Судьба Центрогаза. Сага о ребятах с нашего двора

– Мам, да мы только-только познакомились. Я сразу все узнать не могу. Чувствую только, хороший он человек. Из богатой, наверное, семьи. Высокий.

– Твой Морис тоже был богатый и высокий, – взвилась мама, – а что толку?!

– Мам, не начинай опять!

– Не начинаю! Ты будь практичнее, как тебе в жизни его рост пригодится? Книжки с полки доставать? Для этого лестница есть! Что нам с ним делать? Чтобы все твои подруги на него прыгали? Как на того Мориса? Черный кобель! Ты выбирай маленького, толстенького и желательно лысого! Чтобы твой только мужик был, тебе принадлежал. Пойми, в этом – правда жизни!

– Ха! Найди такого! Такие все уже разобраны! Другие тоже не дремлют! А потом, папа у нас высокий и худой?!

– Это исключение, бывают в жизни редкие исключения. А папу я вот так держу! – Мама сомкнула указательный и большой пальцы в крепкое, неразъемное кольцо.

– Мам, он мне нравится, я чувствую в нем какую-то надежность, защиту…

Мама посмотрела в сверкающие глаза дочери и подумала: «Все, готово дело! Опять втюрилась!»

– И когда только ты это почувствовать успела? – скептически заметила она. – Как это у вас, молодых, все быстро делается: пять минут поговорят, и порядок, защитничек готов!

Сердце у нее и вправду за дочку болело. Не только из-за нее, возраст и тяжеловатая жизнь офицерской жены сказывались. Но именно Яна была главной причиной переживаний и страданий.

Мама, конечно, не так представляла собственную судьбу, когда радостно выходила за молодого лейтенанта с новеньким ромбом-«поплавком» на парадном кителе. Пришлось ей поездить за мужем и в Среднюю Азию, и на Камчатку, и на родную Украину уже где-то в середине карьеры. В конце концов, пользуясь правами льготника, отслужившего необходимый срок в дальних районах, получил Матвей Трофимович право выбрать место своей предпенсионной службы. Он выбрал Подмосковье, где и завершил армейскую карьеру начальником штаба довольно большого войскового соединения и вышел на пенсию в звании полковника.

Мама страстно не желала дочери повторения своей судьбы. «Любой, кто угодно, но только не офицер, – горевала она. – Ну, всю же жизнь на чемоданах! Янка пять школ сменила, куда это годится? Вот и друзей у нее из-за этого мало, и характер испортился. Нет, только штатский! Только гражданский! Может, иностранец?» Подталкиваемая такими мыслями, мама настояла, чтобы Яна поступала в институт иностранных языков. «Неважно, что там педагогическое образование дают, девочке это даже хорошо. Главное к зарубежу поближе будет, не пропадет она за границей!»

Характер дочери в юности усложнился. Матери, все как одна, с тоской вспоминают время, когда их детки были маленькими. Смотрела и Янина мама не раз в жесткое, требовательное лицо своей Яны и думала: «Ну, до чего ж ты маленькая была хорошенькая! Что же с тобой делается? Скорей бы уже внуков завести!»

Но с внуками не очень получалось. И виноват здесь был как раз изменившийся до неузнаваемости характер дочери. Куда-то подевались девичье сочувствие и ласковость. Остались требовательность и напор. Доброта уступила место алчности, а искренность – хитрости и категорической расчетливости. Добавьте сюда еще почти мужской ум! Поневоле подивишься, что с нами творят гены и гормоны! Но мама не особенно удивлялась. Она и в себе ощущала подобные качества, да только судьба так сложилась, что проявить их было негде.

«Но ведь детей нам и дает мать-природа, чтобы они добились того, чего мы сами не сдюжили! Правда, дочка?»

На такие мысли дочь ее отвечала действием! Учась на первом курсе, она поставила рекорд факультета, влюбившись за семестр в шестнадцать парней! А может, это был и мировой рекорд, если бы таковые фиксировали в какой-нибудь книге рекордов?

Следующий семестр оказался еще фееричнее: если в первом Яна сначала расставалась с предыдущим ухажером, а затем заводила следующего, то во втором – все десять оставались на местах и ухаживали за девушкой одновременно! При этом Яна проявила чудеса разводки и коммуникабельности, и никто у нее не остался несчастным и обделенным вниманием.

