Это Настоящий «Красный цветок», а не Ци-Гун «99 пальцев»

– Mangiare bene, dormire molto, lavorare – poco (питаться хорошо, спать много, работать мало), – и улыбнулся.

Я снова упал на кровать.

– Почему вы меня выкупили? Я теперь вам кто? – подрагивающим голосом произнес я.

– Ты маг (он так и сказал – «magus»), я понял это, едва увидел тебя. Тебе, наверное, крепко досталось в битве магов: сверху ничего не видно, а внутри большие разрушения… здесь никто так не ударит… Это другая сила! Я, поверь, всякого насмотрелся. Тут люд простой… Ты маг… Я никогда не встречал такого, как ты, а был во многих местах, и родом я не отсюда, моя земля – «sotto cielo» («Поднебесная», – подумалось мне), не слыхал? Живу долго, а про тебя вот не могу даже знать, сколько ты прожил, не могу знать… Очень много, однако – так каналы забиты. Ты, вижу, из благородных: всегда ел сытно и помногу, никогда не работал тяжело. Ты знаешь что-то, чего здесь никто не знает… Но ничего не умеешь.

Или ты оказался там, где быть не положено, или хотел взять то, что тебе не принадлежит, – добавил он после продолжительных раздумий.

– Так, может, я Старик Хоттабыч? – с тоски по-дурацки пошутил я и понял, что это сверх его понимания. У в замешательстве развел руками.

– Они ходили вокруг тебя и все гадали, откуда ты взялся? Дураки, ты уйдешь, как пришел… Уйдешь, никто и не заметит. Мне нужно помочь тебе собраться в дорогу.

– Далеко-далеко? – внутри похолодело.

– Нет, я должен помочь тебе собрать силу…

Выполнить наставление о хорошем питании мне помогала жившая при усадьбе некрасивая служанка, повариха.

Она не разговаривала со мной и держалась отчужденно. Первым съеденным блюдом был суп из «frutti del mare» – морепродуктов, даров моря: креветки и всякая мелкая морская живность. Вкусно и полезно. Вся пища была простая, без изысков. Основу составляли злаки, мясо. Вино тоже было в ходу, его разбавляли водой и пили не только вечером, но и в течение дня.

Пергола стояла на крутом склоне. На дне чаши пологих холмов рос «ни живой ни мертвый» огромный дуб – его в незапамятные времена опалила молния и он стоял траурно-черный в обрамлении сочно-зеленых побегов. Ниже дна чаши с дубом в центре находилось другое дно – расположенного вокруг холмов глубокого оврага с текущим по нему ручьем-змеем.

Журчание ручья и пение невидимой птицы привносили сюр в это залитое солнцем и звучащее эхом пустоты безлюдное место.

Дом располагался невдалеке от перголы. Меня потряс его явно «не отсюда» вид – три этажа, правильная кубическая форма. Первый этаж с отдельным входом. Указывая на него пальцем, У коротко сказал: «Per le ospiti» (для гостей). Место приема пищи – на втором этаже, куда вела узкая каменная лестница. Большущая общая комната, совмещенная с кухней, громадный очаг (камин). Рядом кабинет с манускриптами и небольшая комната (тоже для гостей). Выше – деревянная лестница – апартаменты хозяина. Хозяин дома («Padrone di casa») здесь бывает не часто, У его наместник, заправляет всем и всеми, кроме Дикобраза… конечно. Тот сам по себе.

Ничего лишнего, ничего напоказ, но все, что было в доме, поражало своей основательностью. Стул – двумя руками не поднять, обеденный стол, сделанный непонятно из какого дерева, пожалуй, человека четыре заносили.

Безлюдный дом, безлюдное поместье. Место странное-с! И я тут непонятно откуда и неизвестно зачем.

То, что доктор прописал – хорошо кушать, много спать и мало работать – приносило плоды, но меня еще, образно говоря, качало ветром.

Однажды утром У пришел с горшком терракотового цвета, из которого поднимался красный цветок.

– Теперь это будет для тебя главным! – сказал он. – Будешь стоять в столбе.

