Русский вор

Полунин не слышал его. Отпив из кружки чифиря, он вернул его Изе и, накрывшись одеялом, уснул мертвым сном.

Либерзон слабо верил в то, что у Полунина хватит сил выдержать такие испытания, как «пресс» Шевчука. Он думал, что Владимир рано или поздно сорвется по-настоящему и тогда это может закончиться для него очень плохо.

Все, чего так боялся Либерзон, произошло через десять дней, причем косвенно виноватым в случившемся событии оказался сам Изя.

Был обычный будничный вечер, когда зэки уже вернулись с работы на бирже. Полунин, только что выздоровевший и ставший себя нормально чувствовать, залег на нарах со стареньким журнальчиком «Огонек», который он позаимствовал у Паши Курдюмова.

Изя вернулся с работы чуть позже. Он работал в конторе с документами, занимаясь учетом, нормированием, отчетностью и всяческими прочими бумажками, без которых, как известно, социализм просто невозможен.

Либерзон не был бригадиром, но он был умный человек и опытный работник, хорошо разбирающийся в бухгалтерии. В его функции входило в конце дня оформить табеля учета рабочего времени и сдать их в администрацию. Поэтому он задерживался на работе чуть дольше других заключенных. На сей раз Изя вернулся угрюмым и немногословным. Владимир знал, что на зоне появилось несколько отказников – заключенных, отказывающихся от работы и выдвигающих при этом еще и требования к администрации. Все они были сидельцами со стажем, авторитетными в своей среде.

Кроме этого, на зоне были люди, не работавшие принципиально – воры в законе и их ближайшее окружение. За таких норму делали простые мужики. Необходимо было со всем этим разбираться ежедневно, проставляя показатели работы в отчетных документах.

На этот раз Либерзон задержался особенно долго, но рабочий день его на этом не закончился.

Не успел он усесться на свою койку и поставить в самоваре, то есть в большой алюминиевой кружке, вариться чифирь, как перед его очами предстал высокий крупный мужик с крючковатым носом и маленькими злобными глазками.

Либерзон как ни в чем не бывало спросил его вежливым голосом:

– Вы имеете ко мне какое-то дело, Бармалей?

– Угу... имею, Изя, – прохрипел Бармалей. – У меня к тебе такое дело, после которого твоя жидовская рожа превратится в кусок поротой задницы.

– Выражайтесь яснее, пожалуйста. Что вы хотите от меня? – нервно заерзав на койке, произнес Либерзон.

– Что я хочу? – прогремел Бармалей. – Я хочу узнать, пархатая ты обезьяна, какого хера ты мне сегодня в табеле прогул поставил? Ты что о себе возомнил? У тебя что, бычки в твоих зенках давно не тушили?

Бармалей резко нагнулся и схватил испуганного Изю за грудки.

– Секундочку, Бармалей, давайте разберемся... Что вы так нервничаете, – зачастил Либерзон. – Вы же сами говорили, что пошли в отказ в честь праздника революции. Вы еще говорили, что не будете работать на тяжелых работах, пока вам не увеличат дозу мясного в пищу! Вы же не будете это отрицать, вы же не...

– Когда, когда я тебе это говорил, старый урод?! – гаркнул Либерзону в лицо Бармалей. – Ты мне сегодня влепил ноль без моего согласия!

Полунин, обычно не вмешивающийся ни во что, на сей раз, оторвавшись от чтения журнала, посмотрел вниз на Бармалея.

– Чего ты к старику пристал? – произнес он, обращаясь к верзиле. – Он тебе в отцы годится, а ты его как грушу трясешь.

Бармалей ослабил хватку и, распрямившись, посмотрел на лежащего на уровне его глаз Полунина.

– А ты не лезь в наши дела, – зло прорычал Бармалей, – не то я и тебя так тряхану, что ты инвалидом на всю жизнь останешься.

В этот момент заговорил Либерзон:

– Ну же вы сами, сами говорили, что собираетесь в отказ идти. Вспомните же вы это, наконец, и не трепите мне мои больные нервы.

Бармалей снова переключил свое внимание на Изю и заорал:

– Я... я говорил!!

– Да, говорили! Не мне, но в моем присутствии. Люди слышали, они подтвердят... Но что вы делаете, успокойтесь, вы же порвете мне одежду... Ой, бля!

Бармалей в порыве злости так рванул на себя Изю, что тот ударился своей лысой черепушкой о край кровати верхнего яруса.

– Да я тебя щас, старая сука...

Владимир Полунин, угрюмо наблюдавший за этой сварой, вдруг почувствовал ненависть к этому ублюдку, тормошившему старика. Он откинул в сторону журнал и костяшками пальцев правой руки постучал по бритому черепу Бармалея.

– Слушай, ты, дятел, тебе же ясно сказали, чтобы ты оставил его в покое. Ты, похоже, только со старичьем тягаться можешь. А с молодыми ссышь связываться.

Опешивший Бармалей отпустил Изю и удивленными глазками уставился на Полунина.

– Ах ты, морда наглая, – вымолвил он, – щас ты у меня свой член жрать будешь. Ну-ка иди сюда!

Бармалей схватил Полунина за полы арестантской робы, намереваясь стащить его вниз, на пол.

Но Владимир оказался проворнее его, нанеся резкие удары ребрами ладоней сверху вниз прямо по развесистым ушам Бармалея.

Тот дико взвыл от боли и, отпустив Владимира, схватился руками за уши. Полунин, воспользовавшись этим, быстро спрыгнул на пол с противоположного от Бармалея края нар.

Бармалей, превозмогая боль в ушах, также не терял времени, бросившись обегать нары, чтобы поскорее добраться до Полунина.

Вся ненависть и злость, которые дремучим туманом отложились в подсознании Полунина за все эти месяцы горя и страданий, вырвались наружу в виде вспышки ярости, направленной против этого наглого и тупого зэка.

Как только он достиг прохода между нарами, в котором стоял Полунин, Владимир, схватившись за край верхнего яруса нар, резким движением подбросил свое тело вверх и ударил приближавшегося соперника двумя ногами в грудь.

Удар получился такой силы, что рослый Бармалей отлетел на несколько метров к противоположной стене. Упав на спину, он со всего маху ударился о стену затылком.

– Ну теперь трындец тебе пришел, гаденыш траханый, – заявил Бармалей, с трудом вставая с пола и направляясь к Полунину.

Собравшиеся вокруг них зэки оживленно подбадривали дерущихся.

– Дави его, Бармалей...

– Навали щенку, чтобы не гавкал на старших...

– Ну-ка, Вован, начисть жопу этому беспредельщику...

Бармалей сплюнул на пол и ринулся на Владимира.

– Щас я тебе...

Он не договорил, так как Полунин в прыжке ударил его ногой в солнечное сплетение. Бармалей издал звук, похожий на рвотный, схватился руками за живот и наклонился, выпучив на Полунина широко раскрытые глаза. Но Владимир не остановился, ненависть кипела в нем, и он продолжил атаку, правым боковым ударом буквально всадив кулак в челюсть врага.