Картофельная повесть об ушедшей любви

После этого подозрительного обеда я, как ни странно, ожил. Правильно говорят: одно дерьмо надо вышибать другим. Мы направились к корпусу. Комендант выдал белье. Предстояло знакомство с остальными. Я, на удивление, очень быстро освоился. Коллектив располагал. Веселые парни, общительные девчонки. День подходил к завершению, неминуемо надвигался концерт. Не зря же я гитару приволок. Мне показали мою кровать. Я сразу же на нее взгромоздился. Собрались первые зрители. Первым прибежал парень по имени Илья. Или Илюха. Веселый, с игривой улыбкой и копной курчавых волос. Он сел на пол, напротив кровати, улыбнулся с прищуром и приготовился слушать. Я сразу приметил в нем коллегу. Во всех смыслах. Потом подтянулись остальные. Обстановка оживилась. Люди заходили, выходили, шептались, смеялись. Я, наверное, перепел весь Аквариум (попадание). Гитару периодически брал Илюха. Репертуар, в основном, каэспэшный. Ситуация обязывает. Законы жанра. Добрые, жизнеутверждающие песни. Илюха пел очень душевно. Все подпевали.

– Давай Палыча! Палыча давай!

– Палыча, так Палыча…

Когда Илюха запел «Палыча», по рядам пошел уважительный шепоток. Мол, «Палыч есть Палыч», «Палыч – это вам не хрен собачий». Кто-то просто тихонько стонал: «Па-алыч, Па-алыч…» Я не знал, кто такой Палыч. Думал, что какой-то бард. Потом оказалось, что это еще один мой одногруппник. Обладатель мощного баритона и брутального обаяния. Все хором подпевали. Песни были сплошь известные, даже хрестоматийные. К своему стыду, я не знал ни одной.

Мы просидели до глубокой ночи. Периодически бегали курить. В один из таких перерывов я, извиняясь, попросил у девчонок пилочку для ногтей. Эта просьба вызвала бурю эмоций. Девчонки стали активно перешептываться, косясь в мою сторону. Ожидали, наверное, многого… Ну, стакан водки попросит… ну, чашку чая, конфету, сигарету… Но, чтобы пилочку… Следующим шагом оставалось выйти в коридор в махровом халате и лечь спать в сеточке для волос. Я несколько раз порывался вытащить бутылку. Ребята убедили, что не стоит. «Будет более подходящий повод». Совершенно обессилев, мы разбрелись по кроватям. Даже в полной темноте я ощущал на себе ликующую илюхину улыбку.

Я лежал и размышлял. «Вот и приехал. Ну что… Коллектив хороший. С этим, конечно, повезло. Концерт, понимаешь, устроил… Ну, что значит устроил? Ты же знал, что концерт будет. Ведь, знал! И хотел. Так получи. Слава Богу, закончился. Без эксцессов. Даже понравилось. Похлопали, посмеялись. А дальше? Надо как-то жить.» Я внушал себе, что начинается новая жизнь. Новые друзья, новые женщины… «Так… Зафиксировать момент. Выключить прошлое. Вычеркнуть – это долгая песня. Одной картошкой – не отделаешься. А главное, забыть ее. Девчонку свою. Она, к этому моменту, была уже не моя. Может быть, чья-нибудь еще, даже – ничья, но не моя…»

Мы расстались. Все получилось, как-то, само собой. Встретились, поговорили и разошлись. Я порывался вернуться. На коне и с шашкой наголо… Мол, я еще ого-го! А она посмотрит, оценит и вернется. И мы снова будем вместе… С такими мыслями я и отрубился.

*************

Утро началось внезапно. Никто не хотел, чтобы оно наступало в шесть часов. Распахнулась дверь, человеческая рука поползла по стене, доползла до выключателя. Яркий свет развеял последние сны. Вошел мужчина в рабочей одежде.

– Па-а-адъем! Ребята, поднимайтесь. Всех касается. Новеньких – то-о-оже. – Он посмотрел в мою сторону, наклонился и тихонько произнес: «Мы за вами наблюдаем, Михаил. С первого дня.»

