Офицерский крематорий

Портье если и черкнула что-то в журнале, то коротенькое «гость» напротив моей фамилии. Она и на меня, и на мою гостью смотрела как на пару бесполых существ, ее не удивила бы летающая тарелка у входа в отель и пара гуманоидов на пороге.

Рита прошла мимо меня, и я не упустил возможности вдохнуть удивительный аромат ее волос, как будто к ним прикоснулась сама Эсте Лаудер. Теплый, нежный аромат, он, казалось, был создан только для Риты. С ним она была обворожительна и сексуальна. Колдовское зелье, приготовленное из нарцисса, гвоздики, кардамона, ветивера, вскружило мне голову. Я обнял ее. Она чуть запрокинула голову. Это был ни с чем не сравнимый поцелуй.

Глава 3

Калейдоскоп

… Под утро мне снилась всякая ерунда. Такое беспокойное состояние, при котором только-только начинают пробуждаться реакции на внешние раздражения, я называл похмельным калейдоскопом.

Картинки менялись в хаотичном порядке, а главная странность заключалась в том, что я наблюдал стремительную смену событий, находясь между зеркальными стеклами. Вот труба калейдоскопа повернулась, и я вместе с ней, упираясь руками во внутреннюю зеркальную поверхность. В этом верхнем слое зеркальной массы отображался не сам я, а события, которых не было и не могло быть.

Я вижу безликую женщину, одетую кое-как: мешковатая юбка, хлопчатобумажные чулки, широкий лифчик, и понимаю, что она – моя жена. Она не может найти мои носки, и ее нерасторопность приводит меня в бешенство.

Труба перекатывается, и мы вместе с этой женщиной падаем в мир второго зеркала. В нем – моя престарелая тетка, ее пьяный сын, с трудом оторвавший голову от подушки. Он жалок и рождает во мне сострадание. Я подаю ему, как нищему на паперти, милостыню. Он хватает деньги, прячет их под подушку и придавливает своей тяжелой головой.

Еще один поворот калейдоскопа, еще одна смена декораций и действующих лиц.

Женщина в мешковатой юбке хватает меня за руку, привлекая мое внимание: «Ты его не узнал?» Нет, я не узнал этого пожилого человека, будто из-под земли выросшего перед нами. Но я, несомненно, где-то его видел раньше. И тотчас вспомнил: это же мой отец! Его резкие черты и морщины разглаживаются. Он уходит, на ходу поправляя брюки. Я в ярости – потому что отец ушел в моих брюках. Женщина тотчас садится за стол кроить мне брюки и зло бросает: «И чтобы сюда ты больше ни ногой!»…

Последний поворот трубы калейдоскопа.

Пост ГАИ. Остановка по требованию. Женщина освобождает переднее место пассажира и скрывается в кустах. Подходит постовой, склоняется к дверце и кивает головой: ему все ясно, и у него нет ко мне вопросов. Уходит.

Гаснет свет. Кто-то закрывает окуляр калейдоскопа, оставляя меня одного там, откуда не вырвется ни один звук, ни один луч света.

Эта серия разрозненных сюжетов, мелькнувших у меня перед глазами, вызвала у меня приступ тошноты. Я резко приподнялся на кровати. С трудом разлепил глаза. Огляделся в комнате. И под впечатлением странного, будто поставленного Дэвидом Линчем сна углы помещения показались мне скругленными: я еще не успел отделаться от ощущения, что нахожусь в тесной трубе, а тошнота – это приступ клаустрофобии.

Я повернул голову. Рядом со мной на кровати лежала, укрывшись одеялом, женщина. Ее волосы красиво разлетелись по подушке, как будто это я бросил ее в игривом сексуальном порыве на кровать и наслаждался застывшим мгновением. Она отвернулась от меня – наверное, в тот самый момент, когда я провалился в предутренний сон, тревожный, вызвавший дрожь и тошноту.

Я встал. Вытянув руку, как в темноте, пошел в ванную. Там первым делом увидел свое отражение в зеркале.

Зеркало.

Я вздрогнул. Это о его стены удерживался я во сне, с трудом, до противного скрипа в ладонях. Я непроизвольно взглянул на свои ладони и не удивился бы, увидев на них кровавые пузыри.

Пузырей не было, а вот кровь на них осталась.

Я снова посмотрел в зеркало и увидел в нем то, чего не заметил раньше. Из одежды на мне только майка, и она вся в крови. Как будто кровь хлестала из перерезанного горла, стекала, сворачиваясь, по ногам. Бедра, колени, ступни – жуткая картина в багровых тонах.

Я согнулся над раковиной, и меня вырвало. Словно чья-то рука протиснулась мне в глотку и вывернула меня наизнанку. Выпил воды из-под крана, плеснул на лицо. Рука потянулась было к полотенцу, но внутренний голос остановил меня: «Ни к чему не прикасайся – тут место преступления!»

