Обреченный царевич

Мериптах побежал не к воротам, а в обратном направлении, на дворцовые зады. Не потому что боялся стражников, они бы скорее всего не обратили бы на него никакого внимания, просто он выбрал наиболее короткую дорогу. Петляя и виляя, он пробрался меж полыхающими кухнями и распаленными поварами. Миновал череду мастерских, маленьких сарайчиков с распахнутыми настежь дверьми, внутри по три-четыре окаменевшие в своем старании фигурки ремесленников. Только в кузнице жизнь, грохот и огонь, как на кухне. Слева у него остался «Дом женщин». Ворота распахнуты в этот утренний час, туда-сюда, наподобие пчел, снуют, питающиеся смехом, прислужницы с женской половины. Обогнув заднюю корму дворца, Мериптах миновал бассейн и обступивший его сад. Далее выстроилась целая череда навесов из сухих пальмовых листьев. Там стояли в огромном количестве глиняные, большие и маленькие, широкогорлые и узкогорлые, кувшины – охлажденное пиво, молоко, простокваша, пальмовое масло и еще масса всякого ежедневно необходимого припаса. Сюда прилетали обалдевшие от жары и оплеух поварята и флегматичные, все с оттопыренной нижней губой писцы (человеческое самомнение всегда поселяется в нижней губе), разворачивали свои свитки. И масляный писец отпускал масло, а молочный – молоко. Хуже всех приходилось медовому писцу, он весь опух от осиных укусов.

За этими навесами было самое интересное место во всем этом громадном дворцовом городе. Что-то вроде свалки. Дырявые кувшины, разломанные повозки и мебель, бычьи скелеты, битый кирпич, гирлянды засохших цветов, тряпки и еще много-много всего. Здесь нестерпимо смердело, здесь стояли целые черные столбы из мух, здесь водились лучшие червяки для рыбалки, здесь его примерно два месяца назад походя, почти на бегу, совратила одна дворцовая танцовщица, запомнившаяся ему какой-то несусветной скользкостью всего тела и снаружи, и внутри и отсутствием двух передних зубов. Он был ужасно рад происшествию, потому что все его приятели – и великовозрастный, пятнадцати лет, Бехезти по кличке Шеду, что значит бурдюк, и обладатель невероятного по своим размерам, всегда охотно демонстрируемого уда Утмас – уже давно, по их словам, занимались этим потным делом со всякими скотницами.

Но не беззубая танцовщица была для Мериптаха главной тайной свалки, а подземный ход. Да, однажды, под обломками старой бочки, под кучей сухих веток акации он обнаружил уходящий под землю лаз. Подземный ход в мемфисском дворце и любом храме не был никакой редкостью. Город стоял на этом месте многие сотни лет и хранил в своей памяти и под своею пыльной шкурой множество тайн. Сколько подземных лазов обрушилось, сколько было просто забыто или забито костями любопытных и неосторожных. Но одно дело подземный ход вообще, охраняемый, кому-то принадлежащий, серьезный, а другое свой. Свой собственный. О нем не знал никто из приятелей и, насколько удалось проверить, никто из слуг. Вел он из княжеского дворца в соседний дворец, где жил первый визирь князя толстяк Тнефахт.

Мериптах конечно же исследовал подземную дыру. Ход был длиною всего локтей в сорок, выходил с той стороны на поверхность в маленьком глиняном дворике, окруженном со всех сторон заброшенными конусообразными амбарами. Чьих-либо свежих следов там Мериптаху обнаружить не удалось, и посему он решил, что является законным и единственным обладателем этого сокровища. Эта узкая, с шершавыми боками дыра даже снилась ему иногда, и он был уверен, что она сыграет в его жизни, может быть даже скоро, выдающуюся роль.

Оглядевшись, не видит ли его кто-нибудь, Мериптах потрогал маскировочную кучу на крышке хода. Нет, здесь никто не рылся. Мальчик еще раз огляделся и начал карабкаться на дерево, ствол которого услужливо искривлялся в сторону стены. Взобрался на стену, внизу был глухой проулок, образованный двумя кирпичными оградами и присыпанный горячим песком, как пересохший канал. Ни единой живой души. Зависнув на привычно скрипнувшей ветке, мальчик спрыгнул вниз и помчался по проулку. Солнце стояло уже почти отвесно. В этот час даже нищие погонщики надевают сандалии, чтобы не обжечь ноги. В другое время они из бережливости носят их привязанными к поясу. У Мериптаха мелькнула мысль – не вернуться ли в спальню за обувкой? Нет, уж лучше терпеть жар под ногами, чем жар в груди. До храма Птаха, куда он направлялся, было не так уж и далеко.

«Дом жизни» располагался сразу направо от широкого главного входа. Длинное одноэтажное здание, состоящее из двух больших залов и двух маленьких комнаток. В двух первых располагалась школа, в двух других дом учителя Неферкера и его престарелого слуги.

