– А также избитой до полусмерти и изнасилованной! – мрачно закончил Паша и, точно от озноба, передёрнул плечами.
Юра, мимолётная фальшивая усмешка которого мгновенно растаяла, около минуты стоял понурив голову и медленно вращая глазами туда-сюда, точно в поисках ответа на занимавший его важный вопрос. А затем, видимо приняв решение, качнул головой, ещё раз чуть подбросил тяжеленный рюкзак, сильно обременявший уже слегка затёкшие плечи, и, скользнув по напарнику холодным взглядом, твёрдым, мерным шагом двинулся вперёд.
Паша немного помедлил, помялся, повздыхал и, кинув по сторонам очередной тревожный, опасливый взор, с явной неохотой, будто против воли, поплёлся следом за приятелем.
III
Приятели добрались до речки уже в полной темноте, проплутав около часа по дремучим, порой едва проходимым лесным дебрям, из которых к концу своего пути они почти отчаялись выбраться. Но вот, когда силы их были уже на исходе и они едва волочили ноги, лес вдруг стал понемногу редеть, деревья начали расступаться перед ними, густой ельник сменился редколесьем. И вскоре они вышли на берег небольшой реки, поросший невысокой травой и редкими кустами. И, едва поняв, что их долгий изнурительный путь – или, вернее, хотя бы значительный отрезок пути (потому что сколько им ещё предстояло пройти, они пока что даже не представляли) – закончен, они остановились и с чувством огромного облегчения сбросили с онемелых плеч тяжёлую поклажу.
Какое-то время они стояли неподвижно, прерывисто дыша, отирая со лба пот и оглядывая протянувшуюся перед ними серебристую, изгибавшуюся змеёй ленту реки, сумрачно поблёскивавшую в темноте. Когда дыхание немного восстановилось, Юра, ещё раз окинув взглядом речку и её окрестности, удовлетворённо кивнул и негромким, чуть хрипловатым от утомления голосом произнёс:
– Ну, наконец-то, добрались! По-быстрому разложимся, перекусим – и спать.
Паша, обессиленный настолько, что едва держался на ногах, не издал ни звука и лишь согласно кивнул.
Постояв ещё немного, будто в нерешимости, за что приняться в первую очередь, они в конце концов разделились. Паша, вконец измотанный и выбившийся из сил – и, как следствие, уже ни на что не годный, – в изнеможении опустился на первую попавшуюся кочку и, уронив голову на грудь, замер в глубоком полусонном оцепенении. Юра же, скользнув по напарнику коротким скептическим взглядом и поняв, что тот ему уже не помощник, тряхнул головой и взялся за дело.
Прежде всего после недолгих поисков он отыскал место для палатки – более-менее ровное, покрытое густой мягкой травой, по соседству с крупной мохнатой елью, раскинувшей во все стороны свои широкие разлапистые ветви. Затем извлёк из рюкзака плотно сложенную палатку и умелыми, чёткими, доведёнными до автоматизма движениям, среди которых не было, казалось, ни одного лишнего, установил её на выбранном им участке. Палатка была небольшая, немного вытянутая в длину, в ней без особого стеснения могли разместиться два человека. Юра забрался в неё, минуту повозился внутри, проверяя, достаточно ли удобен будет предстоящий ночлег, и, выбравшись наружу, утвердительно боднул головой, видимо довольный результатом.
После этого, не теряя даром ни секунды, он отправился бродить окрест – собирать топливо для костра. В течение нескольких минут Юры не было видно, до замершего в блаженной дрёме, клевавшего носом Паши доносился лишь хруст сучьев под ногами рыскавшего где-то за деревьями, в непроглядной тьме, застывшей в лесных зарослях, товарища. А потом он неожиданно вынырнул из темноты прямо возле Паши, держа в руках большую охапку палых ветвей и сучьев, которую он бросил наземь поблизости от палатки. Покопавшись в кармане, он достал оттуда зажигалку, и через мгновение маленький живой огонёк с сухим потрескиванием заметался и заплясал в объёмистой груде хвороста, стремительно разрастаясь и с жадностью пожирая одну ветку за другой. И вскоре возле палатки горел большой яркий костёр, рассеивая мрак и озаряя неверным движущимся светом раскинувшийся кругом пышный травяной ковёр, выступавшие из темноты массивные еловые лапы, лежавшие на земле пузатые рюкзаки и усталые, осунувшиеся лица приятелей – довольное, чуть усмехавшееся Юрино и безразличное, сонное Пашино.
– Отлично! Хорошо горит! – сказал Юра, с прищуром глядя на всё более разгоравшееся пламя и потирая руки. – Побалуем себя горячим ужином… Ну и комаров пусть отгоняет… А может, кого и посерьёзнее, – прибавил он потише, чуть нахмурясь и бегло оглядевшись.
Безучастные, застылые Пашины черты после этих слов внезапно ожили. Он задвигал головой, приподнял её и устремил на друга сосредоточенный, беспокойный взгляд.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он низким, сипловатым голосом. – Кого «посерьёзнее»?
