Из России за смертью

– Нечего ему здесь толкаться… Какие у меня с ним могут быть вопросы? Какая-нибудь просьба? Пусть едет в миссию.

Панов не любил, когда кто-нибудь из партнеров по его довольно многообразному бизнесу выходил прямо на него. Здесь, в Луанде, и рядовой, и генерал – все на виду, за каждым кто-нибудь да следит. Одни по обязанности, другие из зависти. И еще не известно, кого следует бояться больше. Генерал должен быть чист и неприступен. Ни одно пятнышко не должно попасть на мундир. Губит, как правило, небрежность в мелочах. Приход сюда Оливейры как раз из ряда таких мелочей. Но с другой стороны, этот мулат, несмотря на молодость, обладал поистине обезьяньей ловкостью и реакцией и никогда не допускал рискованных ситуаций. Он ел свой банан, крутя головой на все четыре стороны.

– Что ж, просто взял и пришел? – с раздражением спросил Панов, откладывая пемзу в сторону.

По этому жесту Емельянов понял, что прием гостя состоится. Но с тем же бесстрастным видом сообщил, что Оливейра уже был в миссии и Проценко посоветовал ему обратиться к Панову, так как генерал Саблин в Москве.

– Ах, он искал Саблина?! Тогда другое дело. Молодец. Зови. – Генерал шумно вылез из ванны, набросил белый махровый халат и грузно уселся в небольшое плетеное кресло, вытирая ступни о красный пушистый коврик.

Оливейра не заставил себя долго ждать и почтительно проследовал в ванную вслед за Емельяновым.

– Извини, дружочек, что принимаю тут. Давление поднялось, одно спасение – вода. – Потом обратился к Емельянову: – Переведи-ка подружелюбнее, да предложи пиво, если он не торопится.

Емельянов монотонно (и без всякого дружеского участия) перевел приветствие генерала.

– Не откажусь от вашего угощения, генерал, – почтительно произнес Оливейра.

– А… так он надолго. Тогда тащи водку, икру и чего-нибудь еще. У него дела или поболтать пришел?

– По делу, – успокоил Емельянов и удалился.

Генерал знал целый набор португальских слов и выражений, но его язык делался деревянным, как только он пытался выговаривать даже самые простые слова. Понимая несоответствие такого общения своему чину и не желая выглядеть недоучившимся курсантом, он предпочитал говорить по-русски, мягко жестикулируя правой рукой.

Панов говорил о давнем расположении к господину Оливейре, который, несмотря на молодость, уже стал одним из ведущих предпринимателей новой Анголы, и что такие люди нужны в любом обществе. При этом генерал, улыбаясь, прикидывал, с чем может быть связан визит.

Уже почти год между ними не было никакой связи. Последняя операция, проводимая ими, чуть не закончилась скандалом. И виноват в этом был вновь прибывший в миссию генерал Двинский. Панов как человек осторожный сразу же лег на дно и решил более ничего не предпринимать. Тем более что и операция-то была довольно мелкая. В кооператив, который обслуживает военнослужащих, пришла партия японских видеомагнитофонов. Но Панов распорядился, чтобы в продажу они не поступали, так как у кооператива есть задолженность по точно такой же аппаратуре перед госкомитетом по экономическим связям. По договоренности эти видеомагнитофоны вместо торгпредства при посредничестве Оливейры попали на ангольский рынок, где и были реализованы.

Операция мелкая и совершалась как-то впопыхах, поэтому среди офицерских жен пошел шумок, что в миссии процветает спекуляция. Предотвратить сплетни удалось волевым нажимом на заискивающих перед генералом офицеров, понимающих, что могут быть отправлены в Москву раньше, чем генерал Панов. А перед Двинским пришлось долго и искусно изворачиваться, объясняя неувязку спецификой нерегулярных поставок совместной советско-испанской торговой фирмы.

Если и сейчас Оливейра предложит нечто подобное, генерал прикажет гнать его взашей.

ЕМЕЛЬЯНОВ

В дверях появился Емельянов, толкая перед собой столик из матового оргстекла с золотыми колесиками, на котором был сервирован легкий ленч. Налил водку в хрустальные рюмки и жестом предложил закусить бутербродами с густо намазанной черной икрой. Подняв рюмку, Оливейра не пожалел красивых слов, чтобы передать почтение, с которым все деловые люди Анголы относятся к деятельности генерала Панова. «Пусть господин Панов будет в хорошем здравии, что даст ему возможность еще долго поддерживать преобразования на ангольской земле».

Емельянов перевел:

– Он пьет за вас.

Генерал кивнул головой и пригубил запотевшую рюмку. Оливейра выпил по-русски, одним глотком, и с удовольствием принялся за бутерброд.

Панов выдержал паузу и попросил Емельянова сказать гостю, что ванная комната – единственное место в доме, где, он уверен, не стоят подслушивающие устройства. Поэтому Оливейра может говорить совершенно свободно.

