Дневник провинциала в Петербурге

– Денег, говорят, нет, – будут, говорю!

– Еще бы! и пословица говорит: нет денег – перед деньгами!

– Перед нами времени-то сколько?

– Мало ли перед нами времени! Мы поцеловались опять.

– Только вот голова болит! – продолжал он, – постоянно болит! Корреспонденции эти, что ли… а впрочем, какой это бодрый, крепкий народ корреспонденты!

– Коренники!

– У нас есть один екатеринославский корреспондент – ну, просто можно зачитаться его корреспонденциями!

– Что и говорить! екатеринославцы – они молодцы!

В наше время ярославцы молодцами слыли… помнишь, половыер – ведь все были ярославцы! И все один к одному! Мяса какие у них были – не уколупнешь!

– Ну, екатеринославцы… те по части публицистики!

– Да, брат, везде прогресс! не прежнее нынче время! Поди-ка ты нынче в половые – кто на тебя как на деятеля взглянет! Нет! нынче вот земство, суды, свобода книгопечатания… вон оно куда пошло!

Под влиянием воспоминаний я так разгулялся, что даже совсем позабыл, что еще час тому назад меня волновали жестокие сомнения насчет тех самых предметов, которые теперь возбуждали во мне такой безграничный энтузиазм. Я ходил рядом с Прелестновым по комнате, потрясал руками и, как-то нелепо захлебываясь, восклицал: "Вон оно куда пошло! вон мы куда метнули!"

– Не правда ли? – вторил, в свою очередь, Прелестнов, – не правда ли, как легко дышится!

– Уж чего легче надо!

– И как светло живется!

– Уж чего же…

– Банки, ссудо-сберегательные кассы, артельные сыроварни… а сколько в одном Ледовитом океане богатств скрыто… о, черт побери!

Мы поцеловались еще раз.

– Только, брат, расплываться не надо – вот что! – прибавил он с некоторою таинственностью, – не надо лезть в задор! Тише! Тише!

– То есть как же это: не расплываться?

– Ну да; вот, например, ежели взялся писать о ссудо-сберегательных кассах – об них и пиши! Чтоб ни о социализме, ни об интернационалке… упаси бог!

– Это вследствие свободы печати, что ли?

– Ну да, и свобода печати, да и вообще… расплываться не следует!

Лицо Прелестнова приняло строгое выражение, как будто он вдруг получил из Екатеринославля совершенно верное известие, что я имею намерение расплываться. Мне, с своей стороны, показалось это до крайности обидным.

– Да я разве… расплываюсь? – спросил я, смотря на него изумленными глазами.

– То-то! то-то! время "Маланий", брат, нынче прошло! Ну да, впрочем, не в том дело. Я очень рад тебя видеть, но теперь некогда: надо корреспонденцию разбирать. Кстати: из Кишинева пишут, что там в продолжение целого часа было видимо северное сияние… каков фактец!

– Да… фактец – ничего!

– Ну-с, так вот что: приходи ты ко мне завтра вечером, и тогда…

Лицо Прелестнова из строгого вдруг сделалось таинственным. Видно было, что он хотел нечто сообщить мне, но некоторое время не решался.

– Впрочем, от тебя скрываться нечего, – наконец сказал он, – с некоторого времени здесь образовалось общество, под названием "Союз Пенкоснимателей"… но ради бога, чтоб это осталось между нами!

Он произнес это так тихо, что я даже побледнел.

– И это общество… запрещенное? – спросил я.

– То есть как тебе сказать… оно, конечно… Цели нашего общества самые благонамеренные… Ведем мы себя, даже можно сказать, примернейшим образом… Но – странное дело! – для правительства все как будто неясно, что от пенкоснимателей никакого вреда не может быть!

– Гм… и завтра у тебя сборище?

– Ну да, ты увидишь тут всех.

– Отлично. А у меня кстати несколько вопросов есть.

– Прекрасно. Стало быть, до завтра. Завтра мы все порешим. Только, чур, не расплываться! Помни, что время "Маланий" прошло! А покуда вот тебе писаный устав нашего общества.

Мы опять обнялись, поцеловались и, смотря друг на друга светящимися глазами, простояли рука в руку до тех пор, пока нам не сделалось тепло.

Наконец, однако ж, я вышел. Но когда я уже был внизу лестницы, Прелестнов, должно быть, не выдержал, выбежал на площадку и сверху закричал мне:

– Смотри же! не расплываться! "Маланью" нужно оставить! Оставить "Маланью" нужно!

* * *

Я не шел домой, а бежал.

"Тайное общество! – думалось мне, – и какое еще тайное общество! Общество, цель которого формулируется словами: "не расплываться" и "снимать пенки"! Великий боже! в какие мы времена, однако ж, живем!"

А ведь какой был прекраснейший малый, этот Прелестнов, в то незабвенное время, когда он писал свою диссертацию "Гомер, как поэт, как человек и как гражданин"! Совсем даже и не похож был на заговорщика! А теперь вот заговорщик, хитрец, почти даже государственный преступник! Какое горькое сплетение обстоятельств нужно было, чтоб произвести эту метаморфозу!

Я как сейчас помню некоторые выдержки из его достопамятной диссертации.

"Гомер! кто не испытывал высокого наслаждения, читая бессмертную "Илиаду"? Гомер – это море, или, лучше сказать, целый океан, как он же безбрежный, как он же глубокий, а быть может, даже бездонный!"

Далее:

"Но Гомер безбрежен не только как поэт, но и как человек. Ежели мы хотим представить себе идеал человека, то, конечно, не найдем ничего лучшего, как остановиться на величественном образе благодушного старца, в котором, как в море, отразилась седая древность времен".

И еще далее:

"Но Гомер был в то же время и гражданин. Он не скрывает своего сочувствия к оскорбленному Менелаю, что же касается до его патриотизма, то это вопрос настолько решенный, что всякое сомнение в нем может возбудить лишь гомерический хохот".