Дорога из пекла

Поднявшись повыше, самолет пересек линию пожара, и мы сразу оказались в чистом воздухе. Очевидно, навстречу распространению пожара дул легкий ветерок и сносил весь дым туда, на выгоревшую сторону… Временами направление ветра менялось, и я успела увидеть, как огромный клубок дыма оторвался от дымовой стены, из которой вынырнул наш самолет, устремился к земле и накрыл копошащиеся в непосредственной близи от фронта пожара фигурки людей среди поваленных деревьев…

Самолет пролетел над ними, и стала ясна цель их усилий. Поперек направления движения пожара пролегла широкая просека, которую вспахивала мощная землеройная техника… Даже с самолета вспаханная полоса казалась широкой, на земле она выглядела, наверное, еще более внушительной… Но мне с высоты было в то же время отлично видно, что усилия лесных пожарных не увенчаются успехом. Они явно не успевали преградить путь огню…

Значительно правее, если смотреть по направлению нашего движения, огонь вырвался далеко вперед и находился фактически уже за спиной пожарных… Через вспаханную полосу ему, конечно, не перебраться, но пламя обойдет просеку с правой стороны и заставит пожарных в очередной раз отступить перед огнем…

Самолет повернул немного левее, и фронт пламени ушел из зоны обзора из моего иллюминатора… Я сидела справа по борту, и теперь в поле моей видимости возник слегка задымленный, но все же хорошо различимый городок на горизонте. Я хорошо разглядела церковь и какую-то высокую кирпичную трубу, из которой шел густой белый дым, постепенно сливающийся с дымом лесного пожара…

– Сухая Елань, – раздался рядом голос Игорька, – я на карте посмотрел…

Игорь кивнул на стол посреди салона, на котором, как и всегда, была разостлана большая карта, очевидно, этой местности…

– Огонь в эту сторону идет, хотя и правее немного заходит.

Игорь любит пояснять то, что и так уже ясно, хотя в целом – он отличный аналитик и по способностям, и по личному пристрастию к дедукции… Вот и сейчас он сообщал мне то, что видно было невооруженным глазом. Но я не стала к этому цепляться, – зачем создавать ненужную напряженность между нами с Игорьком перед началом работы. Он отличный партнер на любом задании. Так же, впрочем, как дядя Саша Маслюков, наш Кавээн…

– А где же это самое Полоцкое, куда мы летим? – спросила я Игорька, раз уж он успел изучить карту, пусть поработает немного экскурсоводом, тем более что эта роль ему всегда нравится…

– Полоцкое левее, – ответил Игорь и показал жестом на иллюминаторы по левому борту, в которые уже уткнулись Кавээн и Григорий Абрамович…

– Похоже, времени у нас в запасе совсем мало осталось, – добавил он обеспокоенно и тут же погрузился в одному ему понятные вычисления, бормоча при этом: – Если скорость ветра четыре метра в секунду, а в безветренную погоду огонь в смешанном лесу средней густоты распространяется со средней скоростью…

Я взглянула в его иллюминатор и поняла, чем вызвана его обеспокоенность. С борта самолета трудно точно оценить расстояние, но фронт пожара был уже, можно сказать, в непосредственной близи от полусотни деревенских домиков, окруженных, какими-то небольшими строениями, садами и линиями дорог… Мне показалось даже, что я вижу движение огня… Я знала, что это только кажется… При встречном ветре огонь распространяется не со шквальной быстротой, как при попутном урагане, а всего на несколько десятков метров в час, но шевельнувшаяся в сердце тревога уже прочно им овладела и не уходила… Полоцкое было обречено, и единственное, что мы могли сделать, – это помочь его жителям выбраться из зоны пожара…

– Лагерь! – объявил Григорий Абрамович во всеуслышание, и мы поняли, что он обращается ко всем нам сразу… – Ох, черти тебя раздери! Он же вот-вот сгорит, что же эти придурки не начинают эвакуацию?! Погорят же все – и зэки, и вертухаи!

Мы прилипли к иллюминаторам… Лагерь, четко выделяющийся правильным квадратом очищенного от леса пространства, оказался еще чуть левее Полоцкого, но гораздо ближе к полосе огня, чем деревня, рядом с которой мы должны были приземлиться… Как ни странно, мне показалось, что огонь в этой стороне слабее…

Даже с самолета видно было, что здесь он движется медленнее. Или это было только неизвестно откуда взявшееся впечатление? Но, как бы там ни было, от стены огня до ровных, аккуратных прямоугольничков лагерных бараков оставалось не более двух километров… Я видела, как по территории между бараками бегали маленькие фигурки людей, в которых нетрудно было угадать заключенных, и исчезали в лесу. Они пересекали лагерный периметр с той стороны, которая была ближе к огню…

«Что это? – подумала я. – Побег, о котором говорил Григорий Абрамович?»