Мама своей родительской душой не могла не ощущать все эти страсти и перемены настроений, которые испытывала Яна, но ничего поделать не могла, даже помочь советом, поскольку дочь в это время от нее закрылась. У Яны вообще развилась страсть к таинственности. Страсть эта захватывала ее все больше и больше. Да и как ей было не развиваться, Яне приходилось же держать на коротком поводке десяток молодых, азартных и ревнивых молодцов. А как справиться, если нет тайны? И немножечко неправды. Совсем чуть, как перца.

4. Гадание

После примерно месяца разных встреч Яна, по совету мамы, пригласила Диму в гости, чтобы их познакомить.

Общими усилиями они установили, что Дима знатный будет жених. Родня у него была в порядке, да и сам он уже успел приспособиться к новой жизни и материально был крепок и независим.

Они так подгадали, чтобы приглашение он принял на двадцать первые лунные сутки, что по всем понятиям должно было усилить то действие, которое они задумали.

Накануне вечером за час до полуночи Яна зажгла в своей комнате красную свечу и поставила ее на подоконник. Налила в тонкий прозрачный стакан воды и, проводя смоченным пальцем по краю стакана, добилась слабого гудения. При этом она семикратно и с чувством произнесла: «Димитрий!»

Затем она поставила этот стакан на подоконник рядом со свечей под янтарный луч Луны и стала вслух читать с листочка, который ей вручила мама:

«Господи Боже, благослови, Отче! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь! Есть на небе три звезды, одну из них зовут Луна. Кто две другие угадает, только тот мой заговор поломает. Пойди ты, желтая Луна, и найди и приведи раба Божьего Димитрия, чтоб он мой порог переступил и на веки вечные всех позабыл: молодых, седых, вдовых, худых, толстых, румяных, духмяных, черных, рыжих и белокурых. Знать бы ему только мое тело бело, чтоб его плоть яро только меня хотела. Всегда, вечно и бесконечно. В понедельник и во вторник, в среду и четверг, в пятницу, субботу и воскресенье. Вся его охота, все его мужское хотение было бы на меня без терпения. Я, Божья раба Яна, ключом закрываю, замком его навеки замыкаю. Кто к моим словам подступится, тот даже крестом не откупится. Ключ, замок, язык. Аминь! Аминь! Аминь!» Яна троекратно перекрестилась, поклонилась в сторону Луны, задула свечу и отправилась спать.

Наутро она взяла с подоконника облученный Луной стакан с водой и отдала его маме. Та извлекла из шкафчика с бакалеей какой-то серый замшевый мешочек, достала из него щепотку бурого порошка и всыпала его в воду. Потом она перелила эту смесь в медную турку и поставила на газ. Через минуту вода вскипела и едва не выпрыгнула пеной из турки. Мама поймала этот момент, убрала турку с огня и сказала:

– Вот это подольешь ему в кофе. Он и не заметит. А результат будет.

Яну при этих манипуляциях буквально всю сотрясало изнутри. Глаза ее пылали, а лицо, наоборот, обрело неподвижность и вид какой-то оливкового цвета твердой маски.

– Хорошо! – сквозь стиснутые зубы процедила она словно чревовещательница.

Знакомство Димы с родителями Яны прошло успешно. Он им искренне понравился, особенно с учетом той информации, которую через своих знакомых особистов дополнительно сумел собрать папа о семье и материальном положении потенциального отца их внуков. Все их порадовало и казалось исключительно надежным и благоприятным. Хорошо стояли звезды, и все способствовало любви. Кажется, что немало помог и волшебный кофе, который Дима от избытка чувств пил неумеренно, поскольку очень не хотел уходить из гостеприимного дома. Подливали ему две ведьмы колдовское свое варево и посылали одновременно свои электромагнитные телепатические волны в его направлении.

