазах.

Однажды одна крикливая нянечка пошутила и закрыла меня в женском туалете (в процедурной). Стучать ночью в женском туалете я не решился, присел и задремал, а утром привели брить женщину. Ну и – побрили!

Несколько месяцев было очень больно, моча шла с кровью, хотелось каждые десять минут. Однажды, еще в больнице, я подошел к открытому окну, было 5 утра. Болело страшно! Посмотрел вниз, там собрались собаки на свадьбу:

– Ну, думаю,
– Прыгну, пятый этаж, боли кончатся! И собак распугаю – но собаки начали спариваться, меня это рассмешило и стало легче.

Через год ко мне домой пришла подруга, которая вечно боялась захватить.
– Теперь не бойся, – сказал ей я, —
– Помнишь мою басню «Сивый мерин»:

– « Он не знал, что в раннем детстве,
Бог лишил его яиц!
И поэтому всех женщин,
Принимал за кобылиц!»

Теперь я понимал изречение « на полшестого» и даже написал.
Но жизнь продолжается и после шести.

Глава 3

Роза и Победители

Роза Яковлевна в молодости была красивой: черные волосы, черные брови, белая кожа и всегда розовые чувственные губы. Но особенно привлекательной делали ее большие карие глаза испуганной лани, глаза в которых каждый мужчина чувствовал себя победителем. У нее были красивые славянские ноги, но не, потому что она жила в старинном русском городе Ярославле, в Гражданскую войну ее родители жили на Украине и ее мать изнасиловали петлюровцы, видимо один из них был стройный и чернобровый.

Перед Отечественной войной она вышла замуж за Борю, ей было семнадцать, и она ничего еще не знала об этом. Мать, после своей трагедии, держала дочь в строгости, да времена были другие. С Борей она познакомилась в техникуме и, когда через год, он первый раз поцеловал ее в губы, голова у нее закружилась, и все поплыло. Видимо, впервые проснулась ее большая чувственность. После свадьбы они жили у него в комнате.

Боря был несколько старше ее и долго мечтал об этом (с другими женщинами ему это не удавалось). Поэтому они ночь и день предавались любви, прерываясь только после семяизвержения. Его мать предусмотрительно выделила им десять простыней и вечерами Роза застирывала их. По утрам его мать часто бегала на балкон, отворачивая голову от их кровати. Так они придумали: Боря вводил ей под ногу, а потом отодвигался. И его мать могла увидеть их головы далеко друг от друга. Но они продолжали! Наивные молодожены!

В начале Войны родился сын- Яков, его назвали в честь дедушки, который, к сожалению, уже успел погибнуть на фронте. Боря по шестнадцать часов работал на оборонном заводе и домой приходил только спать, а иногда спал на заводе в бытовке. Яша плохо сосал грудь, много плакал, и Розе было очень тоскливо, тем более что переполненная грудь возбуждала. Они жили в большой общей квартире с большой ванной комнатой, отдельным туалетом и маленькой кладовкой, где Боря и еще один сосед- Петров оборудовали мастерскую. С этой мастерской все началось. Петрову было за пятьдесят, и он хромал, поэтому не подлежал призыву. Работал на обувной фабрике, «где гнали сапоги для армии», как он говорил. А по вечерам в кладовке чинил обувь всему дому. Однажды Роза попросила его прибить каблук, и когда она поставила ногу на табуретку чтоб попробовать, Петров повел рукой вверх, все выше, и выше, она попыталась вырваться. Но его пальцы уже коснулись этого, голова у нее закружилась, и он усадил ее на колени, и, оттянув трусики, ввел свой большой (как ей показалось) член. Потом он схватил ее за переполненную грудь, и она стала совсем мокрая – внизу и вверху. Он долго держал ее на коленях, пока его не позвала жена. Когда Боря пришел с работы она еле дождавшись его хотела ему все рассказать, но он полусонный овладел ее сзади на боку и так и заснул не вынимая. Она тихонько встала, пошла в ванную и там долго плакала и мыла свою растревоженную и оскорбленную плоть.

У Петровых было два сына и дочь. Но их всегда было меньше: они сидели по очереди, одни садились, другие выходили. Петрова- мать была женщина полная, болезненная, дети были то ли на фронте, то ли в тюрьме, переживания рано ее состарили. А старик был еще крепкий и теперь, пристроившись работать во вторую смену, он стал каждый день караулить Розу. Она решилась пожаловаться Участковому. Участковый был пожилой мужчина, которого как члена партии не взяли на фронт, а послали пополнить милицию. Роза, оставив заснувшего Яшу соседке, одинокой женщине, побежала в милицию. Участковый выслушал ее, глядя в прекрасные глаза и мысли его, приняли другой характер.

– Вы оба виноваты в разврате! Если хочешь, чтоб все было тихо, будешь приходить сюда два раза в неделю и сообщать обо всем подозрительном. А соседа я прикручу. Время военное! – он крепко обнял ее сзади, поднял со стула и задрал платье, так быстро, что она не успела ему ничего сказать. Победителю!

Вокруг было полно отчаявшихся женщин, но он пристал к ней надолго, сделав, как знала только она, двух дочерей.

После войны у них было уже четверо детей. В квартире остались только двое соседей. Старая Петрова умерла, но вернулась ее дочь и захватила освободившуюся комнату. Была еще одна и Роза попросила Участкового. Он сказал, что поможет, но сначала ей надо обратится к Управдому.

Роза наделала своё единственное, нарядное платье черное в белый горошек и, расспросив соседей, где это, направилась к Управдому. Им оказался молодой человек, высокий и худой, послевоенный юноша. Юноша был хорошо, и модно одет, по тем временам, таких называли стилягами. Как такой хлыщ попал в Управдомы непонятно, если не учесть дефицита мужчин в после войны и то обстоятельство, что начальником заводского ЖЭК была молодая женщина.

Так что молодой человек был разбалован вниманием женщин, и он успел оценить ее ноги, когда Роза спускалась в его полуподвальный кабинет.

Прочитав заявление на дополнительную комнату, свидетельства о рождении четырех детей, он закивал головой и сказал, что он поддержит заявление, но сначала они отдохнут. Он закрыл кабинет и включил, незнакомую ей джазовую музыку, пригласил на танец. Она не знала, как это танцевать. Но в этом не было необходимости: он прижимал ее все крепче, препровождая в угол к диванчику. Поцеловал в шею, в щеку, потом впился в ее прекрасные губы. Роза чувствовала его возбуждение и понимала, что иначе комнаты им не будет.