Мериптах, встав на четвереньки, подобрался к первому низенькому окошку, осторожно заглянул внутрь. Увидел он там то, что и рассчитывал увидеть. На глиняном полу на корточках сидело десятка три учеников-подростков, каждый левой рукой придерживал на коленях навощеную деревянную дощечку, а в правой держал тростниковую палочку. Меж ними расхаживал, чуть припадая на правую ногу, узкоплечий, горбящийся старик, учитель Неферкер. Он только что раздал задания ученикам и теперь смотрел, что они там карябают на своих дощечках. На лице у него застыло выражение недоброжелательной усталости. Время от времени он похлопывал себя по колену главным своим учительским инструментом – жесткой тростиной и, забравшись себе в рот двумя черными пальцами, со страдальческим видом шевелил единственный торчащий из верхней челюсти зуб. Когда учитель маялся зубной болью, лучше было в «Доме жизни» не показываться.

Неферкер, раздав задания в одном классе, прошаркал во второй. Мериптах поглубже просунул голову внутрь. Лица приятелей, увидевших его, просияли. Один за другим, осторожно, оглядываясь в сторону дверного проема, они подползали к нему со своими дощечками. Самое простое задание было у Бехезти. Старик Неферкер, как опытный педагог, каждого ученика мучил с учетом его способностей. От длинного, туповатого Бехезти он добивался только одного, чтобы тот толком запомнил простой счетный ряд. Как обозначается единица, десяток и сотня, сын повара усвоил, а дальше пойти был не в силах. Мериптах взял из его пальцев заостренную палочку и быстро начертал цветок лотоса – тысяча, поднятый кверху указательный палец – десять тысяч, лягушка – сто тысяч. Как обозначить миллион он тоже знал – человек, сидящий на одном колене с воздетыми к небу руками, – но не успел. Послышались учительские шаги, сын повара скользнул на свое место. Княжеский сын присел за окошком. Еще ноги не успели устать, как он услышал сердитый голос старика:

– Мериптах!

Встав во весь рост, мальчик увидел, что учитель стоит подле согнувшегося от страха Бехезти и смотрит в его записи.

Но, против ожиданий, наказания ни для одного, ни для другого нарушителя не последовало. Неферкер вышел наружу из класса, взял Мериптаха за плечо, поглядел на него внимательно и показал своей учительской палкой в дальний угол храмового двора:

– Ты знаешь, где находится святилище Ра?

Мальчик кивнул.

– Иди туда. Тебя там ждут.

Мериптах хотел было сказать, что почтенный учитель сам строго-настрого запрещал своим ученикам появляться там, дабы не потревожить тишину и покой священного места, но не успел, ибо Неферкер повторил свое приказание:

– Иди, Мериптах.

Два десятка водоносов в самую жаркую часть дня увлажняли храмовый двор, проливая на пыльной глине влажные тропинки.

Мальчик двинулся в сторону сада. Ступая медленно, несмотря на то что песок жег подошвы и, казалось, что каждый следующий шаг вынести уже будет нельзя.

Только в самом конце Мериптах чуть убыстрил шаг, просто, чтобы не закричать от боли. И вот уже тень. Кожу царапают сухие листья, в ноздри проникает запах влаги – это от бассейна, лежащего там, в глубине, за шершавыми стволами деревьев.

Почему он так решил, Мериптах не знал, и если бы спросили, чего он боится, не смог бы ответить. Но то, что не сдвинется с места, решил твердо. И в этот же миг увидел, как впереди, заметно выше его головы, отодвигается ветвь акации и появляется там, вверху, заляпанная тенями огромная бритая голова с невероятным, грубо расплющенным носом. Неподвижность мальчика превратилась в окаменение. Таких людей он еще не видел в своей жизни. Все рынки, площади и праздничные шествия великого города Мемфиса, собирающие человеческие чудеса всех четырех рас, шести окружающих княжеств и гостей из стран, названия которых ум египтянина не способен запомнить ни в пьяном, ни в трезвом виде, не могли похвастаться ничем подобным. Мериптах стоял, не зная, сможет ли вздохнуть, когда это все же потребуется, и покорно ждал, что будет дальше. И тут кошмар удвоился – явилась рядом с первой вторая голова, не уступающая первой по размерам, по бугристости, с почти нормальным носом, но с поразительными, как бы жеваными ушами.

Это демоны сада, с облегчением и ужасом понял мальчик, оставалось только вспомнить, что демоны делают с такими, как он, и прошептать соответствующее заклинание. Не успел. Расплющенный нос сказал:

– Иди с нами, Мериптах.

Как тут не пойдешь, хотя бы даже и ноги забыли, что умеют сгибаться. Два гиганта, которым принадлежали головы, раздвинули заросли, и буквально через три-четыре коротких мальчишеских шага показалась посыпанная крупным увлажненным песком площадка, темная, четырехугольная гладь бассейна с тремя большими сочными кувшинками посередине.

В каждом цветке шумно возилось по паре крупных насекомых. Рядом с бассейном, задними ножками прямо на мраморной раме, обрамлявшей кристалл воды, стояло величественное царское кресло. В кресле, спиной к мальчику, сидел мужчина, по облачению сразу было понятно – жрец, и очень высокого положения. И не только по облачению – золото на шее и руках, леопардовая шкура – по всей посадке этой фигуры чувствовалось, что это человек значительнейший. С такими, столь несомненно величественными, людьми мальчику в своей короткой жизни еще не приходилось сталкиваться. Робеть сильнее, чем он уже робел, было невозможно, поэтому он просто ждал.