Я повернулся к соседу и изобразил вопрос:

– Чудновский… Чмырь. В институте работает. Никто не знает, кем… Короче, не бери в голову. Его тут все ненавидят. Бурилы… вообще чуть не отмудохали. Он к ним больше на заходит.

Чудновский еще раз оглядел присутствующих и направился к очередной комнате. Мы оделись и потянулись к столовой. Поели какой-то бурды и направились к автобусам. Через полчаса нас привезли на поле. Угодья совхоза «Повадинский», Каширского района. Бескрайние поля, беременные картофелем. Влажная серость. Картофелекопалки выстроились в ожидании рабочей силы. Возле каждой работал бортовой ГАЗон. Водители и комбайнеры стояли неподалеку и курили. К нам подошел бригадир и озвучил распорядок.

– То же самое. – выдохнули мои новые товарищи, – Майкл, полезли на комбайн. Это халява.

На комбайнах работали, в основном, ребята. Девушки шли за комбайнами и подбирали картофель, который не захватывала картофелекопалка. Бросали его в ведра и ссыпали в приготовленные мешки. Мешки подбирала бортовая летучка. Поле граничило с небольшим лесочком. Когда комбайн доползал до края поля, все дружно убегали. Ложились на пожухлую траву и закуривали. Через некоторое время прибегал бригадир, начинал громко кричать, и все возвращались к работе. Это продолжалось, примерно, до трех часов. Потом нас отвозили в столовую. Противники стадного питания оставались в поле и дожидались совхозную автолавку, которая за копейки предлагала вполне сносную еду. Некоторые просто сидели на мешках. Они экономили. Потому что местные регулярно приносили самогон. Он устойчиво отдавал резиной, но приводил к потрясающим результатам.

Работа не очень утомляла, мы успевали отдыхать, поскольку бункер требовалось регулярно выгружать. В эти минуты каждая бригада с чистой совестью расстилалась на куче ботвы. Не попадались комбайны, за которыми волочились огромные бункеры. Кажется, восточногерманского производства. Мне, однажды, посчастливилось попасть на такую машину. Напротив меня встал Илюха. Поначалу работа спорилась. Примитивные действия. Ботву – за борт, клубни – на ленту. Через некоторое время это надоело. Кто-то заметил, что, если ботва попадает на ленту, барабан забивается, и срабатывает «автоматика». Процесс уборки останавливается, а мы, естественно, закуриваем. В итоге, решили периодически бросать ботву на ленту. Количество «вынужденных» остановок увеличивалось. Когда решали устроить перекур, кто-нибудь бросал на ленту кипу ботвы. Через пару минут барабан начинал грохотать. Мы колотили по кабине: «Стооой! Забилось!» Комбайн останавливался, мы закуривали. А водитель, матерясь, принимался орудовать ломиком. За такой работой, впоследствии, проходили дни. Подъем, столовая, поле, перекуры, столовая, свободное время, пьянка, отбой. Утром – по новой. От такого режима я, казалось, успокоился и забылся. Печальные раздумья беспокоили все реже. Все реже вспоминал о ней, еще реже – тосковал… В какой-то момент я уже начал думать о ней, как о бывшей. Чем сильнее чувство, тем быстрее оно угасает….

*****************************************************************************

Весенняя Москва. Беззаботное время между сессиями. На занятия ходить немыслимо, то есть, бессмысленно. Странное состояние, когда при тотальной лени хочется прыгать и петь. Позвонил Лелику. Договорились встретиться на «пушке», у статуи. Лелик предупредил: «Я буду не один. Зовут Наташа. Любовь моей юности. Вместе танцевали в одном ансамбле. Это что-то! Беда, а не женщина. Короче, познакомлю.»

Пришел к памятнику. Памятник был зеленовато – серого цвета. Беспощадно засижен голубями. Мне кажется, что скульптор задумал статую с голубем на голове. Жду минут двадцать, если не больше. Выходят двое. В походке Лелика отчетливо читалось: «Вот такой я красавец, а ты бы все равно не ушел.» Держит за руку девушку. Она, почему-то, засмеялась и сразу протянула руку: «Наташа». Лелик начал решительно: «Мишель – это Федотова! Федотова – это Мишель!»

