Сидит столетье у окна
С открытым наудачу томом:
Бумажный звон колоколов
Гудит в груди биеньем встречным —
На речке радуги улов,
Что удаётся подстеречь нам.
А голос бьётся, как малёк,
Зажат в ежовых рукавицах,
Так жалок, гулок и далёк —
Стоит слезами на ресницах.
И в сумерках его небес
Московская пружинит плаха,
И пушкинский смеётся бес
От наслаждения и страха.
Мне снятся мёртвые друзья
Мне снятся мёртвые друзья,
Их новые стихи,
Но строк оттуда взять нельзя
С собою никаких.
Сюжеты помню снов своих,
И все детали быта,
И даже почерк строк чужих,
Вот только текст – размыто.
Рассеяно весь день брожу
И близких раздражаю:
Зачем я с мёртвыми дружу,
Зачем припоминаю?
Как знать, быть может, завтра сам
Пойду к друзьям по лугу
И, наконец, останусь там —
Читать стихи по кругу.
Оранжевый шар
Оранжевый шар
Оранжевый шар. Эхо хрущёвок.
Сломан шорох ногой.
В ладонях Бога между двух створок
Раковины. Изгой.
Неподалёку собака завоет.
Три часа ночи. Двор.
Один на один с ледяным покоем,
Отдан ему на спор.
Лакомый лоскут услад любовных,
Горящий радугой клад,
Фантазий зубастых, нагих, огромных,
Внутри гремящих цикад.
Оранжевый шар тонконогих сплетен,
Томный гетеродин.
Когда выходишь на встречу с этим —
Всегда один на один.
Мы плачем
Мы плачем – чтобы нас утешить
не сыщешь средства,
и мы ещё не понимаем,
что это – детство.
Никто не любит, всё надоело,
Жизнь затянулась.
И мы ещё не понимаем,
Что это – юность.
Игрушки дарим нашим детям,
Самим хотелось…
И мы ещё не понимаем,
Что это – зрелость.
Всё наполняется значеньем,
Любая малость,
И мы ещё не понимаем,
Что это – старость.
И мы хотим назад вернуться,
скребём руками.
И мы ещё не понимаем:
над нами – камень.
Тёмная материя
Возможно, что наше зренье
Меняет для нас местами
Не только вектор пространства,
Но свет меняет на тьму.
И свет этот нам не виден,
Скользит между нас тенями,
А мы, как звезды галактик,