Умный выстрел

– Ни словом, ни делом.

– Как часто вы обмывали дела твоих вертихвосток?

– Часто. Если не считать вчерашней встречи, то виделись мы с ним последний раз две недели назад.

– Место встречи…

– У него дома! – перебил я Белоногова. И уже сам был вынужден сбавить обороты. – Созванивались вчера. Днем и вечером.

– Кто кому звонил?

– Я – ему.

– Оба раза?

– Да.

– Тема дневного разговора.

– Блин, ты меня достал!

– Отвечай!

– Днем позвонил, чтобы условиться о встрече. Вечером – чтобы напомнить ему об этом. Он пришел через пятнадцать минут. Без четверти девять, если быть точным. Ровно в девять вечера мы сели за стойку. – Я горько усмехнулся. – Виталик выглядел усталым, но довольным.

– Неужели так обрадовался встрече с тобой?

– Ты бросай насмехаться, или я наваляю тебе прямо здесь.

– Ладно, не кипятись. Ответь на такой вопрос: как часто ты встречался с женой Аннинского?

– Не в ту сторону копаешь!

– Часто или нет?

– Реже, чем с Виталиком, – был вынужден ответить я. – Она недолюбливала меня…

Мне казалось, Анна стояла между мной и мужем этакой противопожарной стеной, чтобы ни одна пагубная искра не переметнулась на него. У него была семья, у меня – нет. Больше того – я пока не собирался разжигать семейный очаг и, на взгляд Аннинской, являлся заразительным ходячим примером. Она опекала мужа, как ребенка. Я много раз видел ее ревнивый взгляд, но ни разу она не проявила открытой неприязни. Но была готова объявить вражду и словно ждала, когда я уведу Виталика на сторону. В этом я видел столкновение двух несовершенных форм мышления – ее и моей. Плюс ко всему мы с Аннинским были партнерами: я предоставлял ему информацию из своих источников, он мне давал крышу в своем районе и в свою очередь делился со мной своей информацией. Иногда я давал ему кое-какие деньги, но это так, мелочь.

Вот об этом я и рассказал Белоногову.

– Не хочешь подняться в квартиру? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

– Знаешь, – сказал я Белоногову, – я пообтерся о проблемы своих клиентов и стал черствым по отношению к чужим семейным драмам.

– Ну если так, то ты идеальный вариант преданного друга.

В этом качестве я и предстал перед Аннинской спустя час после ее телефонного звонка.

Оперативник провел меня в кухню, но сначала предоставил возможность заглянуть в спальню, где лежало тело Аннинского. Я невольно закрыл глаза. Я очень часто слышал определение «обезображенный труп», пару раз видел разрушительные результаты от выстрела крупной дробью… Сейчас же я наблюдал перед собой картину необычной смерти: кто-то самым жестоким образом поквитался с Виталием Аннинским, превратив его лицо в кровавое месиво. Он вернулся домой, успел снять пиджак и джемпер (они были перекинуты через спинку стула), собрался было скинуть рубашку (три верхние пуговицы были расстегнуты), даже закатал рукава (дурацкая привычка), и в этот миг раздался выстрел из дробовика. Рубашка, грудь, все было залито кровью, незапятнанной, в прямом и переносном смысле этого слова, осталась татуировка на груди: эмблема Главного разведывательного управления. Эту стилизованную под гвоздику пятиконечную звезду Виталик сделал в одной из наших совместных командировок на Северный Кавказ, в расположении воинской части, в которой нашелся «мастер тату». В геральдике гвоздика – страсть, порыв, решимость добиться цели.

Я припомнил эпизод из нашего военного прошлого. Моя командировка на Северном Кавказе подошла к концу, Аннинский остался еще на две недели. Сразу же после моего отъезда у него произошла стычка с двумя ингушами из комроты. Поединок был неравным, и ингуши Аннинского натурально отметелили. Командир полка распорядился снять побои в местном морге и доложил о происшествии в военную прокуратуру. Ингуши, что называется, покаялись, и дело замяли. Но те снимки из морга остались у Аннинского на руках. Когда мы снова встретились в отделе (прошло двадцать дней), он показал мне фото. Труп, определил я, глядя на человека с синюшным лицом: закрытые и заплывшие глаза, гематома на скуле, распухшие черные губы. Виталик рассмеялся: «Это же я!»… Даже побои изменили облик человека до неузнаваемости, чего уж говорить о разрушительном действии выстрела крупной дробью…