– Мишель! Мы с Федотовой танцевали в одном ансамбле. Гастроли, зал Чайковского, костюмы, репетиции, все дела… Однажды мы летали в «Океан»! Ты знаешь «Океан»? Это х… знает где. Лагерь около Находки. Восемь часов на самолете. Такое время! … А Федотова! А с ней всю голову поломал. Нет, она мне поломала. Короче, хочу избавиться. (он говорил громко, чтобы Федотова слышала). Федотова, может я тебя продам? Вот, Мишелю! Он знаешь какой! На гитаре играет… и поет. «… Я ТО ЖЕ БЫЛ… ВЕ-СЕ-ЛЫМ И БЕС-ПЕЧ-НЫМ…» Короче, Мишель, возьмешь? За пять рублей продам. У тебя есть пять рублей?

Наташа слушала, смеялась и застенчиво отворачивалась. Лелик ни разу не назвал ее по имени. Было заметно, как ситуация ее забавляет. Чувствовалось, что их связывало бурное гастрольное детство.

– Ну, куда пойдем?! – Лелик смотрел то на меня, то на нее, – может, на митинг? Поорем. А что, – погода хорошая. Потом шампанского выпьем.

Время было тогда непонятное, неспокойное. Восемьдесят девятый год. Митинги, шествия, плакаты, активисты, громкоговорители… Обструкции подвергалось все старое, коммунистическое… Советское государство катилось к краху. Надвигалась новая, незнакомая эпоха. И это всех очень веселило. Особенно нас, беспечных студентов. О лекциях мы и думать не могли. Точнее, мы ходили на лекции. Только друг к другу… Ради веселья. И все, казалось, происходит ради веселья…

Мы пошли на очередной такой митинг. Митинги в те дни проходили, наверное, на каждой московской площади. От метро, по улице Горького целенаправленно двигался поток сосредоточенных людей. Некоторые держали плакаты. Что было на них изображено – вспомнить трудно. Нам было наплевать. Мы шли вместе с этими людьми. Переглядывались и смеялись, время от времени выкрикивая всякую ерунду. То ли «Свободу Юрию Деточкину!», то ли «Фетисова – в сборную!» Подойдя к мэрии, наткнулись на оцепление. Несчастные милиционеры, сдерживая толпу, объясняли: «Площадь перекрыта. Крупная авария. Никого не пропускаем» Доносилось невнятное хрюканье громкоговорителя, ритмичные восклицания толпы… Мы постояли несколько минут, глядя на серьезные лица блюстителей. Но наши беззаботные физиономии показались милиционерам неопасными, и нас пропустили. Мы, ликуя, метнулись в сторону толпы. Пробежали метров двадцать-тридцать и начали протискиваться сквозь ряды. Через пару-тройку метров, было уже слышно, о чем говорили выступающие. В основном, «долой» или «позор». Периодически толпа скандировала «Ельцин! Ельцин!» Лелик вдруг стал серьезным и произнес: «Пошли отсюда.» Наташа неожиданно взяла меня за руку: «Пойдем». До этого момента со мной такого не делали. Нет, конечно, были какие-то отношения. Но все это было как-то, по-пионерски. Танцы, прогулки, провожания, переживания… Я немного смутился. И это заметил Лелик. Он подмигнул мне и громко воскликнул: «А теперь – шампанского!» Мы обогнули толпу и вышли с противоположной стороны. Выпускали с митинга без особых проблем. Утром следующего дня я с удивлением читал о дубинках, автозаках, травмах…

Мы забежали винный магазин. Лелик, по-деловому, заявил: «Мишель – спонсор! Мишель, гони пять рублей! Мы же договорились? Шампанского!» Я попытался возразить. Наташа взяла мою руку в свою теплую ладонь, и я передумал.