Поставив меня вертикально невдалеке от цветка, У руками, коленями принялся разминать неподатливую глину моего тела, вылепливая некую фигуру. Он устанавливал, выкручивал мои стопы, колени, поясницу, корпус, пальцы, плечи, шею… поправлял стойку – не было ничего, чего бы он не коснулся. Ноги – на ширину плеч, стопы параллельно. Колено – над основанием большого пальца ноги. Трудился молча. Старательно. Очень сосредоточенно. И вдруг буркнул-скомандовал: «Тяжесть падает на пятки!»

Это «опрокинуло» все мое доверчиво затаившееся естество. Ум встрепенулся и заметался растерянно: сесть не сесть, а что… что? У покачал головой и, корча рожи, ужимками показал, что нечего, дескать, мне своим толстым задом усаживаться на пятки, просто большая часть тяжести должна приходиться ближе к пяткам, чем к носкам. Чтобы лучше дошло, он сам стал в столб и перенес вес на носки, почти падая вперед. «Не так!» Утрированно отклонился назад, задрав носки, неуклюже опершись на пятки. «Не так!» Ухмыльнулся и показал, как правильно: «Так!»

Я все время страшился языковых сбоев. Не есть ли «тяжесть падает на пятки» каким-то устойчивым сочетанием вроде чешского: «Позор! Полиция воруе!»?[3 - «Внимание! Полиция предупреждает!» (чешск.).]

«Знания-навыки-умения», – не уставала повторять моя умная подружка-филолог. Она писала диссертацию на тему «Обучение чтению на французском языке в неязыковых вузах»… В том же духе наставлял комроты, офицер-афганец: «Стрелок должен знать, что нужно совместить мушку и рамку; стрелок должен уметь делать все это грамотно; стрелок, чтобы стать стрелком, должен отстрелять свои минимум 600 патронов!» «Сволочи, – в ярости добавлял он, когда на стрельбище нам поштучно раздавали патроны, – нашли, на чем экономить…»

Здесь мне никто не сказал, для чего это все, что нужно, как нужно… и какие 600 патронов нужно выпустить, чтоб научиться, – пилигрим, идущий куда глаза глядят, да и только… смиренный и терпеливый…

– У нас не принято все говорить прямо, – доверительно разъяснил У, наверное, почувствовав мое настроение. – Ученика должно мучить сомнение. Пусть что-то малое, но непонятное. Сомнение должно проживать в нем. Не дать ему закоснеть, загордиться, посчитать себя ровней учителю. Алчущему знаний приличествует почтительность, знающему подобает достоинство. Я люблю туманные образы, они создают аромат таинственности и чувство причастности к тайному знанию. Металлический прут, обернутый ватой, – это ничего для незнающих, но многое для тех, кто понимает. Это чувство. Ты мне не ученик, ты – сам маг и у нас мало времени – день короткий, а сборы долгие. Поэтому, как ни горько, я не открою тебе многих важных вещей и не скажу многих полезных стихов. Из поколения в поколение учение передают в песнях, чтобы и неграмотный не забыл, и грамотный не напутал… Не утаю – нет, не успею. Спешка запечатывает мне рот… и развязывает руки…

И У без устали продолжил выставлять мои стопы и колени, править и править стойку.

Его усилия привели меня к уверенности, что низ здесь важнее верха, что он и подтвердил: «Ошибку в руках исправляй ногами и поясницей. Ошибку в ногах и пояснице уже ничем не исправить».

Обходя меня по кругу и придирчиво оглядывая, У довольно заметил: «Все подделки разные, все настоящее одинаково». Лицом показал, чтобы я замер. Я замер. Он встал напротив, так близко, что я чувствовал его дыхание, тепло и подвижную неподвижность. Это мне напомнило увиденных еще в детстве двух котов. Дрались, орали, а потом вдруг надолго застыли, как бы гипнотизируя друг друга. «Для рукопашной схватки, – прошептал, как продышал, У, – то правильно, что и для стояния в столбе… Что верно для стояния в столбе – верно и для схватки». И снова застыл. Я попытался пошевелиться, было очень тяжело с непривычки, но он, даже не говоря ничего, не шевелясь, прервал мои поползновения. Может быть, глазами, взглядом, может, бровью… И я продолжил стояние, хотя дрожь била все сильнее.

