Зона Комфорта

Не дотянув, конечно, до неподражаемой интонации Бориса Бабочкина в великом фильме братьев Васильевых.

Оладьев вытянул шею, поднялся на цыпочки и стал озирать окрестности. Явно формально, безо всякой надежды отыскать брошенное в приступе паники оружие.

Немолоденький, постарше большинства во взводе. Плотный и, наверное, сильный физически. Толстая шея, широкие плечи. Французской борьбой занимался?

Странно, что он, такой видный да кудрявый не запомнился мне ни на марше, ни в вечерней сшибке, ни в утреннем бою.

– Пошли, – сказал я ему, – отведём тебя к штабс-капитану Белову.

Оладьев понуро двинулся вперед. Покорный, как старый слуга Фирс.

Мы обогнули скирду и вышли к заждавшимся нас у телеги офицерам и юнкеру.

– Вот, господа, какую крысу из соломы выковыряли! – Риммер толкнул Оладьева в спину.

Тот на толчок прикладом и на крысу – ноль реакции, улыбнулся виновато, кривенько. Губы его змеились.

Блондинистый Жогин помрачнел дальше некуда:

– Я догадывался, что ты с гнильцой, Петя, но чтоб до такой степени.

Обратно по полю, но в сторону другой окраины села, к кладбищу

тронулась наша процессия. Мальчик теперь шагал сбоку от телеги, изредка подстегивая вожжами неспешную лошадку. Остальные шли порознь, только за понурым Оладьевым неотступно следовал Риммер с винтовкой наперевес. Через край телеги вывалилась и свесилась нога положенного поверх других трупов Коняева, в дырявом сапоге. Подскакивая на колдобине, колесо всякий раз шипяще шаркало о подмётку.

Прижившийся в организме самогон действовал умиротворяюще.

«И меня могли как Коняева, – подумалось философски. – Стукал бы сейчас сапогом по спицам».

В комиссарской кожанке я истекал потом, осязаемо едким. Спина и плечи, натруженные мешком и винтовкой, чесались.

По полю зигзагами передвигалось ещё несколько групп, также за повозками. Собирали своих.

Юнкер нагнулся, подхватил конец размотавшейся обмотки и сразу выпрямился.

– Будет дело! – сказал он, глядя на пылившуюся дорогу.

Все обернулись. По дороге от кургана, сколько было видно глазу, черной густой лентой стекала колонна. Бодро рысила конница. Размеренно шла пехота, царица полей. И снова – конница. Прыгали на ухабах передки орудий. Пыль до неба. Гул на низкой ноте.

6

Оказалось, что дело и впрямь будет, но совсем иного порядка. В нашем районе стягивались части в противовес нависшей на фланге красной группировке. В связи с этим ожидалось прибытие комкора Кутепова.

Роте приказано спешно приводить себя в порядок.

– Стыдно, господа! – громыхал перед строем полковник Знаменский. – Расхристаны, небриты, как последние партизаны! Одно название, что офицерская рота! Два часа даю на всё про всё!

Офицеры расходились, ворча, мол, не с гулянки вернулись, а из боя вышли. Но карусель завертелась. Я отнесся к происходящему философски. Понятное дело, никому не хочется в грязь лицом перед высоким начальством ударить.

Штабс-капитан Белов откуда-то принёс стопку нарукавных корниловских шевронов, трёхцветных добровольческих углов и красно-чёрных суконных погон с белой литерой «К».

Стало быть, бойцы нашей «дисциплинарной», в том числе и офицеры-перебежчики, за сегодняшний успех в Чёрной Гати удостоены права носить знаки отличия ударного полка. Так решил полковник Скоблин.

Получив свой комплект, я рассудил, что сперва экипируюсь, а потом и помоюсь-поброюсь. Портной я ещё тот.

До армии я мог только пуговицу пришить, и то не всегда в нужном месте. У меня мама очень заботливая. А в учебке в первый же день пришлось взяться за иголку с ниткой, чтобы подшить подворотничок на ворот хэбэшки, застёгивавшейся с учетом климата по-летнему, то есть без крючка и верхней пуговицы. Это оказалось цветочком. Ягодки созрели, когда пришёл черед погон, их следовало приладить на определённом расстоянии от шва на плече. Погоны выдали толстенные, настроченные на кусок плотной материи, иголка их не прокалывала, а когда за неимением наперстка я начинал надавливать на её ушко ногтем большого пальца, то несколько раз она ушком этим треклятым протыкала ноготь и глубоко вонзалась в нежное мясо. Боль была дикая, а потом загнило под ногтем. Никак не получалось пристроить погон в месте, отведенном ему уставом, то он на спину заваливался, то, весь в буграх, оказывался в районе ключицы.

