Точка Невозврата

Поручик Воротынский предположил, что ночью рельсы рванули пироксилином красные диверсионеры.

– Охранением следовало озаботиться, – Решетов оторвался от бинокля, энергично тряхнул головой, отчего мотнулись толстые щёки. – План действий утверждаю следующий…

Работам по поднятию потерпевшего крушение состава способствовал клочковатый туман, расползшийся из оврага. Сегодня на смену утренним заморозкам, к которым за последнюю неделю привыкли, нежданно пришло тепло. Напитавшийся осенней влагой чернозём отдавал его густым едким испарением.

Хаотичный огонь большевистских батарей был рассчитан на противника со слабыми нервами. Также вслепую отвечала трёхдюймовка «Витязя». Полувагон с тяжёлым «Канэ» в вылазке не участвовал, остался с базой в Курске. Воротынский увлечённо палил на звук, используя таблицы стрельб. Примерно час спустя вражеский обстрел ослаб, что было отнесено поручиком на свой счёт.

Старший офицер по возвращении с места аварии курил папиросу за папиросой, беспокоясь возможностью налёта красной конницы.

– От этого самовара один геморрой, – брюзжал он. – Одет в котельное железо, которое только от пули и спасёт. Команда – всякий гад на свой лад, половина гимназисты, маменькины сынки. На домкрат уставились как козёл на новые ворота!

Общими усилиями удалось залатать пути и затащить на рельсы пушечный вагон. Исковерканную контрольную площадку кувырнули под откос.

Лишь только спасительный туман поредел, разрывы вражеских снарядов стали опасными. В бессчётный раз за последние дни на станцию двинулись красные. Стишь торчала в их горле костью. Отсюда добровольцы всерьёз угрожали Орлу. Атаку вели полки Эстонской дивизии и части девятой стрелковой дивизии Петра Солодухина. Корниловцы, получившие на этот день наступательные задачи, вынужденно встали в оборону. У советских войск вновь было большое превосходство в числе. Довольно легко эстонцы овладели деревней Михайловкой, расположенной в пределах видимости станции.

Третий Корниловский ударный полк предпринял контратаку, которая вряд ли бы удалась без поддержки «Витязя» и «Грома победы». Бронепоезда вынеслись на линию цепей неприятеля, открыв губительный фланговый огонь из пулемётов. Не имея под рукой тяжёлой артиллерии, красные были бессильны против броневиков. Кроме того, действия их колонн оказались нескоординированными. До сумерек ударники вернули Михайловку. Большевики, учитывая свои ошибки, провели перегруппировку, подчинив в оперативном плане вторую бригаду Солодухина эстонцам. Но тем временем стемнело, активные действия на раскисшей пашне под хлынувшим дождём стали невозможными. Если не брать в расчёт несколько сотен трупов, усеявших поле, каждая из противоборствующих сторон осталась при своём.

30

Из квартиры Курганова полковник Кузьмин отправился на улицу Соборную. Там в собственном доме проживала приятельница Ирины, сообщившая письмом о её неверности. Извозчик – типичный харьковский «ванько», мягкий и развалистый, пытался побалагурить с седоком, однако, наткнувшись на свинцовый прищур, осёкся.

Как домчались до центра, полковник не заметил, вновь обуяли думы. Приговор рисковал оказаться неисполненным. Кузьмин гнал прочь оправдывавшую бездействие мыслишку: «Что Бог ни делает, всё к лучшему».

К двери долго не подходили, пришлось трижды обратиться к медному кольцу, которое пояснительная надпись рекомендовала повернуть.

Прислуга – лупоглазая веснушка, отворив, испуганно ойкнула при виде незнакомого офицера сурового обличья с жутким шрамом на лице.

Справившись с замешательством, заученно отбарабанила:

– Светлана Петровна никого не принимают!

– Доложи, полковник Кузьмин по срочному вопросу, – тоном, возражений не подразумевавшим, распорядился гость.

Сработало: горничная впустила в прихожую, не забыв затворить дверь на крюк. Максимчук остался на улице, ему велено было погулять.

Кузьмин никогда не вдавался в отношения супруги со Светланой Петровной Баженовой. Последняя была много старше Ирины. Всего скорее, имело место покровительство светской дамы барышне из хорошей семьи. Состоя в браке с богатейшим южнорусским помещиком, большую часть года Баженова проводила в столице. Держала «открытый дом» и блистала в свете. Одна из немногих она не отговаривала девушку от общения с офицером, служившим в провинции, а затем и от замужества с ним.

