Экономические эксперименты. Полные хроники

Для воссоздания событий реформы я взял опубликованные Т. и Ю. Ефериными и В. Кондрашиным в ежегодниках «Крестьяноведение» летописей двух больших сел, расположенных в разных регионах, – мордовского Старого Синдрова и саратовского Лоха (корни этого названия – не в современном жаргонном обозначении обманутого простодушного человека, в тех краях так называется форель, которой изобиловала местная река).

Оба села возникли в XVII веке. Лох – как сторожевая слобода на пути набегов кочевников, Синдрово – на полянах Мокшанского леса, где селилась местная мордва. У обоих – свои вольнолюбивые легенды. В Синдрово жива память об участии в пугачевских войнах, рядом с Лохом – гора, в пещере которой, по преданию, жил знаменитый во времена Грозного разбойник Кудеяр. Как говорится, есть что вспомнить, особенно лоховцам, которые в пятом году изрядно пожгли местных помещиков, так что Столыпину в пору его саратовского губернаторства туда казаков на усмирение пришлось посылать.

В Синдрово в начале XX века насчитывалось две с половиной тысячи человек, в Лохе – вдвое больше – около пяти тысяч. В обоих селах – классическая поземельная община с переделами земли каждые шесть-восемь лет и с такой чересполосицей наделов, что и представить себе трудно. В Синдрове на одну разверсточную душу приходилось до 24 полос в пяти местах общинной земли, ширина которых доходила до восьми метров. Ну, как пахать на таких полосках, то и дело переезжая с одной на другую? Но мужицкий кадастр все делил строго «по равнению». Точно было известно: на этом поле десятина даст двенадцать телег ржи, а на том – только полторы. Вот и делили каждое поле так, чтобы всем досталось по полоске. А в Лохе при дележе использовали жребий, и, если кому выпала полоса в плодородной степи, он плясал от радости: «Ой, теперя мы с хлебом».

Пахали сохой, жали серпом, молотили деревянным цепом. Только у самых зажиточных крестьян перед революцией начали появляться более современные сельхозорудия. Урожаи были низкие. Синдровцы сеяли больше всего озимую рожь – культуру, столь близкую сердцу бунинского Лукьяна Степанова, цитированного мною выше: «Как сеяли деды-прадеды ржицу, так и нам бог велел. Они только ее, матушку, знали, а цигарки из трехрублевок вертели». Но синдровцы, хотя и придерживались дедовских традиций в земледелии, богатеть не спешили. Рожь давала с десятины 12 пудов, около двух центнеров зерна. Если взять самую низкую современную норму высева ржи – несколько больше центнера, то это получается сам-два. Где уж тут богатеть! Лоховцы же хозяйствовали более эффективно: занимая поля также в основном озимой рожью, собирали по четыре-семь центнеров зерновых с гектара.

Земли остро не хватало. Если в 1864 году на едока в Синдрово ее приходилось 3,5 десятины, то в 1911 году – вдвое меньше, 1,7 десятины. Точно то же самое происходило в Лохе. Там население с 1835 по 1903 год увеличилось вдвое, и, стало быть, пашня на душу населения сократилась также вдвое. Как тут не бунтовать, не жечь помещичье имение, которое со своими сотнями десятин словно заноза в мужицком сердце.

Тем не менее имущественное неравенство среди крестьян обоих сел было разительное, но зависело оно от состава семьи: чем многолюднее двор, чем больше в нем рабочих рук, особенно мужских, тем больше у него земли и скота. В Синдрово большинство семей из трех человек не имели земельного надела и лошадей. Семья в пять человек уже обладала девятью десятинами земли и нередко имела лошадь. А двор, где жили девять-десять человек, имел от двенадцати до двадцати десятин и две лошади.

То же самое в Лохе. Анализ переписных листов показывал, что к малоимущим семьям относились молодые пары с малолетними детьми, стариковские пары, одинокие вдовы и вдовцы, а самые богатые землей и скотом семьи состояли из восьми-двенадцати человек.

Казалось бы, при таком расслоении село должны были сотрясать зависть и социальные раздоры. Но этого не происходило, так как каждый понимал: достаток заработан тяжким семейным трудом. «Богатство должно быть заработано честным трудом, на людях, чтобы люди знали, откуда у тебя деньги и сколько их», – говорила в ходе социологического опроса, проведенного в начале девяностых годов прошлого века, старая жительница Лоха. А другая, работавшая у богатого крестьянина, добавляла, рассказывая о своем хозяине: «Он как уйдет на неделю в степь ночевать, так и не приходит. У него гольная соль была на рубашке. Как кринолин жесткая. Все соль съедала».