Наконец с грехом пополам правый удалось пришить прилично. Но тут скомандовали построение на медосмотр, в ПГТ[48 - ПГТ – поселок городского типа.] «Гвардейский», находившийся на расстоянии пяти километров.

Раздраженно разглядывая нас, нескладных, заместитель командира взвода Джафаров остановился напротив меня.

– Что ты, курс[49 - Курс – курсант (арм. сленг).], как гестаповец – с одним погоном? – с пятки на носок покачиваясь, язвительно спросил.

Прежде чем я успел открыть рот, сержант одним рывком сорвал у меня с плеча злосчастный погон. Я едва не разревелся от обиды.

Потом, по ходу службы, будучи человеком от природы сметливым, освоил я это хитрое ремесло. В пределах необходимого, разумеется.

На гражданке надобность портняжить у меня практически отпала. Разве что в стройотряде приходилось, и то по мелочам. А в общаге всегда было кого попросить. Когда женился, вопрос этот, понятное дело, отпал автоматически, как хвост у ящерицы. Правда, последние месяцы холостой жизни заставили тряхнуть стариной.

Перво-наперво я подыскал комфортабельное место – в садочке под тенистой яблоней, в окружении сильно пахнущей падалицы.

Там скинул осточертевшие сапожищи и сырые, тяжёлые портянки, меньше чем за сутки интенсивной эксплуатации приобретшие пятнистый тёмно-синий окрас. Блаженствуя, пошевелил пальцами ног.

Вдруг неожиданная мысль озадачила меня. Как называется второй после большого палец на ноге? Тоже указательный, как на руках? Но ногой ничего указывают. Погоди, давай по порядку.

Большой точно так называется, с обратной стороны – мизинец, в середине – средний. Между ними безымянный, так? Вроде на слух нормально, ухо не режет. Тогда как наречен тот, который следующий после большого? Чёрт, вот ведь проблема!

Выбила эта незадача из душевного равновесия, рассеялся я. Тяжело и надолго уставился на несправедливо потерявший наименование палец, второй после большого. Искривленный, поросший жёсткими чёрными волосками, с полуотслоившейся мутной кожицей лопнувшей мозоли, с некрасивым, грязным ногтем. Как тебя зовут, мой дорогой?

Умом я понимал, что я элементарно глючу. От недосыпа, усталости и переизбытка впечатлений. А также, в некоторой степени, от выпитого.

Сейчас бы в самый раз еще вмазать для тонуса! Закуски кругом полно валяется.

Пришлось всю силу воли подключать, чтобы к конструктивной рабочей тональности вернуться.

Я расстегнул трофейную, в неравном бою с комиссаром Манте-лем добытую полевую сумку, зная, что найду в ней шпулю с чёрными нитками и цыганскую иголку с большим ушком. Потом скинул с себя верх – жаркую кожанку, куртку-афганку и прокисшую от пота зелёную майку с номером «10» на спине. Остался топлесс. Теперь можно было вдоволь почесаться. У-у-у. Ка-айф…

Скребясь, машинально отметил, что культуры тела у меня почти не осталось. Всё ровное, дряблое, запущенное. А ведь раньше, когда я следил за собой, было чем перед девчонками на пляже похвастаться, кроме наколки на плече.

Чёрт, а сыпь на груди откуда взялась? Ро-озовая. Не подцепил я случаем чего ночью в «железном садике»?

Как удачно подруга эта подкатила:

– Сигаретой не угостите?

Даже лица её не вспомнить сейчас. Мутное безглазое пятно. Приторный миазм дешёвой косметики. Мягкие, легко раздвинувшиеся ляжки. Не поместившаяся в ладони грудь со смятым соском.

Стоит ли беспокоиться насчёт каких-то пятен, когда в любой момент прихлопнуть могут? Чик – и ты уже на небесах[50 - Цитата из фильма «Место встречи изменить нельзя».].