Когда Ирина во время войны вернулась в Петроград, она сблизилась с Баженовой ещё короче, шутливо называла своей душеприказчицей. Судя по размаху благотворительной деятельности, что вела Баженова, при разводе имущественно она обижена не была. Последний раз Кузьмин видел её в офицерском лазарете Царского Села. Баженова хлопотала там по линии Красного Креста.

По лестнице простучали каблучки, это сверху спешила горничная. Толстая, отливавшая медью коса, переброшенная на грудь, подпрыгивала в такт дробной рысце.

– Шинель разрешите, – девушка устроила верхнюю одежду гостя на вешалке так, чтобы просыхала.

Полковник, стараясь не встречаться взглядом со своим отображением, перед зеркалом привёл в порядок мундир.

– Пожалуйте наверх, ваше высокоблагородие.

В этом доме Кузьмин был впервые, но обстановкой не заинтересовался. Быстро шёл анфиладой комнат, мимолётно отмечая – просторно, светло, роскошно, словно в сон попал.

Хозяйка встречала в гостиной. По отсутствующему взгляду и дорожному платью женщины полковник понял – визит его некстати.

– Здравствуйте, Светлана Петровна. Прошу простить, я без предуведомления, – он сдержанно склонил голову, страшась, что в следующий миг хозяйка, разглядев изуродованную физиономию, ахнет.

Но та словно сквозь гостя смотрела, фокусируя взгляд в углу. Впервые Кузьмин прочёл возраст светской дивы в дрябловатой шее-предательнице. При этом одета и причёсана Баженова была безукоризненно, демонстрировала идеальную осанку.

– Рада видеть вас, Игорь Михайлович, – протянула она руку.

Полковник механически исполнил ритуал приветствия – взял холодные пальцы женщины и слегка коснулся их губами, улавливая тонкий цветочный запах духов. Забытое интимное ощущение взволновало. Супруга тоже любила парижские «Oryane Violet». Пытаясь запомнить аромат, Кузьмин задержал руку чуть дольше, чем позволяли приличия.

– Напрасно я вторглась в чужую жизнь. Мне не стоило сообщать вам об Ирине Александровне. Я поддалась низменному чувству.

Кузьмин ожидал чего-то подобного – покаянного, капризного. Переубеждать Баженову не стал.

– Собственно, Светлана Петровна, у меня вопрос один. Я еду с квартиры этого, – под форсистыми усами судорожно съёжились губы, не сумевшие произнести ненавидимую фамилию. – Там некий господин Вольдемар сообщил мне, что Ирина с этим… э-э-э, – рот вновь перекосило, – …якобы уехали в Екатеринодар…

– Вольдемар? Мой давний воздыхатель? – с непривычной вульгарностью усмехнулась Баженова.

– Вам известно, где Ирина остановилась в Екатеринодаре? – полковник опустил реплику хозяйки, понимая её необязательность.

– Она оставила письмо для вас, – женщина, зашуршав платьем, повернулась и быстро вышла.

В её отсутствие Кузьмин обратил внимание на фотографию в рамке, стоявшую в нише серванта по соседству с терракотовой статуэткой.

На снимке Баженова сидела вполоборота, кистью касаясь щеки. Локоть её покоился на гнутой спинке венского стула. Ракурс, выбранный мастером художественной светописи, подчёркивал изящество линии подбородка, ненавязчиво обращал внимание на аккуратную мочку уха, видневшуюся из-под сложной прически. Справа от Баженовой стоял офицер в полной корниловской форме с картинно заложенной за спину рукой. Черты лица его были аскетичными, глаза – усталыми, шея – перебинтованной.

– Это командир моего сына и мой любовник, – с вызовом пояснила вернувшаяся в гостиную хозяйка. – Штабс-капитан Маштаков. Не имеете чести знать его, Игорь Михайлович?

– Нет, – качнул головой полковник.

В каждой следующей фразе, в очередном демонстративном жесте ему являлась новая Баженова. Взор её сделался в полном смысле слова стеклянным. На крыле изящно вырезанной ноздри белела крохотная помарка, выдававшая порочную наклонность.