Но тут же сообразила, что никакой это не побег – мы пролетели над самым лагерем, и я увидела, что люди внизу валят деревья в непосредственной близости от лагерного периметра, отмеченного по углам вышками охраны, а два трактора отволакивают сваленные деревья куда-то в сторону… Могла ли принести какой-нибудь результат эта работа, мне было трудно сказать, слишком быстро все это промелькнуло перед моими глазами и сменилось колышущимися верхушками зеленых, еще не тронутых огнем сосен и приземистыми, густыми дубовыми шевелюрами…

Лес под нами доживал свои последние часы и не в силах был помешать той трагедии, которая должна была произойти здесь через несколько часов… Помешать ей или хотя бы как-то смягчить ее последствия могли только люди. Те, которые собрались сейчас на пути у огня… В их числе и мы – спасатели…

Самолет начал резко снижаться над лесом, кроны деревьев поплыли навстречу, замелькали перед глазами со все увеличивающейся скоростью и слились наконец в одно зеленое полотно…

Мы совершали посадку…

Глава третья

Нет, садились мы, конечно, не в лесу… В самый последний момент кромка леса резко удалилась в сторону, и внизу замелькал асфальт.

«Шоссе! – сообразила я. – А я-то думала, что придется прыгать с парашютом…»

Никаких парашютов не понадобилось. Для нашего самолета шоссе очистили от машин, и мы благополучно приземлились километрах в пяти от села Полоцкое, куда обязал нас прибыть приказ генерала Чугункова… Эти пять километров мы проделали на обычном разбитом «газике» директора подмосковного совхоза, в состав которого входило и село Полоцкое… Больше ни одной машины в распоряжении диспетчера объединенного штаба пожарно-спасательских работ не нашлось – все были заняты на переднем крае… Да-да, именно так – по-военному именуется фронт огня на пожарных работах в лесных массивах – передний край… На лесных пожарах, кстати, очень высокая смертность среди спасателей по сравнению с другими видами чрезвычайных происшествий…

– Жителей в селе много осталось? – спросил Игорек рыжего парня лет семнадцати в разодранных джинсах и замасленной фирменной рубашке.

Парень сидел за рулем «газика», как в седле норовистой лошади, и не обращал никакого внимания на выбоины и ямы на разбитой колесами мощных машин лесной дороге. Машина подпрыгивала на кочках так, что мы головами врезались в брезент, которым был затянут верх машины и рисковали вообще свернуть себе шеи… Это – запросто, показалось мне в первый момент…

– А че осталось-то? – ответил парень. – Не уезжал никто.

– Почему? – пожал плечами искренне удивленный Григорий Абрамович. – Через несколько часов деревня ваша сгорит.

– Это мы еще посмотрим, как она сгорит, – уверенно возразил парень, – огонь-то вроде к северу повернул. А здесь – погасили, говорят… Так че ехать? Да и куда? В Сухую-то Елань? А хрен ли там делать-то? Здесь – дом, скотина, земля… А там че? У чужого дяди – Христа ради? Да на хер оно сдалось!

– Какая ж у тебя-то скотина? – заспорил очень далекий от сельской жизни горожанин до мозга костей Игорек. – Тебе лет-то сколько?..

– Лет-то? – переспросил парень. – Да возраст у меня племенной.

– Это как? – поинтересовался Игорь.

– Да как у стоялого быка! – засмеялся парень, сверкнув белыми зубами не то на испачканном сажей, не то от природы смуглом лице…

– Что в селе делается? – спросил Григорий Абрамович. – Народ что говорит?

– Известно, что делается, – хмыкнул парень. – Бабы орут, барахло собирают, мужики в лес пошли – пожарным пособлять, пацанва шныряет везде – где бы что украсть, девки – тоже в лес, поближе к пожарным, девки у нас счуплые, охочие.

– Какие-какие? – переспросил Игорек, которого, видно, забавлял разговор с парнем, как с какой-то диковинной личностью.

