Свордену надоело возражать. Тема Пятнистой-Флёкиг и ее превращений из девочки в мальчика и обратно все еще оставалась болезненной для Церцерсиса. Стоило каким-то боком ее затронуть, как уже ничто не могло пресечь потоки яда, которые Церцерсис изливал на Пятнистую. Он так и продолжал ее звать – Пятнистая, кривя губы и сжимая кулаки.
Несмотря на все усилия Свордена как-то предугадывать течение разговоров и вовремя отклоняться от чреватой подводными камнями темы в более глубоководные и спокойные фарватеры, Церцерсис все же умудрялся даже в безобидной болтовне напороться на шхеры по имени Пятнистая.
Постепенно у Свордена укрепилось ощущение, что обсуждение преображения Пятнистого в Пятнистую, чучела в стерву – единственное, что по-настоящему интересно Церцерсису. Только тот это тщательно скрывает.
– Возьми ее себе, – предложил Сворден, решив проверить догадку.
Церцерсис закряхтел, взял со стола наушник, послушал. Ничего, кроме разрядов забортного электричества, оттуда не доносилось. Шум мира, вывернутого наизнанку. Но Церцерсиса успокаивало.
– Страх, – он выпрямил указательный палец, возвращаясь к прерванному разговору, – страх есть кратчайший путь к цели. Скажу больше – это вообще единственный путь к цели. Убеждения, уговоры, посулы – все, что угодно, лишь маскируют стремление породить страх – страх не оправдать надежд, потерять лицо, разочароваться в идеалах.
– Значит, Блошка и остальные умерли из-за страха? – уточнил Сворден.
– Я говорю о людях, а не отбросах! Блошка, Крошка, Мондавошка, кехертфлакш, – все они лишь части единого организма. Один – лапки, другой – усики, третий – брюшко. По отдельности каждый – тупая скотина, червяк. Но если их собрать, то можно получить нечто похожее на человек. Заметь – похожее. Не более того.
– Но они – люди?
Церцерсис посмотрел на Свордена:
– Блошка – человек? – пришла его очередь уточнять. – Пятнистый… тьфу, Пятнистая – человек?!
– Разве нет? – спросил Сворден. – Выглядят они как обычные люди. Две руки, две ноги, голова, перьев нет.
– Вот ты о чем, – Церцерсис потер глаза. – Слыхал я о такой мути. Слыхал. Человек – отдельно. Так вот, брось!
– Что бросить?
– Думать так брось! Нет никаких людей по отдельности, понятно? Нет! Если ты по отдельности жрешь или там в гальюне сидишь, то это еще не делает тебя человеком.
– То есть, ты тоже не человек? Не отдельный человек? – поинтересовался Сворден.
– Не отдельный, – согласился Церцерсис. – Постой, уж не считаешь ли ты себя…?
Сворден промолчал. Церцерсис хлебнул из кружки.
– Невозможно, кехертфлакш, жить в одном месте! Вот представь, что твоя, – Церцерсис скривился от отвращения, – твоя… хм, Флекиг вылезла из-под теплого одеяла, взяла нож и пришила бы, ну, например, Червяка. Дрянь существо, никчемное, только воздух портит, но все к нему как-то притерпелись. Ну, вот так случилась – прирезала его из-за отвращения. Считал бы ты себя виноватым?
– За то, что она зарезала Червяка?
– Мерзкого Червяка.
– Она бы никогда этого не сделала.
– Почему? – Церцерсис подался вперед так, что Сворден легко мог укусить его за нос. Но не стал.
– Я бы ей не позволил.
– Ты ведь спал, – объяснил Церцерсис. – Накувыркался ночью и заснул.
– Тогда, конечно, считал, – пожал плечами Сворден. – Я ведь в ответе за нее.
– То есть, она – часть тебя?
– В каком-то смысле, – сказал Сворден. – Она самостоятельный человек, но…
– Подожди, – Церцерсис еще ближе наклонился к Свордену, и тому пришлось отодвинуться. – Ты хочешь сказать, что ты и она – отдельно? Вот здесь – она, вот здесь – ты? Так? – Церцерсис развел руки.
У Свордена возникло странное чувство, что они говорят на совершенно разных языках. Слова употреблялись те же, но смысл их не совпадал.
– Э-э-э… так.
– По отдельности мы бы здесь все сгнили. Кто пошел бы на поверхность? Кто бы чинил помпы? Каждый по отдельности? – Церцерсис с сомнением посмотрел на свою руку, точно ожидая, что она отделится от тела и отправится по своим делам.
– Но если никто этого делать не будет, то все погибнут. Каждый это понимает. Поэтому и берут на себя часть общей работы.
– Ха, даже если эта часть – быть приманкой для дерваля? – спросил Церцерсис.
– Риск есть везде, – ответил Сворден, но тут же вспомнил Блошку – на существо, которое осознавало всю опасность предприятия, она никак не походила.
– Где ты такого дерьма нахватался? – вздохнул Церцерсис. – Вот, посмотри, – он растопырил пальцы, – это – Блошка, это – Гнездо, это… – Церцерсис сжал кулак. – Все они – это я. И только я решаю – кому помпы чистить, а кому на корм пойти.
– И как же ты решаешь? То есть, нет. Как ты заставляешь их выполнять то, что решаешь?
– А как ты заставляешь себя отливать? – спросил Церцерсис. – Тут и заставлять не надо. Нужно захотеть. Все остальное – дело редуктора.
– Редуктора? – переспросил Сворден.
– Да, редуктора, – подтвердил Церцерсис.
– Тот, который на баллисте?
– Да.
– Ну, хорошо. Редуктор. И что же он делает?
– Вот, – Церцерсис выпрямил пальцы, затем медленно сжал их в кулак.
Такое мы где-то проходили, мелькнуло у Свордена. Страх, презрение к человеку плюс лучевые технологии превращения гордого звучания в бурление желудка – сытого или пустого – разницы нет.
– У меня появилась идея, – Церцерсис встал, подошел к крану и налил еще воды. Громко отхлебнул.
– Приди с той стороны в наш мир могущественные люди, отдельные люди, такие, о которых ты толкуешь, то они немедленно начали бы наводить здесь свои порядки. Ведь они бы нас пожалели. Жуткий мир. Кровавая бойня. Блошек не бережем. Жалость – страшное чувство, Сворден. Она заставляет думать, что весь мир в твоей власти. Или желать этого.
– Что тут плохого? – спросил Сворден. – Разве в мире нет ничего, что надо изменить? А если пришельцы так могущественны, то почему бы им не взяться за это?
– Мир – дерьмо, кехертфлакш, – Церцерсис подергал двумя пальцами кончик носа. – Но из мешка дерьма и мешка галет получится два мешка дерьма. И даже здесь, – Церцерсис топнул по палубе, – стоя по колено в гноище, мне жутко представить, во что превратят мир твои отдельные пришельцы. Они будут жалеть совсем неправильные вещи.
– Вовсе они не мои, – сказал Сворден.