Божий спецназ

– Ни хрена себе, – удивились в овраге, – вот это заходы! Ты че, падаль, за лохов нас держишь? Из-под земли попа выкопали?

– Я действительно священник и оказался здесь случайно, с охотником. Я попросил командира разрешения поговорить с вами.

– Ты лучше заупокойную почитай, поп! – заржали в овраге. – По убиенным. Мы их тут всех покрошим, а ты отпевать будешь.

– Ребята, они не дадут вам уйти, поймите вы. Некуда вам отсюда деваться.

– Это мы еще посмотрим! Попытались сунуться, мы им быстро красную юшку пустили. Не хер нас пугать!

– Послушайте меня, пожалуйста, – попросил отец Василий, – просто послушайте, а потом решайте сами. Я же священник, мне врать негоже.

– Пусть говорит, хуже не будет, – не очень громко сказал кто-то в овраге, наверняка пользующийся авторитетом.

– Говори, поп! – крикнул снова молодой развязный голос. – Говори, а мы послушаем. Только ты из-за дерева выйди, а то мы тебя не видим. Вдруг ты с пушкой и в каске, вот смеху-то будет.

– Я выйду, только обещайте не стрелять. Я с миром к вам пришел.

– Не ссы, мы с попами не воюем! Давай выходи!

Отец Василий перекрестился и сделал шаг в сторону, выходя из своего укрытия. Он стоял совершенно безоружный метрах в шестидесяти от ближайших кустов. Тех, кто укрывался в овраге, он не видел, и от этого было очень неуютно. Страха не было, была только надежда и еще вдохновение, как перед предстоящим большим и важным делом.

– Ребята, я в самом деле священник сельского храма, – заговорил отец Василий ровным спокойным голосом. – Не смотрите, что я не в рясе; в тайгу в рясе ведь не пойдешь, не та одежда. Но поверьте, что я самый настоящий священник и пришел, чтобы помочь.

Отец Василий специально старался говорить много, а не рубить короткими логичными фразами. Он понимал, что душевные интонации в его деле важнее холодной озлобляющей логики. Ведь родились они не преступниками, были же у них матери и детство. Надеялся отец Василий еще и на ассоциации. Даже у неверующего человека, а он знал это точно, отношение к священнику, как правило, уважительное. Люди привыкли считать священников людьми особыми, считали их, порой неосознанно, облеченными силой убеждения, заставлявшей и их прислушиваться к себе, и посвятившими жизнь служению богу. Были, конечно, и такие, кто считал священников шарлатанами, а церковь – сплошным обманом. Цитируя Вольтера и Ленина, «религия – опиум для народа». Но сейчас отец Василий надеялся на крупицы уважения к священникам большинства простых людей.

– Ребята, командир спецназовцев рассказал мне все о вашем побеге. Знаю я вашу историю, но я вас не осуждаю. Грех на вас большой, кровь на вас, но выход все равно есть. Выход в том, чтобы не случилось больше ничего страшного. Хватит убийств. Если вы сдадитесь, то вас не убьют. Вы же знаете, что теперь смертной казни у нас в стране нет. Что вам, тюрьма страшна? Нет, для вас это место привычное. Отсидите, зато живы останетесь, других не убьете. Даже если и пожизненное заключение кому дадут, так ведь это же не смерть, а возможность раскаяния. Я не знаю, зачем вы решились на побег, все равно ведь ничего не получилось.

Отец Василий говорил быстро, надеясь, что ему дадут договорить до конца. Он собирался продолжать свою речь, если понадобится, до самой ночи, хоть до утра, лишь бы его слова дошли до них.

– Ребята, я местный, знаю, что говорю. Уйти тут вам некуда. Если решите принять бой, то погибнете все, даже если солдат побьете. А ведь за ними идут другие, и выхода у вас нет. Вы думаете, что жизнь ваша только в этом, считаете истинной жизнью лишь этот миг, отпущенный вам Господом на земле. Но жизнь на этом не кончается. Душа человеческая бессмертна, и не заставляйте ее мучиться в вечном раскаянии на том свете. Поверьте, я многое испытал в этой жизни и знаю, что страшнее душевных мук нет ничего.

Отец Василий был как в трансе. Он говорил и говорил, буквально захлебываясь словами, которые рвались из его сердца с кровью, раздирая ему душу. Но в какой-то момент священник почувствовал, что в овраге уже все не так, как было вначале. То ли атмосфера стала другой, то ли он уловил на грани подсознания движение, звук металла. Скорее всего, интуиция подсказала, что его больше не слушают. Кто-то, кто всем там распоряжался, отдал приказ. Злоба над оврагом поднялась плотная, как марево, и отец Василий почувствовал ее – душой священника и опытом спецназовца. Все, слова больше ничто! Где-то там, в кустах, стал поворачиваться ствол автомата, ловя на мушку грудь говорившего. Остроконечная автоматная пуля ждала удара по капсюлю, чтобы рвануться с огнем и впиться в человеческое тело.

