Маскарад

Дарья. Да еще, сударыня, бранит вас повсюду по домам – такая змея… и людям-то своим велит на вас клепать нивесь что, мы хоть рабы, а как услышишь что-нибудь такое, так кровь закипит – так бы и вцепилась ей в волоса…

Марфа Ивановна. Продолжай…

Дарья (читает). «Дополняйте же вы меру злодеяния отцов ваших. Змеи, порождение ехиднины, как убежите от огня и суда геенны?»

Марфа Ивановна. Не убежит она… Послушай, Дашка… возьми что-нибудь другое!..

Дарья. Из чьего Евангелия прикажете?

Марфа Ивановна. От Марка.

Дарья. «Сего ради глаголю вам: вся, елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете; и будет вам.

И егда стоите на молитве, прощайте, аще что имате на кого, да и отец ваш, иже на небесех, отпустит вам согрешения ваша…»

Слышен громкий стук разбитой посуды, обе вздрагивают.

Марфа Ивановна. Что это?.. верно, мерзавцы что-нибудь разбили… сбегай-ка да посмотри!..

Дарья уходит. Чрез минуту приходит.

Дарья. Ваша хрустальная кружка, с позолоченной ручкой и с вензелем…

Марфа Ивановна. Она!

Дарья. …в дребезгах лежит на полу…

Марфа Ивановна. Ах, злодеи! Кто разбил – кто этот окаянный?..

Дарья. …Васька-поваренок!..

Марфа Ивановна. Пошли его сюда… скорей… уж я ему дам, разбойнику, березовой каши.

Дарья призывает его.

Как ты это сделал, мерзавец… знаешь ли, что она пятнадцать рублей стоит? эти деньги я у тебя из жалованья вычитаю. Как ты ее уронил, – отвечай же, болван?.. Ну – что ж ты? Говори.

Мальчишка хочет говорить.

Как? Ты еще оправдываться хочешь… эх! Брат, – в плети его, в плети на конюшню…

Мальчик кланяется в ноги.

Вздор! я этим поклонам не верю… убирайся с чертом, прости Боже мое согрешение…

Мальчик идет.

Убирайся… (Топнув ногой.) Моя лучшая кружка, с золотой ручкой и с моим вензелем!.. Нельзя ли, Дашка, ее поправить, склеить хоть как-нибудь…

Дарья. Ни под каким видом нельзя-с.

Марфа Ивановна. Экая беда какая.

Входят Николай Михалыч и Василий Михалыч Волины. Дарья уходит с книгой.

Явление 2

Николай Михалыч. Здоровы ли вы, матушка, нынче и хорошо ли почивали… я слышал, что вы долго не засыпали…

Марфа Ивановна. Да, батюшка, – мне что-то не спалось – я все думала об моем Юрьюшке… как это он поедет путешествовать, я боюсь за него – вот вы, отцы, не так беспокоитесь об детях!.. а мне так грустно с ним расставаться…

Николай Михалыч. Неужели вы думаете, что мне легче. Вы ошибаетесь, позвольте мне сказать. Я сына моего не меньше вас люблю; и этому доказательство то, что я его уступил вам, лишился удовольствия быть с моим сыном, ибо я знал, что не имею довольно состояния, чтоб воспитать его так, как вы могли.

Марфа Ивановна (к Василию Михалычу). Что, батюшка! Как ваше дело, что говорит сенат?..

Василий Михалыч. Сенат-с – до него еще дело не доходило. А все еще кутят да мутят в уездном суде да в губернском правлении… такие жадные, канальи, эти крючки подьячие, со всей сволочью, что когда туда приедешь, так и обступят – чутье собачье! Знают, что у тебя в карманах есть деньги… И вот уж пять лет тянется вся эта комедия… впрочем, для меня совсем не смешная, потому что я действующее лицо!..

Марфа Ивановна (к Николаю Михалычу). Знаете ли, Николай Михалыч, я хочу, чтоб Юрьюшка ехал во Францию, а в Германию не заглядывал, – я терпеть не могу немцев! Чему у них научишься!.. Все колбасники, шмерцы!..

Николай Михалыч. Позвольте перервать речь вашу, матушка, немцы хотя в просвещении общественном и отстали от французов, то есть имеют некоторые странности, им приличные, в обхождении, не так ловки и развязны, но зато глубокомысленнее французов, и многие науки у них более усовершенствованы, и Юрий, в его лета, очень даже может сам располагать собою, ему двадцать два года, он уже имеет чин – и проч. …

Василий Михалыч. Позвольте спросить, Юрий Николаевич поедет морем?

Марфа Ивановна. Сохрани Бог!.. Нет, ни за что.

Василий Ивановна. Так ему надо ехать чрез Германию, иначе невозможно, хоть на карту взгляните.

Марфа Ивановна. Как же быть! А я не хочу, чтоб он жил с немцами, они дураки…

Николай Михалыч. Помилуйте! У них философия преподается лучше, нежели где-нибудь! Неужто Кант был дурак?..

Марфа Ивановна. Сохрани Бог от философии! Чтоб Юрьюшка сделался безбожником?..

Николай Михалыч (с неудовольствием). Неужели я желаю меньше добра моему сыну, чем вы? Поверьте, что я знаю, что говорю. Философия не есть наука безбожия, а это самое спасительное средство от него и вместе от фанатизма. Философ истинный – счастливейший человек в мире, и есть тот, который знает, что он ничего не знает. Это говорю не я, но люди умнейшие…

Василий Михалыч в тайном удовольствии.

И всякий тот, кто хотя мало имеет доброго смысла, со мною согласится.

Марфа Ивановна. Стало быть, я его совсем не имею… это слишком самолюбиво с вашей стороны… уверяю вас…

Николай Михалыч. Лучше сами поверьте, что отец имеет более права над сыном, нежели бабушка… Я, сжалясь над вами, уступил единственное свое утешение, зная, что вы можете Юрия хорошо воспитать… Но я ожидал благодарности, а не всяких неприятностей, когда приезжаю повидаться к сыну. Вы ошибаетесь очень: Юрий велик уж, он сделался почти мужем и может понимать, что тот, кто несправедлив противу отца, недостоин уважения от сына… Я говорю правду, вы ее не любите – прошу вашего извинения, впрочем, знайте, что я не похож на низких ваших соседей и не могу не говорить о том, что чувствую: я очень огорчен вашим против меня нерасположением… Но что ж делать, вы задели меня за живое: я отец и имею полное право над сыном…

Он вам обязан воспитанием и попечением, но я ничем не обязан. Вы платили за него в год по пяти тысяч, содержали в пансионе, но я сделал еще для вас жертву, которую не всякий отец сделает для тещи, уж не говорю об имении… прошу извинить.

(привстав). Как, и вы можете меня упрекать, ругать, как последнюю рабу, – в моем доме… Ах! (Упадает в изнеможении Марфа Ивановназлобы на кресло и звонит в колокольчик.) Дашка, Дашка, – палку.

Дарья. Сию минуту. (Приносит палку и выводит ее из комнаты под руку.)