– Без проблем. Пять рублей… Ерунда какая…

Шампанское стоило, правда, шесть пятьдесят. Обычное Советское шампанское. Полусухое. Завод не помню. Мы попросили стаканы, я купил насколько конфет.

– Федотова, а тебе – нельзя! Ты еще школьница. Я маме расскажу.

– Можно, можно! – засмеялась Наташа и крепко обняла мою руку.

– Федотова в школе учится. Так что смотри, это – статья. Совращение малолетних. Наливай. Обмоем сделку.

– Никакого совращения. Я, может быть, сама согласилась.

Я фактически купил себе девушку. За пять рублей. Играючи, смехом. Именно купил… Шестнадцатилетнюю девушку. Красивую и умную не по годам… Мы допили шампанское. Я купил еще. Постояли еще, наверное, около часа. Потом Лелик предложил поехать к кому-то в гости. События разворачивались стремительно. Мы поймали такси, нашли нужный адрес. Поднялись на этаж. Нас, оказывается, ждали. В большой комнате стояло пианино. На диване лежала гитара. «Все продумано». Потом были песни, анекдоты, вино. Наташа постоянно смеялась и смотрела на меня. Потом я пошел ее провожать. Это выглядело естественно. Как будто никто, кроме меня, и не должен был ее провожать. Дошли до метро. Стации пролетали незаметно. Я что-то говорил. Она постоянно смеялась, касаясь меня руками. Мы дошли до ее дома. Она назвала свой номер. Я сказал, что запомнил. Но я ей соврал. Первый раз. На самом деле ее телефон мне нацарапал Лелик. На спичечном коробке. В той самой квартире. Забегая вперед, скажу, что до сих пор помню эти цифры. Может быть, такого номера уже нет, но я его помню… Она еще раз улыбнулась и зашла в подъезд. Я шел к метро и думал: «У меня появилась девушка. Вдруг. Ни с того ни с сего. И всего за пять рублей…» Цифры ее номера вертелись в голове как мошкара. Это было похоже на помешательство. Не помню, как добрался до дома. (Этот маршрут я потом буду проделывать тысячи раз). Зашел в свою комнату и рухнул на кровать. Хотел взять паузу. Подождать хотя бы один день. Не выдержал и позвонил. Говорили около часа. Вызвав неподдельное раздражение соседей по квартире. Так началась новая страница в моей жизни. Два года страстей, переживаний, счастья, страданий, стихов, песен, долгов, бессонницы… и бесполезных попыток продолжить учебу…

*************************************************************

…Очередное утро в совхозе не предвещало ничего нового. Толчея в умывальнике. Запах зубной пасты, заглушающий табак… Столовая, с ее несъедобной бурдой… Автобус с протертыми сиденьями, сонные тоскливые лица, мешки, ведра…

На очередном перекуре кто-то сказал: «Ну что? Будем Майкла прописывать?» Я приободрился. У припасенной бутылки появился повод выйти в свет. В основном, все одобрили. Хоть какое-то разнообразие. Дожили до вечера. Вернулись с поля. Поели и переоделись. Собрались в нашей комнате. Кто-то потирал руки, кто-то настраивал гитару. Томительное ожидание чего-то необычного. На самом деле, обычной ежевечерней пьянки. Потом вошли девчонки. Выглядели на удивление красиво. Без телогреек и платков. Некоторые подкрасились, некоторые попытались что-то изобразить на голове. «Неужели в мою честь?» Девчонки смущенно шептались и кокетливо поглядывали в мою сторону, некоторые тихонько хихикали. Создавалось впечатление, что пьянок в этой группе раньше никогда не было.