Юра тоже посмотрел на него и, немного помедлив с ответом, усмехнулся и небрежно взмахнул рукой.
– Ничего. Не обращай внимания… Ладно, пойду дровишек поищу, – произнёс он, возвращаясь к хозяйственным заботам. – А то хворостишко красиво, конечно, горит, но недолго.
И, сделав несколько шагов, он вновь исчез за деревьями. А Паша, проводив его угрюмым мутным взглядом, вздохнул, тревожно осмотрелся вокруг и, не с силах сопротивляться настойчиво подступавшему сну, опять повесил голову и погрузился в тяжёлое дремотное забытьё.
Юра, послонявшись по лесу ещё пару минут, возвратился, таща за собой небольшое деревце с длинным тонким стволом и кривыми, изломанными ветвями. Бросив его возле понемногу затухавшего костра, он достал из рюкзака топорик и такими же ловкими, уверенными движениями, какими устанавливал только что палатку, принялся обрубать с дерева ветки и кидать их в огонь, который, приняв новую пищу, вспыхнул ярче прежнего и вновь озарил округу сумеречным, дрожащим сиянием. Обрубив все ветки, Юра приступил к стволу и сильными, точно рассчитанными ударами разделил его на несколько частей, превратив в конце концов в груду дров. И один обрубок тут же швырнул в костёр, подняв при этом сноп искр и взметнув кверху серый клуб дыма.
Затем, уронив топор наземь и уперев руки в бока, он постоял немного неподвижно, глядя сузившимися глазами на разгоравшийся огонь и словно задумавшись о чём-то. Потом мотнул головой, точно отгоняя непрошеные мысли, резко повернулся и двинулся в сторону реки, на ходу бросив приятелю:
– Пойду освежусь. И тебе, кстати, советую.
Паша никак не отреагировал. Похоже, даже не услышал. Усталость сломила его окончательно. Он сидел ссутулившись, голова его склонялась всё ниже, глаза были закрыты. Напряжение и беспокойство постепенно исчезли с лица, сменившись умиротворением и покоем. Судя по всему, его дремота плавно перетекла в сон.
Но сон этот был недолог. Его разгладившиеся было черты вдруг снова напряглись и исказились, из груди вырвался сдавленный стон, голова резко мотнулась в сторону. Вероятно увидев во сне что-то не слишком приятное и стремясь избавиться от этого, он вздрогнул всем телом, резко вскинул голову и открыл глаза. Несколько секунд, вытаращившись и тяжело дыша, неотрывно смотрел перед собой, словно всё ещё видя то, что явилось ему во сне. А когда видения наконец рассеялись, осторожно огляделся кругом, особенно пристально всматриваясь в раскинувшуюся за его спиной чёрную лесную глубь, слегка озаряемую колеблющимися отблесками костра. Нервы его были натянуты, а воображение сильно возбуждено, а потому ему виделось подчас не то, что было на самом деле. Причудливые очертания деревьев он принимал за какие-то безобразные, уродливые фигуры, протягивавшие к нему свои длинные узловатые руки; смутные лесные шорохи – за тихие голоса, глухо шептавшие что-то, как ему казалось, угрожающее и зловещее; суетливые, неверные блики костра выхватывали из темноты как будто чьи-то устрашающие обличья с искорёженными, противоестественными чертами…
Оставаться наедине со всеми этими ужасами, представлявшимися ему всё более реальными, было выше его сил, и Паша, вскочив с облюбованной им кочки и стараясь не смотреть больше в сторону леса, довольно резво припустил к берегу, где едва уловимо рисовался склонённый Юрин силуэт.
Юра, пристроившись на самом краю низкого, поросшего чахлой травкой бережка, умывался, зачерпывая воду полными горстями и бросая её себе в лицо. Фыркал, отдувался, отплёвывался и даже слегка постанывал, явно получая удовлетворение от нехитрых водных процедур, которых был лишён уже больше суток. Заметив подошедшего спутника, оторвался на миг от своего занятия и выразительно кивнул ему.
– Ополоснись, Паш. Знаешь, как приятно! Вода как парное молоко!
Паша немного помедлил, словно раздумывая, покрутил головой, вздохнул. Но, видимо вдохновлённый примером товарища, тоже присел на корточки рядом с ним и, сбросив куртку и закатав рукава тельняшки, погрузил руки в тёмную воду, которая, в полном соответствии с Юриными словами, оказалась тёплой, мягкой, будто ласкающей. И освежающей, снимающей усталость, восстанавливающей подорванные, истрёпанные силы. Может, это и не было так на самом деле, но измождённому, измученному долгой тяжёлой дорогой Паше почему-то очень хотелось верить в целительную, прямо-таки чудодейственную силу лесной реки, на берегу которой они надеялись найти отдых и покой. А потому он с удовольствием, почти с наслаждением держал руки в воде, медленно водя ими туда-сюда и чувствуя, как она струится у него между пальцами и нежно обволакивает кожу. И это было так приятно, действовало на него так расслабляюще и усыпляюще, что веки его вновь начали слипаться, голова опять стала клониться вниз, перед глазами замелькали пёстрые, причудливые картины, а в ушах зазвучала едва уловимая, размеренная мелодия, сливавшаяся с тихим журчанием бежавшей рядом воды…
– Э-э-э, братан, осторожнее! – внезапно раздался у него над ухом звучный, предостерегающий возглас, и в тот же миг крепкая пятерня схватила его за плечо и рванула назад.