В последний момент, за долю секунды до выстрелов, отец Василий рухнул на землю и откатился за большой надежный камень. Он слышал, как свистнули над головой пули, как они впились в ствол сосны, около которой он только что стоял. Полетела хвоя и щепки. Отец Василий лежал, как в тумане. Отчаяние заполнило все его существо – не поверили, не поняли, не послушались! Не смог! Время для отца замедлилось, или ему это только так казалось в состоянии психологического срыва? Где-то впереди за кустами послышался протяжный пульсирующий вой отчаяния промахнувшегося стрелка, только вой был как на пластинке, которую крутили на слишком медленных оборотах. Гулкие и протяжные выстрелы ударили из-за спины священника. Ему казалось, что он видит, как пули пронеслись к кустам, разрывая на лету влажный лесной воздух. Разлетались и падали срубленные пулями ветки кустов и деревьев, вспыхивали ответные выстрелы. И очень медленно, с жутким шипением пошли в сторону кустов сигнальные ракеты, рассыпая по пути искры и хищно крутя дымными хвостами. Одна, вторая, третья. Они врезались в сухой валежник, и он послушно вспыхнул, а ракеты, ударяясь о стволы деревьев, камни и землю, подскакивали, отлетали, разбрызгивая огонь и дым, метались, как на шабаше ведьм. Среди полыхавшего в овраге огня стали появляться неясные фигуры, объятые пламенем. А ракеты все летели и летели. И человеческие силуэты натыкались будто на стену и валились снова назад, в дым и огонь. Одна из них выскочила с протяжным нечеловеческим воем, и дымный след ракеты уперся ей прямо в лицо. А автоматные очереди все хлестали и хлестали по этому огню. И длилось это целую вечность.

– Батюшка, ты живой? – спросил кто-то и потряс священника за плечо.

Отец Василий не обернулся на голос. Он тяжело, как после долгой болезни, поднялся на ноги и, шатаясь, побрел туда, где недавно его слушали и отвечали люди. Живые люди. Они смеялись, матерились, но отвечали. Теперь их нет. Теперь там, где была плоть, – кровь и смерть. Смерть, помноженная на животный страх, отчаяние и злобу. Где-то еще догорал сушняк, дымилась трава и остатки кустарника. Покрытые копотью солдаты, закинув за спину автоматы, жердинами сбивали пламя, растаскивали горевшие по сторонам сучья и сталкивали к днищу оврага, где струился черный от гари ручей. Яркими красными отблесками в нем отражался огонь. И от этого ручей казался полным крови.

В ногах была такая тяжесть, будто к ним привязали пудовые гири. Все было кончено. За какие-то две минуты, в которые огонь поглотил сушняк в овраге, кусты, нижние ветви деревьев и людей. Для него они все равно были людьми, созданиями божьими.

Священник тяжелым шагом двинулся вперед, к оврагу. Тела, точнее, обожженные туши, почерневшие, со следами одежды и обуви. Еще несколько секунд назад они метались в огне и падали под пулями, выбегали, полыхая огненными факелами, а их косили автоматные очереди. На некоторых были черные зэковские робы, на некоторых солдатский камуфляж, который уголовники прихватили со стрельбища вместе с оружием.

От дыма и запаха горелой человеческой плоти было нечем дышать. Отец Василий, путаясь пальцами в пуговицах своего ватника, пытался освободить грудь. Рванул фланелевую рубашку, и пуговицы полетели в разные стороны. Дышать все равно было нечем, а пальцы непроизвольно нашли на груди маленький серебряный нательный крестик и сжали его.

Тела валялись в самых неестественных позах, конечности скрючены. Все вокруг было черно, только кровь на телах была удивительно красной. Отец Василий посмотрел на ближайший труп, у которого вместо лица был лишь оскаленный, почти обнаженный череп с лоскутами кожи и мышц. Казалось, что он улыбался.

– Господи, прости им, – шептал отец Василий, – Господи милосердный, всемилостивейший, не оставь их, Господи. Помоги мне, Господи, ведь я не смог спасти их.