– Любят, когда их счупают. Охота им, страсть как! – с уверенностью пояснил парень. – Бабе первое дело – чтоб ее помяли…

Меня раздражал не столько парень, сколько Игорек, который возбудился до неприличия, почувствовав в парне что-то родственное своему юношески неутоленному интересу к женщинам.

«И этот похотливый козел еще смел приставать ко мне когда-то со своим вниманием, – возмущенно подумала я. – Впрочем, что это я так разволновалась сама-то? Игорек у нас инфант известный. Бросается на каждую юбку… Вернее – под каждую юбку».

– Тебя как зовут? – серьезно спросил парня Григорий Абрамович, которого, как я давно уже знала, тоже всегда раздражал такой вот юношеский сексуальный треп, особенно если в нем участвовал Игорь.

– Петром Михайловичем зовут, – солидным тоном объявил парень.

– Ты, Петр Михалыч, скажи мне, жертв у вас в деревне не было? – спросил его Грэг, специально, чтобы сбить собеседника на другую тему.

– У нас – не-е… – тут же ответил парень. – У нас бог миловал. А вот в Красавке больница погорела, а старух вывести оттуда не успели… Там старухи у нас жили, ну, которые одни остались, а делать ничего не могут сами… Так их в больницу свезли… Жили на всем готовом во флигельке больничном… Старух тридцать, однако, там было, надо думать… Со всех же деревень окрестных свозили… Ждали тоже до последнего… Думали, авось пронесет стороной… Да и машин ни одной не было, все в лес услали, на пожар… Уж когда заполыхали деревья в палисаднике больничном, главврач покидал больных в подводы и ну лошадей нахлестывать… Отъехали от Красавки верст пять, он и спохватился. Старух-то во флигельке забыли! А флигелек ветхий был, деревянный… Он, поди, как порох вспыхнет! Погорят старухи-то! Навряд кто из них сообразит, что бечь надо от огня… Они ж там из ума уже повыживали, имена свои позабыли… Схватился главврач и – обратно. А там уже горячо, лошади близко не идут к огню. Так главврач – Василь Семеныч – он старух друг за дружку позацеплял руками и велел за ним потихоньку идти. Вывел их гуськом на берег Красавы – да прямо в воду завел, где им по колено, да сесть заставил. Пока деревья на берегу горели да больница полыхала, он их водой сбрызгивал… В суматохе-то одна старуха и захлебнулась. Когда прогорело, он их на берег вывел, пересчитал – двадцать девять! Батюшки-светы! Наверное, решил Василь Семеныч, во флигельке одна старушенция осталась, не уследил. Пошел искать. Ничего, знамо дело, не нашел. А она через час сама всплыла на речке-то…

Мрачная история, рассказанная этим рыжим Петром Михайловичем, подействовала на всех угнетающе, даже на него самого. Все притихли и молча поглядывали по сторонам, рассматривая молодые стройные елочки, которым предстояло через некоторое время превратиться в обгорелые пеньки, а то и просто – в пепел.

Парень лихо выскочил из леса, тряся нас по ухабистой дороге, и мы увидели, что навстречу нам движется стадо коров, которое подгоняли трое пареньков-подростков на лошадях без седел…

– Куда гоните? – высунувшись из окошка, крикнул парень одному из пастухов.

– В Сухую Елань, – крикнул тот в ответ, и наш водитель нажал на газ. «Газик» взревел мотором, коровы шарахнулись в стороны, и мы, вырулив из стада, помчались дальше, навстречу деревне, за которой уже видна была полоса дыма, поднимавшегося над горизонтом…

– Это теперь на мясокомбинат все стадо загонят! – заявил нам парень с досадой. – За гроши сдадут! Такая кругом херня творится!

Видно было, что он расстроен не на шутку. Я взглянула на Игорька. На лице у того я, кажется, уловила недоумение. Если стадо сохранять негде, судя по всему, рассуждал Игорек, значит, самое рациональное решение – забить все стадо и сдать мясо на комбинат… Почему расстроен парень, Игорю было невдомек…

Я этого рыженького паренька очень хорошо понимала… Ему не нравились рациональные решения. Умом он, может быть, и понимал, что другого выхода просто нет, но это его не устраивало… Он жил на этой земле и чувствовал себя ее хозяином, пусть бесправным и беспомощным, но хозяином… А Игорек был гостем на этой земле и ни за что не отвечал… Впрочем, он и в Тарасове, в своей собственной квартире чувствовал себя гостем и пока что ни за что и ни за кого не нес ответственности…