Паша очнулся и выпученными, недоумевающими глазами уставился на склонившегося над ним приятеля.
– Ты что, искупаться захотел? – проговорил Юра, кивая на струившуюся у их ног чёрную воду. – Ещё секунда – и был бы там!
– А-а… что?.. – пролепетал Паша, едва ворочая языком и хлопая, как кукла, веками. – Что такое?
Юра, видя, в каком состоянии его друг, снисходительно усмехнулся и качнул головой.
– Ну ладно, всё нормально. Просто переутомились мы сегодня. Такой путь отмахали, да ещё по пересечённой местности. Не шутка… Так что сейчас закусим по-быстрому – и на боковую!
Эти слова, во всяком случае последние, Паша кое-как уразумел и вяло кивнул в знак согласия.
Они вернулись к костру, который за время их отсутствия заметно притух и отбрасывал вокруг совсем слабые, мерцающие отблески. Юра кинул в него пару наколотых им древесных обрубков, и огонь, жадно приняв в себя новое топливо, разгорелся ярче и веселее, озарив лица приятелей беспокойным красноватым светом. Они уселись возле него, достали из рюкзака еду и питьё и принялись утолять свой аппетит, необычайно разыгравшийся за время их продолжительных скитаний по лесной чащобе, потребовавших от них немалых усилий и изрядно вымотавших. Они так активно насыщались, что, вопреки своему обыкновению, даже не разговаривали, лишь обменивались беглыми взглядами и чуть усмехались, сами не зная чему. А затем, покончив с ужином и по-прежнему безмолвствуя, сидели и, щурясь и позёвывая, смотрели на огонь, чувствуя, как приятная истома растекалась по их телам и как сон понемногу подкрадывался к ним, настойчиво смежая веки и клоня головы долу.
– Всё, спать пора, – нашёл в себе силы вымолвить Юра, с трудом – как незадолго до этого Паша – двигая коснеющим языком. – Перемещаемся в палатку…
Паша опять согласно кивнул. Но не сдвинулся с места, продолжая ронять голову всё ниже и чуть посапывать, как если бы он уже спал.
Юра, однако, сделав над собой усилие, чуть пошатываясь, встал и положил руку другу на плечо.
– Пошли, пошли. Нам завтра рано вставать.
Паша промычал что-то и вновь даже не пошевелился.
Но Юра был неумолим и не отступался, тряся его за плечо и приговаривая:
– Давай, давай, подымайся! Всего несколько шагов – и тогда можешь спать сколько твоей душе угодно…
Он не договорил. Его речь прервалась на полуслове. Он резко вскинул голову и расширенными глазами воззрился в темноту.
Именно оттуда, из застывшей за рекой непроглядной чернильной тьмы, в которой сливались густые заросли, деревья и чёрное беззвёздное небо, внезапно донёсся громкий протяжный рёв, разорвавший глубокую ночную тишину. Не крик, не вопль, а именно рёв. Явно не человеческий, а звериный. Глухой, гортанный, рокочущий, будто вырвавшийся из-под земли. Он принёсся из-за реки, из тёмной, недвижимой лесной глубины, метнулся над водой, ударился о берег и замер, разбившись о плотную стену деревьев, у подножия которых расположились друзья. Но его слабые, понемногу замиравшие отзвуки ещё несколько мгновений дрожали в потревоженном, всколыхнувшемся воздухе, пока не стихли окончательно, поглощённые беспредельной ночной немотой, которой не мог сопротивляться ни один, даже самый громкий и раскатистый звук.
Но ещё достаточно долго после того, как он заглох, Юра и Паша (который, едва заслышав прилетевший из лесных глубин рык, мгновенно очнулся и вскочил на ноги), застыв на месте, не шевелясь, почти не дыша, широко распахнутыми немигающими глазами смотрели в непроницаемую сумрачную даль, откуда до них донёсся поразивший их как гром зычный рёв.
Они как будто ожидали, не раздастся ли он опять. Не услышат ли они вновь чего-то подобного. А когда поняли, что, скорее всего, не услышат, отвели взгляды от темноты и посмотрели друг на друга.
– Что это? – прошептал Паша, едва шевельнув побелевшими губами.
Юра ответил ему продолжительным задумчивым взором и, ничего не сказав, сделал шаг вперёд и снова пристально воззрился вдаль.
– Что это, Юр? – повторил свой вопрос Паша, чуть возвысив голос и не сводя с приятеля упорного вопрошающего взгляда.
Юра дёрнул плечом и как-то отстранённо, точно нехотя, проговорил:
– Откуда мне знать? Я слышал то же, что и ты.