Более того, по свидетельству старожилов трудолюбивый бедняк мог выбиться в середняки. В начале двадцатого века цены на сельскохозяйственные работы в селе и уезде были таковы, что за полевой сезон поденщик был в состоянии заработать на покупку коровы или лошади, обеспечить себя хлебом до нового урожая и, перейдя на свой надел, который он до поры до времени, пока у него нет своей тягловой силы, мог сдать в аренду, начинать самостоятельно хозяйствовать.

Вот еще какие синхронные факты из жизни наших сел останавливали на себе мое внимание. В 1902 году в Лохе было создано общество потребителей с целью «доставления своим членам по возможно дешевой цене или умеренным рыночным ценам различных предметов потребления и домашнего обихода…» В то же самое время в Синдрово организован сначала случной пункт, а потом и «бычиное товарищество» для улучшения породы лошадей и коров. Это были проявления начал взаимопомощи и кооперации, распространявшихся по всей стране в виде учреждений мелкого кредита, где брать ссуду крестьянину значительно выгоднее, чем занимать деньги у ростовщика-кулака, потребительских и животноводческих кооперативов, как в описываемых селах. А в Сибири с ее развитым скотоводством широкое распространение нашли маслодельные и сыродельные артели. Так проявлялась крестьянская самодеятельность, которой не мешало государство, а даже скорее поддерживало ее. Это потом, при советской власти система сельской потребительской кооперации стала фактически государственным образованием, управлявшимся властью сверху донизу, а тогда сами крестьяне проявляли инициативу.

И вот в этот устоявшийся, хотя и совсем неблагополучный мир, живущий в рамках многовековой общинной традиции, вторгаются столыпинские указы. В Лохе летом 1908 года на сельских сходах обсуждался «отвод домохозяевам мест для земельных участков, укрепляемых в личную собственность». Сколько же их было – этих домохозяев? 25, или три процента от общего числа.

Столько семей выделилось на отруба с 1908 по 1913 год. Это были, скорее всего, наиболее зажиточные семьи, чье экономическое развитие сдерживала община. И вот тут начались социальные раздоры – запугивание и даже избиение выделявшихся, так как удобной для сельскохозяйственного использования земли не хватало для того, чтобы разделить ее на всех. Но группа зажиточных упорно продолжала выделяться, строить самостоятельное хозяйствование, получая ссуды Крестьянского банка для покупки скота, инвентаря, земли. В селе образовалось товарищество «41 хозяин», которое при содействии Крестьянского банка купило в Петровском уезде около пятисот десятин земли у помещика.

Ну а что в Синдрово? Здесь то же самое, что и в Лохе – резкое противодействие общины, с которым столкнулись первые же «укрепленцы». Как выделять, где выделять, когда выделять землю, ждать ли очередного передела? Пришлось вмешиваться уполномоченному уездной землеустроительной комиссии.

Отрубники чувствовали себя белыми воронами на селе, причем это чувство только обострилось после Октябрьской революции, когда общинники стали их поджигать и всячески разорять. Так настоящий погром был учинен на хуторе П.А. Потапкина. Этот Потапкин был классическим представителем тех «сильных и трезвых», на которых стремился ориентироваться Столыпин. Он едва ли не первым вышел из общины в 1910 году, укрепив за собой десять десятин земли и с помощью выделяемой государством 150-рублевой ссуды перенес свою усадьбу на хутор, а три года спустя стал главой кооперативного «бычиного товарищества. Вскоре он заслужил репутацию образцового хозяина – организовал у себя на хуторе многопольный севооборот, продавал крестьянам семена клевера, способствовал распространению передовых агротехнических приемов. Его-то и громили первым весной восемнадцатого года, когда буквально одним махом были сметены первые результаты столыпинской реформы. А потом взялись за восемь других хуторян и отрубников. Всего же выделили свои наделы 53 хозяина, из которых 14 немедленно продали их, не видя возможности самостоятельно хозяйствовать на пяти-шести десятинах.

Но не только поэтому крестьяне не хотели укреплять свои наделы. Главной причиной их отрицательного отношения к реформе было то, что община как бы страховала сельского человека от голода, давала жить малоземельным. Вот эта ее социальная функция и определяла отношение к столыпинскому проекту.