На ватных ногах я вернулся в комнату. Женщина лежала в той же позе. С этого места я увидел то, чего не мог увидеть раньше. ПЕРСПЕКТИВА. Кровать как будто отдалилась от меня, тем не менее все детали стали четкими. Кровь на полу, на краю одеяла, на торчащей из-под нее простыне. Лицо женщины было белее снега, и если бы я мог сравнить, то сказал бы, что из нее выкачали всю кровь…

Я потянулся к мобильнику, отыскав его глазами на журнальном столике, но отложил вызов – по той простой причине, что не знал, кому или куда звонить. Мне нужно было выйти из этого состояния (с явными проявлениями помешательства), выжать свою память и погадать на кровавой гуще: что произошло этой ночью? С другой стороны, медлить было нельзя. Калейдоскоп – это игрушка, и тот, кто держал его в руках, все расписал по минутам, даже мое пробуждение. Бред? Нет. Я начал мыслить трезво.

Звонок.

Звонок другу?

У меня не осталось друзей. Я их всех переубивал. У меня руки по локоть в крови. Бред? Отчасти – да.

Я взял смартфон. Пальцем, под ногтем которого запеклась кровь, тронул сенсорный экран и выбрал из списка номер майора Михайлова. Заодно отметил время: 7 часов 10 минут. Михайлов сейчас просыпается – пора на работу. Давай, давай просыпайся, мысленно торопил я его.

Он ответил после третьего гудка, и его бодрое «да» вселило надежду в мою душу. Он не спал в этот ранний час, и я это принял как знак свыше.

– Это я, Баженов, – назвался я по фамилии. Михайлов не терпел, когда по телефону представлялись только по имени: Паша, Миша, Дима.

– Да, я вижу.

Этот ответ майора полиции показался мне несуразным. Как будто он стоял у меня за спиной. Мне вдруг пришло в голову подкорректировать его воображение, и я посчитал этот ход оптимальным: пока майор получит снимок и попытается сообразить, не попал ли он на передачу «Розыгрыш», я смогу взять «официальный» тайм-аут. Поворотом кольца зумма на объективе смартфона я запустил встроенную камеру и получил доступ в режим съемки. Снова коснувшись сенсорного экрана, выбрал смарт-режим. Руки мои подрагивали, но мне на помощь пришла система автоматической стабилизации изображения. Она и раньше не раз выручала меня, и, находясь в самых неблагоприятных для съемки условиях, я получал четкие и качественные изображения. Даже на ходу. Сейчас мое состояние напрашивалось на определение «на бегу после убийства».

Для съемки все было готово. Я вытянул руку со смартфоном и сделал снимок. Тотчас просмотрел его. Изображение получилось четким, нереально четким, как и само содержание снимка: полуголый, окровавленный мужчина на фоне забрызганной кровью кровати с трупом женщины.

Когда я снова поднял трубку к уху, то услышал недовольный голос Михайлова:

– Баженов! Ты где?

– Скоро узнаешь. Перезвони мне, когда получишь картинку.

– Какую картинку? Ал…

– … ло! – закончил я, не прерывая, однако, связи: смартфон имел в своем арсенале функцию отправки снимка во время вызова. – Ты меня понял? Перезвони мне, когда получишь картинку. Скажи, ты понял меня? – настаивал я.

– Да, – наконец прозвучал ответ.

Я не помнил, какой марки телефон у Михайлова, но он точно не смотрел телепередачи типа «Ностальгия» и не таскал с собой «Сименс С25», так что не пройдет и минуты, как он, получив мультимедийное сообщение, перезвонит мне.

Я оборвал связь на повторном «алло». И скорее, механически сделал еще несколько снимков с места преступления. Точно зная, что меня вскоре возьмут в оборот местные опера, я и эти снимки отправил Михайлову, заодно сохранил их на сервере, на все про все у меня ушло не больше трех минут.

Бросая короткие взгляды на труп женщины, я пытался воспроизвести события прошлой ночи. Но мне отчаянно мешал мой собственный внутренний голос: «Я не мог этого сделать».

Это не я.

Кто?

Почему я ничего не помню?

Я не мог так надраться – с такой женщиной, портрет которой буквально сам выткался на моем носовом платке, с той, на которую я смотрел через бокал с игристым вином и видел игру воздушных пузырьков на ее неповторимом лице… Я хоть что-то понял бы, если бы в тот вечер «кружил напропалую с самой ветреной из женщин», оторвался бы как звезда первой величины: выбросил бы из окна гостиничного номера журнальный стол и разломал стул о спину сонного портье.

Со мной такое было впервые – я не помнил ничего. Как будто из памяти у меня стерли все события этой ночи, вплоть до финального кадра, как в фильме «Час расплаты» с Беном Аффлеком в главной роли.

Нет, я не мог накачаться так… самостоятельно. Значит, меня кто-то накачал. Кто, с какой целью? Цель находится на головокружительной высоте, раз меня подвели под убийство.

Моя голова тоже пошла кругом. Верный знак того, что я был на верном пути? Не знаю, не факт…

Наконец-то я дождался звонка от Михайлова.

– Это ты сделал? Я вынужден спросить – извини.