Священник стоял посреди пепелища и молился. Он не слышал, как распоряжался майор. Как он диктовал одному из сержантов под запись описание тел, по которым их можно было бы идентифицировать. Несколько солдат саперными лопатками копали яму. Двое, еле сдерживая рвотные позывы, тащили на куске брезента останки, которые недавно нашли Матюшин с отцом Василием. Потом обгорелые трупы стали стаскивать к вырытой яме. Потом их засыпали землей и завалили камнями. Майор покрикивал на своих солдат, чтобы наваливали камней еще больше. Скоро здесь работать следственной группе. Плохо, если хищники раскопают и попортят и так изувеченные тела. Наконец все было кончено.

– Батюшка, мы уходим, – послышался рядом голос Фистенко. – Спасибо, что хотели помочь.

Отец Василий обернулся и посмотрел на маленький отряд спецназовцев. Двое подготовленных носилок лежали на траве. На одних лежал мертвый солдат. На вторые укладывали раненого. Еще один раненый собирался идти самостоятельно.

– Сколько вам идти назад? – спросил священник.

– Боюсь, что дня четыре, – хмуро ответил майор. – Можем одного не донести, умрет по дороге.

– А если к нам, напрямик? – понял мысль священника Матюшин. – До Верхнеленского не близко, почитай, суток трое. А если напрямик, до Столбов? Это скалы такие на берегу Лены. Там, глядишь, и рыбаки на лодках попадутся, можно и плот связать. Дня за два вполне можно дойти. А то и быстрее. А уж по воде так совсем быстро получится.

* * *

Страшно злой Прокопенко смотрел себе под ноги и слушал разошедшегося Пашутина. Ему давно хотелось дать старому коммунисту в морду, но должность муниципального управляющего обязывала терпеть и решать все миром, демократично. Предприниматель Овчаров, с которым Прокопенко только что вышел из здания правления, смотрел на Пашутина с большим интересом. Еще бы, такой реликт и спустя почти десять лет после прихода в страну хоть какого-то капитализма! Овчаров понимал, что треп старого коммуниста ему лично и его делу не грозит никоим образом, поэтому он слушал так спокойно. У Прокопенко же Пашутин сидел в почках, селезенке и еще где только можно.

– Вы грабите свою родину, уродуете природу! – вещал Пашутин на всю улицу. – А все ради чего? Ради своей грошовой прибыли, ради страсти унизить своего же соотечественника тем, что наняли его к себе работать и платите ему крохи!

– Кого же это я ограбил? – со смехом поинтересовался Овчаров и многозначительно переглянулся с Прокопенко. – Какую природу изуродовал?

– Своими коровниками! От одного капиталиста и кровопийцы избавились, так нашелся другой!

Речь явно шла о том, что Овчаров выкупил арестованное по суду имущество предпринимателя Косачева, который в прошлом году пытался построить ферму и прогорел с кредитами. А его братец вообще угодил в тюрьму, едва не прихватив с собой и самого предпринимателя.

– Не, ты видал, Прокопенко? – рассмеялся Овчаров. – Я – кровопиец! Пашутин, а кто в вашем селе получает зарплату выше, чем мои рабочие?

– Нет, вы слышали? – возмутился на всю улицу старый коммунист. – Речи-то какие! Мои рабочие! Он уже и на людей собственность декларирует.

– Не связывайся, – посоветовал Прокопенко.

– Не буду, – с ухмылкой согласился предприниматель.

Он поманил Пашутина к себе пальцем, наклонился к его уху, что-то шепнул и деловым шагом двинулся по улице. Захлебнувшийся от возмущения Пашутин не сразу нашелся, что сказать.

– Ты… да я таких… он еще смеет так разговаривать с народом, который его кормил и поил, пока он образование получал! Он меня еще посылает!

Около правления собралась уже приличная, человек в шесть, толпа. Преимущественно женщин. Все с сожалением смотрели, как в сторону правления идет отец Василий. Было совершенно очевидно, что Пашутин сейчас перекинет свой гнев именно на него.

– Пашутин, добром прошу – уймись, – сморщившись, как от зубной боли, проговорил Прокопенко.

– Вот еще один! – ткнул коричневым прокуренным пальцем в сторону священника Пашутин. – Тоже слуга народа! Тоже радеет о его благе, но и покушается на души.

– На души покушается дьявол, а я забочусь о духовности, – поправил его отец Василий. – А из-за чего, собственно, сыр-бор?

– А из-за того, что народу покоя не дают, жить мешают. Один грабит и наживается за счет пота народного, другой в религиозную тьму толкает.

– Да, – восхищенно покачал головой священник, – такой формулировки я еще не встречал в своей жизни! Это надо же так загнуть – религиозная тьма. Прокопенко, ты ему что, на мозоль с утра наступил?

Управляющий зло сплюнул и ушел в правление.