– Это основы, – то ли выдохнул, то ли внушил мне телепатически У. – Старые учителя иногда ничего другого и не делают, – уже в голос произнес он, – бедро вперед, живот назад… и сила возрастает! Когда тело расслаблено и силы накоплено много, все обязательно станет, как надо. Само. Нет времени ждать – я буду делать тебя руками.

Он оставил свой пост, подошел ко мне, надавил одной ладонью на копчик (заставляя его податься, подобраться вперед), а второй – на нижнюю часть живота (заставляя его подобраться назад-внутрь). Ладони у него были жесткие, и, хотя давил он не сильно, сразу стало понятно, что означает «бедро вперед, живот назад» – ювелирные тиски с губками, обклеенными толстой кожей, – и зажато железно, и поверхность детали не деформируется. «Из-под мягкой лайки, – вспомнилась фраза О’Генри, – в любую минуту может выставиться костлявый кулак». От костлявого кулака в лайковой перчатке руки У отличались только тем, что иногда становились очень горячими. Так было во время массажа или лечения. Сейчас от рук просто шло ровное тепло.

Задав «умелой рукой» правильное положение поясницы, У скупо пояснил: точка Мин-Мэнь, «Ворота жизни», открыта. Потыкал в место на спине примерно напротив пупка: Мин-Мэнь, это Мин-Мэнь. Точка Мин-Мэнь должна быть открыта всегда! Другие точки не так: или открыты, или закрыты (пустое и полное) – это нормально. Не Мин-Мэнь! Она тоже «живет», открывается больше или меньше, но полностью не закрывается никогда.

Боясь что-то упустить, я решил вести «конспект». Благо задняя стена дома, скрытая от глаз, была светлой, а припасенный уголек легко оставлял на ней след. Когда У ушел, я сделал «вид сбоку», подразумевая под вертикальной линией ту палочку, которой У «восстанавливал перпендикуляр» из моего колена в основание большого пальца. Я изобразил не только правильный, но и неправильный изгиб колен. Если колени слишком согнуты, то велика опасность их переутомить или даже травмировать.

Так увлекся, что не заметил, как вернулся У и стал наблюдать за моим «творчеством».

– Geroglifico? – хитро улыбнувшись, спросил он. – Этот (он ткнул в правую фигурку) – не уметь. Этот (в левую) – уметь. Да (рассудительно), ты точно маг… Дураки не знают, но думают, что знают. Умные не знают, но понимают, что не знают. Ты – маг, но ты не знаешь об этом, а может, забыл.

У еще раз бросил взгляд на рисунок, повернулся ко мне, ткнул меня в задницу, потом в поясницу – это не так! Взял у меня уголек и нарисовал новую фигурку с округло очерченной поясницей и задницей.

Поставил меня в правильную стойку перед стеной и наставительно сказал:

– Geroglifico – хорошо, понятно сразу. Там (он показал в направлении кухонного стола) – tavola; там (в сторону комнаты хозяина) – tavolo: столешница и там, и там, четыре ножки, и там, и там, но одно, как женщина (женского рода), другое, как мужчина. А давай их переставим: все поменяется – тот, что был как женщина, станет как мужчина, и наоборот. Завязали мудрецу глаза и подвели к слону, он взялся за хобот и закричал: «Удав!» Так и тут: tavola, tavolo… Другое дело, Geroglifico! Это – legatus legionis (командующий легионом), – приложил ладонь козырьком ко лбу, будто всматриваясь вдаль, – не legionarii tirones (рекрут), – и поднес себе ладонь под самые глаза, почти закрыв поле зрения, как подслеповатый, который пытается что-то прочесть по буквам.

– Рисовать слова просто, – вдруг начал рассказывать он. – Как дом строить. Сложил кусочки – и хорошо. Кусочков совсем немного надо.

Черта слева направо (

); черта сверху вниз (

); точка, которую можно рисовать сверху, снизу (

); наклонная влево и наклонная вправо (

); «крюк» (

).

А это – дополнительные.

Похоже, У вошел в раж. Он ходил вдоль стенки и говорил-говорил, перемежая разговоры своей каллиграфией.

– Вот напиток «ча» – молодой листок. Помогает голове и телу. Его Geroglifico имеет вид… (тук-тук-тук… застучал уголек по стене).

Верхняя часть («трава») – число 20 (тук-тук-тук…).

Средняя часть «человек» – число 8.

Нижний знак («дерево») – десять.