Оливейра отложил бутерброд и с улыбкой принялся вспоминать о тех радостных моментах, когда они смогли оказать друг другу несколько незабываемых услуг. Поэтому, заключил он, общение с генералом Пановым – всегда серьезное и приятное занятие.

Панов смотрел не на Оливейру, а на переводящего Емельянова и ему же ответил:

– Передай этому прохвосту, что времени у меня крайне мало, поэтому обойдемся без сиропа. Некогда мне с ним бутерброды жевать.

Емельянов спокойно перевел гостю, что генерал, в свою очередь, рад, что его ценят и любят в Анголе, и поэтому всегда открыт для дружеской взаимопомощи и поддержки любых благих начинаний. Зная господина Оливейру как делового и энергичного человека и доверяя ему лично, генерал предлагает сразу обозначить проблему, которая заставила гостя в столь жаркий день наносить визит.

Панов поморщился.

– К чему такие длинные речи? Опять дипломатничанием занимаешься?

– Сейчас он все выложит, – со знанием дела уведомил Емельянов. Уж кому, как не Емельянову, знать, как нужно разговаривать с этим народом. Пусть Панов искренне считает, что проводит переговоры, договаривается о сделках. На самом деле лишь благодаря изворотливости и умению Емельянова подать и обставить генеральское мнение, проворачиваются дела. Поэтому референт давно подменил роль переводчика ролью интерпретатора, да так искусно, что генерал, сам того не подозревая, привык к тому, что ему оставалось в основном кивать головой в знак согласия. Ангольская сторона раскусила маневры референта и относилась к нему с осторожностью и почтением. Знали: главное – это убедить Емельянова, а генералу он и сам объяснит.

Поэтому Оливейра продолжал как ни в чем не бывало рассказывать дальше о трудностях, постоянно возникающих на его алмазных приисках. Никто не хочет работать. Власти считают, раз у него частное предприятие, значит, можно притеснять как угодно. Душат налогами, не страхуют его рабочих. Вот, к примеру, недавно обратился к военным в Менонге, чтобы выделили ему бойцов для тяжелых физических работ. Деньги готов платить любые. Раньше ему не отказывали, а на этот раз ни одного человека не дали. Говорят, приказ из Луанды: быть в полной боевой готовности. Вот и работай дальше. Людей не дают…

– Неужели снова к войне дело идет? – невинно поинтересовался Оливейра. – Давно ведь на Южном фронте никаких действий не предпринималось. А солдат не дают. На рудниках некому породу вывозить.

Емельянов слушал, не перебивая и не переводя. Панов смотрел на него и поигрывал банкой с остатками пива, звонко хлюпающими внутри. Наконец Оливейра замолчал. А Емельянов подчеркнуто скупо изложил: он знает о боевой готовности в штабе Южного фронта. Все уверены, что планируется какая-то военная операция. Вынюхивает, грозят ли его приискам в этом районе неприятности.

– Вот хреновы дети! Ничего себе секретность! – вспылил генерал. – Каждый м… уже в курсе! И из-за этого он пришел ко мне?

Оливейра с удивлением наблюдал за реакцией генерала. Он никак не ожидал, что отказ дать ему для работы ангольских бойцов вызовет у генерала такой активный протест. На его вопросительный взгляд Емельянов ответил кратко:

– Генерал ничего не знает о военных приготовлениях в Менонге и помочь ничем не может.

– Я о военных приготовлениях тоже ничего не знаю, – соврал мулат. – Просто давно не стреляли.

– Если у вас больше просьб нет, генерал просит дать ему возможность отдохнуть. Слишком высокое давление не позволяет ему уделить больше времени даже такому приятному гостю, как вы.

– Гони его в шею, – продолжал сердиться Панов.

Не обращая внимания на генеральскую суровость, Оливейра продолжал жаловаться Емельянову:

– Плохие времена наступили, солдат не дают, никто ничем не занимается, военная техника ржавеет. Кому такой нищий мир нужен? К чему он ведет? К торговле тухлыми помидорами?

– Товарищ генерал, что-то он недоговаривает. Крутится на одном месте, вынюхивает, словно лиса.

– А ты поконкретней, поконкретней.

– Господин Оливейра, мы люди военные, тем более – представители великой державы и в ваши внутренние проблемы не вмешиваемся.

Емельянов понимал, что разговор только начинается.

Оливейра вкрадчиво продолжал:

– Согласен. Война закончится, совсем другая жизнь начнется. А зачем нам другая жизнь, если и эта вполне годится? Вы – уйдете, мы – останемся, а где я вертолеты возьму? Сами знаете, как у нас с техникой. А уж в мирное время и подавно ничего не купишь.

– Он интересуется вертолетами, – не глядя в сторону Панова, пробросил Емельянов.

– Во дает! А подводные лодки ему не нужны?

Панову стало душновато. Все его большое пухлое тело покрылось испариной. Кажется, этот парень пришел с серьезным предложением.

Оливейра старался определить, поняли они про вертолеты или еще нет. Военные – народ решительный, но негибкий. Особенно эти русские. Они всегда стараются ничего не понимать до тех пор, пока не убедятся, что им ничего не грозит.