Сильная, но, кажется, не злая рука подтолкнула его вперед – иди.

Мальчик обошел пруд по влажному песку той ходульной, искусственной походкой, которой ходят люди, изображенные на стенах дворцов и гробниц. Он не знал, надо ли ему пасть ниц перед этим неизвестным начальником или как княжескому сыну достаточно просто встать на колени, поэтому не сделал ни того ни другого. Ему пришлось совершить усилие, чтобы посмотреть в лицо сидящему жрецу. Он увидел широко посаженные немигающие глаза, вертикальные аскетические морщины на щеках, ямку на подбородке. Мысль о чем-то знакомом была первой из появившихся в совершенно пустой от страха голове. Да это же у его отца, князя Бакенсети, есть такие морщины и ямка, только глаза, как бы и такие же, но и совсем другие. Этот человек немного похож на отца, но и совершенно непохож.

– Ты знаешь, кто я? – сказал сидящий так, как могло бы сказать изваяние, совершенно не двигая губами.

Мериптах только сглотнул слюну.

– Я, Аменемхет, верховный жрец храма Амона-Ра в Фивах, старший брат твоего отца и твой дядя.

Мальчик с облегчением упал на колени. О знаменитом фиванском дяде он конечно же слышал, о нем много ходило разговоров при дворе, хотя князь Бакенсети их не одобрял и даже пресекал. О своем брате ничего слышать он не желал и даже старался дать понять всем, что никакого брата на самом деле у него и нет. Есть только слухи о нем, и те скоро рассеются. Но, пытаясь замалчивать, невольно возвеличиваешь. И в сознании Мериптаха, специально ничуть дядей не занятом, образовалась сияющая гора под названием великий жрец Аменемхет. Увидеть своего сказочного родственника Мериптах никогда и не рассчитывал. И вот он здесь, в кресле у бассейна. Это все равно, если бы к нему в гости явился какой-нибудь из нильских порогов.

– Встань, Мериптах, мне нужно тебя как следует рассмотреть.

Мальчик подчинился, но вставал с возникшим вдруг желанием не оправдать ожиданий дяди, оказаться плохоньким, негодящимся. Но почему-то не было уверенности, что с этим повезет. О, немыслимый, поразительный, с неба упавший в этот сад великий жрец Аменемхет, что я для тебя!

– Подойди ближе, Мериптах.

Меж ними и так было не более трех шагов, и мальчик не понял, в чем смысл просьбы. Каменные губы повторили:

– Подойди ближе. Еще ближе.

Мериптах стоял теперь так, что его колени практически упирались в колени сидящего.

– Сними набедренную повязку.

Приказание было странным, но у мальчика не было сил для сомнений. Привычным движением, как перед отходом ко сну, он обнажился.

– Повернись ко мне спиной.

Пребывая все в том же состоянии общей сбитости с толку, Мериптах сделал и это. Через мгновение он почувствовал – что-то коснулось его левой ягодицы. Жесткое, сухое – палец Аменемхета. В месте прикосновения у Мериптаха с полгода назад появилась россыпь довольно крупных родимых пятен, связанных, если захотеть увидеть, в один рисунок, отдаленно напоминающий кобру с раздутым капюшоном. Эта отметина была предметом сдержанного, но как бы уважительного интереса в княжеском доме. Всем в этом виделся некий, несомненно, божественный знак. Никто не мог просто и ясно растолковать, в чем его значение. Отца вид пятен ввергал в неприятную задумчивость, на губах матери порождал улыбку не менее загадочную, чем сам знак. Мериптах же понимал, правда, довольно рассеянно, что обладание им есть некая привилегия, невнятным образом совмещенная с какой-то ответственностью.

И вот теперь пальцы дяди. Человек, впервые им увиденный, живущий на другом конце бескрайней земли Египетской, едва назвавшись, выражает желание любоваться родимым изображением. И напряженно дышит там сзади. И молчит, немного пугая своим молчанием.

– Одевайся.

Натянув свои обноски, Мериптах посмотрел на дядю и даже не узнал его. По, казалось, каменному лицу ходили короткие судороги, брови сталкивались над переносицей чуть ли не с грохотом. Глаза сузились, вот так же точно они сужаются и у отца, когда он не знает, что ему делать.

– Что это за пятна? – осторожно, со всей почтительностью поинтересовался мальчик. – Никто не может объяснить, все умники отступают, все родственники поджимают губы.

– Ты хочешь знать, что это такое, Мериптах?

– Да, очень хочу.

– Я расскажу тебе. Не сейчас. Когда ты придешь ко мне в следующий раз. Мне нужно подумать. Ты ведь придешь ко мне?

– Я приду…

Сзади послышался шум раздвигаемых веток. Мериптах обернулся. Два встретивших его гиганта торопливо углублялись в сад.

– Кто они? Они напугали меня.