Я, наконец, достал свою бутылку. Принесли еще. Выбрали тумбочку-самобранку. На ней стремительно стали появляться какие-то банки, стаканы, свертки, полиэтиленовые пакеты… Образовался стандартный нехитрый набор: кабачковая икра, кильки в томате, тушенка, черствый хлеб, печенье, яблоки… Кто-то достал складной нож, кто-то принес из столовой несколько алюминиевых вилок. Еще через мгновение на тумбочке не осталось свободного пространства. Все приготовились к действию. Повисло какое-то торжественное молчание, как будто все приехали не картошку именно из-за этого. Хотя до этого и так выпивали каждый вечер. Теперь банальная пьянка превращалась в нечто более интересное. Ситуация требовала пьянки-перформанса, пьянки-концерта, даже пьянки-спектакля… Парочки, мелкие компании, единоличники, весельчаки, балагуры и буки-затворники, ботаники и разгильдяи на некоторое время превратились в единый коллектив. Действо началось неожиданно. Все разобрали стаканы и посмотрели на меня. Я произнес тост. Сказал о замечательном коллективе, о выпавшей удаче, о замечательных ребятах и красивых девушках… Еще «… Надеюсь, что и впредь…», что «…попал в сказку…», что «…будем неразлучными друзьями…» И подобную хрень. Кто-то зааплодировал, кто-то язвительно комментировал, кто-то смеялся.

– Надо еще в геологи посвятить.

– Успеем еще

– А три геологических?

– Да хватит на сегодня. Три геологических не все выдерживают.

Все выпили и принялись уничтожать нехитрую закуску. Потом все расселись по кроватям и заговорили. Диалоги и комментарии превратились в монотонный гул. Все повеселели и раскраснелись. Спустя, примерно, месяц, в общежитии, мне рассказали, что «три геологических» – это такой обряд посвящения. Это как у подводников – выпить кружку забортной воды. Или на первой охоте кабаньей кровью перемазаться. Три геологических – гораздо банальнее. Надо выпить три по полстакана подряд, без закуски. Затем – произнести речь. По опыту прошлых посвящений, на речь хватало немногих. Говорили, в основном, что-то бессвязное, глупо смеялись и падали.

В одном углу организовался музыкальный кружок. Кто-то взял гитару. Начал бренчать. Спели пару песен. Обстановка несколько разрядилась. В воздухе повис какой-то необычный, едва уловимый запах. Я подумал, что так пахнет дружба. Кто-то принес еще водки. В такие моменты замечаешь, что водка всегда появляется из ниоткуда, льется как из невидимого источника, и до определенного момента всем хватает. Несколько человек подпевали хором. Гитара переходила из рук в руки. Наконец, очередь дошла до парня по имени Витя. Крепкий парень, с мужественным и одухотворенным лицом. Волосы спадали до плеч. Виктор периодически заправлял их за уши. Настоящий хиппи. С образом хиппи диссонировали только широченные плечи. Он негромко запел: «…мы стояли и дринчали мирно квас…» И что-то в этом роде.

– Башкир, хипанов давай!

Витя тихо начал: «…У нас в деревне тоже были хипаны, но всех увы уже давно позабирали…» Потом, чуть громче: «…Да, я последний из колхозных могикан…» Потом еще громче: «Сижу и плачу, вспоминая всю систему…» Вдруг, каак заорет: «КАК НАЙ-ТО-ВА-ЛИ МЫ С ГЕР-ЛОЙ ПО КЛИЧ-КЕ Э-Э-ЭММА!…» Я такого никак не ожидал. Даже вздоргнул. Припев подхватили все. «Хипаны, Хипаны, хипаны… Пинк флойд… Хипаны, хипаны, хипаны, тусовка…» Второй куплет превратился в сплошной ор обезумевших поклонников. Некоторые вскочили с мест и стали исступленно танцевать. Парень по имени Серега Марфин запрыгнул на кровать. Его примеру последовали еще несколько человек. Они скакали и кричали. Это было похоже на какой-то транс. Прыжки на кроватях, ор, визги, хохот… Скромницы съежились в углу. Кто-то вообще ушел. Тостов, естественно, потом уже не произносили. Подходили и выпивали. Иногда подносили поющим. От чего пение становилось задорнее. Некоторые девчонки сидели спокойно, всем своим видом давая понять, что происходящее – совершенно обычная картина: такое бывает на каждой пьянке, бывает еще похлеще, и все скоро закончится. Я тоже не выказывал удивления. Мол, и не такое выкидываем.