Господа Головлевы

Que j'aime les mili-mili-mili-taires!

Она чуть не упала. Бегом добежала до повозки, села и велела как можно скорее ехать в Головлево.

***

Аннинька воротилась к дяде скучная, тихая. Впрочем, это не мешало ей чувствовать себя несколько голодною (дяденька, впопыхах, даже курочки с ней не отпустил), и она была очень рада, что стол для чая был уж накрыт. Разумеется, Порфирий Владимирыч не замедлил вступить в разговор.

– Ну что, побывала?

– Побывала.

– И на могилке помолилась? панихидку отслужила?

– Да, и панихидку.

– Священник-то, стало быть, дома был?

– Конечно, был; кто же бы панихиду служил!

– Да, да… И дьячки оба были? вечную память пропели?

– Пропели.

– Да. Вечная память! вечная память покойнице! Печная старушка, родственная была!

Иудушка встал со стула, обратился лицом к образам и помолился.

– Ну, а в Погорелке как застала? благополучно?

– Право, не знаю. Кажется, все на своем месте стоит.

– То-то «кажется»! Нам всегда «кажется», а посмотришь да поглядишь – и тут кривенько, и там гниленько… Вот так-то мы и об чужих состояниях понятие себе составляем: «кажется»! все «кажется»! А впрочем, хорошенькая у вас усадьбица; преудобно вас покойница маменька устроила, немало даже из собственных средств на усадьбу употребила… Ну, да ведь сиротам не грех и помочь!

Слушая эти похвалы, Аннинька не выдержала, чтоб не подразнить сердобольного дяденьку.

– А вы зачем, дядя, из Погорелки двух коров увели? – спросила она.

– Коров? каких это коров? Это Чернавку да Приведенку, что ли? Так ведь они, мой друг, маменькины были!

– А вы – ее законный наследник? Ну что ж! и владейте! Хотите, я вам еще теленочка велю прислать?

– Вот-вот-вот! ты уж и раскипятилась! А ты дело говори. Как, по-твоему, чьи коровы были?

– А я почем знаю! в Погорелке стояли!

– А я знаю, у меня доказательства есть, что коровы маменькины. Собственный ее руки я реестр отыскал, там именно сказано: «мои».

– Ну, оставим. Не стоит об этом говорить.

– Вот лошадь в Погорелке есть, лысенькая такая – ну, об этой верного сказать не могу. Кажется, будто бы маменькина лошадь, а впрочем – не знаю! А чего не знаю, об том и говорить не могу!

– Оставим это, дядя.

– Нет, зачем оставлять! Я, брат, – прямик, я всякое дело начистоту вести люблю! Да отчего и не поговорить! Своего всякому жалко: и мне жалко, и тебе жалко – ну и поговорим! А коли говорить будем, так скажу тебе прямо: мне чужого не надобно, но и своего я не отдам. Потому что хоть вы мне и не чужие, а все-таки.

– И образа даже взяли! – опять не воздержалась Аннинька.

– И образа взял, и все взял, что мне, как законному наследнику, принадлежит.

– Теперь киот-то весь словно в дырах…

– Что ж делать! И перед таким помолись! Богу ведь не киот, а молитва твоя нужна! Коли ты искренно приступаешь, так и перед плохенькими образами молитва твоя дойдет! А коли ты только так: болты-болты! да по сторонам поглядеть, да книксен сделать – так и хорошие образа тебя не спасут!

Тем не менее Иудушка встал и возблагодарил бога за то, что у него «хорошие» образа.

– А ежели не нравится старый киот – новый вели сделать. Или другие образа на место вынутых поставь. Прежние – маменька-покойница наживала да устроивала, а новые – ты уж сама наживи!

Порфирий Владимирович даже хихикнул: так это рассуждение казалось ему резонно и просто.

– Скажите, пожалуйста, что же мне теперь делать предстоит? – спросила Аннинька.

– А вот, погоди. Сначала отдохни, да понежься, да поспи. Побеседуем да посудим, и там посмотрим, и этак прикинем – может быть, вдвоем что-нибудь и выдумаем!

– Мы совершеннолетние, кажется?

– Да-с, совершеннолетние-с. Можете сами и действиями своими, и имением управлять!

– Слава богу, хоть это!

– Честь имеем поздравить-с!

Порфирий Владимирыч встал и полез целоваться.

– Ах, дядя, какой вы странный! все целуетесь!

– Отчего же и не поцеловаться! Не чужая ты мне – племяннушка! Я, мой друг, по-родственному! Я для родных всегда готов! Будь хоть троюродный, хоть четвероюродный, – я всегда…

– Вы лучше скажите, что мне делать? в город, что ли, надобно ехать? хлопотать?

– И в город поедем, и похлопочем – все в свое время сделаем. А прежде – отдохни, поживи! Слава богу! не в трактире, а у родного дяди живешь! И поесть, и чайку попить, и вареньицем полакомиться – всего вдоволь есть! А ежели кушанье какое не понравится – другого спроси! Спрашивай, требуй! Щец не захочется – супцу подать вели! Котлеточек, уточки, поросеночка… Евпраксеюшку за бока бери!.. А кстати, Евпраксеюшка! вот я поросеночком-то похвастался, а хорошенько и сам не знаю, есть ли у нас?

Евпраксеюшка, державшая в это время перед ртом блюдечко с горячим чаем, утвердительно повела носом воздух.

– Ну, вот видишь! и поросеночек есть! Всего, значит, чего душенька захочет, того и проси! Так-то!

Иудушка опять потянулся к Анниньке и по-родственному похлопал ее рукой по коленке, причем, конечно, невзначай, слегка позамешкался, так что сиротка инстинктивно отодвинулась.

– Но ведь мне ехать надо, – сказала она.