Мне и без того было муторно, и долго я в спальне не задержался. Оперативник провел меня на кухню, превратившуюся в отстойник для Ани Аннинской, и остался с нами, прикрыв дверь. Кухня была просторной. Светлая мебель не бросалась в глаза и не загромождала помещение. Широкая, во всю стену, длинная штора подразумевала такое же громадное окно, но такие размеры существовали только в воображении, как будто штору эту повесил иллюзионист, рассчитывая на обман зрения. Что ж, он не ошибся, рассеяно подумал я.

– Только вчера я разбирала его вещи, – неожиданно сказала Анна.

И я подумал о том, что она предложит мне что-нибудь из вещей Виталия. Мило, конечно, с ее стороны. Я бы не отказался от мобильника или фотоаппарата, в общем, вещицы на память. Еще я заметил, что она не назвала мужа по имени. Это был знак, но с каким качеством?..

– У тебя найдется выпить? – спросил я.

– Здесь тебе не бар, – встрял оперативник.

– Я же не тебе предлагаю и не ей, – я кивнул на Аннинскую. – Пить в одиночестве – последнее дело, которому я посвятил последние два или три года своей жизни, – объяснил я оперативнику.

Тот был непреклонен и не баловал нас словарным разнообразием:

– Здесь тебе не бар.

– Я тебе вот что скажу: от тебя недавно ушла жена или по крайней мере она виляет от тебя на сторону в поисках нового содержания, форм и ощущений.

– Чего?!

Его глаза забегали по моему лицу. Как говорил прокурор в одном советском фильме, лицо многое может рассказать о человеке. Мое лицо, например, через пару минут могло сказать, что от меня только что отвалил двухметровый оперативник с кухонным ножом и скалкой.

Я пропустил начальные слова Аннинской, но не стал перебивать ее.

– …выходные провели на Волге, прихватив вечер пятницы и утро понедельника. Прогуливались по мокрой палубе, скрывались в каюте от дождя. Все было так романтично… И я пожалела: почему каждый день не может быть таким? Я не знаю, что со мной приключилось, Паша. Вернулась я совсем другим человеком.

Слова Аннинской послужили мне вокабулярием – кратким словарем к книге. Она называла слово, а я открывал нужную страницу. Я изучил четные страницы – это мои взаимоотношения с Аннинским, нечетные принадлежали только ей и ему. У меня никогда не возникало желания влезать в их личную жизнь. Что ж, видимо, мне придется перекинуться на эти нечетные страницы…

Я спросил ее прямо:

– Это ты убила Виталия?

Анна посмотрела на меня в упор:

– Кроме тебя мне никого не хотелось убить.

Я принял этот туманный ответ, и мне он был дороже кристального воздуха.

Совершенно четко я представил картину с одним или двумя неизвестными. Кто-то стреляет в Аннинского, и, возможно, это происходит на глазах у его жены. Дальше ей в руки суют дробовик. Все – на этом грозном оружии остаются ее отпечатки пальцев. Есть много способов запугать человека, тем более что человек этот – женщина. Убийцы ни перед чем не остановятся, рано или поздно убьют ее, если она не возьмет убийство мужа на себя. Часто бывает так, что угрозы звучат более убедительно от знакомого человека. Почему преступник не убил и Аннинскую тоже? Ответ очень прост: чтобы исключить другие версии и чтобы его не искали. Это известный и зачастую действенный прием.

Анна дала мне подсказку, и мне нужно было отработать ее доверие. Невозможно забыть ее взгляд. Во мне она видела последнюю надежду. Ее крепко подставили и запугали. Кто? Поиски нужно было начинать на берегу Волги. В противном случае она дала бы мне другую подсказку. Она была женой опера. Почему в таком случае не открылась сослуживцам Виталия? Не замешан ли кто-нибудь из них в преступлении?

Я перебрал в голове и другие причины, по которым Аннинская сделала ставку на меня. Я был одиночкой по сути и не связан ни служебными, ни какими-либо другими отношениями с сослуживцами Аннинского. Второе – у меня за плечами была школа под названием Следственный комитет военной разведки.