Какой-нибудь физик ввернул бы тут к месту, что волне этой электромагнитной самой суждено встретить ту, которая вступит с ней в резонанс. Какое-нибудь умное слово сказанул, типа «интерференция»! Вот Димины волны, а он, того не ведая, тоже их, оказывается, испускал, особенно после пресловутого кофе, и вступили в этот резонанс. Вот и затрясла его интерференция, не успел он вернуться домой. От резонанса мосты, как известно, падают. Не то что какой-то там Дима. И то, что он воспринял за хорошо ему известное ощущение нарастающей влюбленности, оказалось на самом деле настоящей ведьмовской диверсией против его бессмертной души.

5. Любовь пройдет, циклотимия – никогда

Прошло всего лишь полгода после свадьбы, как стали следовать одно за другим открытия. Главным оказалось то, что Яна была подвержена приступам неподражаемой веселости и обаяния, которые, следуя неведомым природными часам, сменялись периодами мрачной депрессии.

Веселые периоды напоминали жизнь в раю. Жена источала необыкновенную энергию, была чрезвычайно мила и разговорчива, все у нее спорилась и горело в руках. При этом стоило Диме открыть входную дверь, как он физически ощущал сильнейший сексуальный призыв в самом воздухе их квартиры. Яна тащила Дмитрия в постель и днем, и ночью, и даже утром. В такие дни она страстно хотела забеременеть и прилагала все свои немалые силы для этого. Дима слегка пугался такой свирепости. Забеременеть ей только никак не удавалось.

Довольно скоро обнаружилось, однако, что у веселых периодов имелись свои недостатки. Именно в это время Яна стремилась завести новый посторонний роман. Димы ей как будто не хватало. Ее сексуальный призыв, яркий и неодолимый, как солнце, раздавался ровно и мощно по всем направлениям. Диме временами обидно казалось, что он в этих лучах исчезал, не отбрасывая тени. Были ли эти романы и интриги реальными, Дима не знал. Он просто видел обращенные мимо него сияющие глаза жены. Он чувствовал, что меняется ее поведение. У нее вспыхивали неожиданные дела в городе. Происходили звонки и возбужденные телефонные переговоры. Яна, словно испытывая его терпение, никогда не называла звонящего по имени.

– Опять? – спрашивал Дима.

– Что опять? – гневно сверкая глазами, но стараясь говорить равнодушно и не выдать себя голосом, спрашивала Яна.

Дима только горестно вздыхал, но скоро и вздыхать перестал.

Жена только поначалу пыталась как-то скрыть свои новые увлечения, а потом уж особенно не таилась. Видимо, ей просто не хватало ее слабых сил для сохранения тайны, все же это дело утомительное. Она стала делать вид, что не понимает, чем Дима так недоволен. Она признавала, что да, она флиртует, но флиртует совершенно невинно, все женщины, мол, флиртуют, нравится им это.

– Димочка, дорогой, в этом же вся женская суть! Женщина от этого молодеет, лучше выглядит. Это же такая женская черта – флиртовать! Звонят мне просто друзья и коллеги. Ой! Да что сегодня? Да это же Оля звонила! Что, тебя и подколоть нельзя? Ну, и потом, раз мне хорошо, – заключала она не совсем логично, – то и тебе должно быть хорошо, если не лучше. Мы же семья, мы же единое целое! Разве не так?

Фальшивой казалась ему эта искренность. Не убеждала она его, не обманывала. Как можно заставить нормального мужчину поверить в подобную чепуху, не мог он себе представить.

В темное, депрессивное время буквально все у Яны шло наперекосяк. Мыслительные способности жены, до этого вызывавшие Димино восхищение, непостижимым образом сокращались. Ум ее, до этого быстрый и резкий, будто бы сплющивался, как свинцовая пуля о валун, становился плоским и бесполезным, как голодный клоп.

Яна, казалось, в это время плохо понимала, что с ней происходит и что ей надлежит делать. Не желая признавать этот факт публично, она все же внутри себя понимала, что с ней что-то не в порядке. Она постоянно что-то шептала себе под нос, как будто читала себе инструкцию. Со стороны увидишь – ну, чистая креза! Идет извилисто, что-то под нос себе бормочет, глаза косят, улыбается испуганно и затравленно, в уголке рта как приклеенная тлеет сигарета. Нервы ее становились тогда совершенно как голые провода: не тронь – ударит молнией!

Удивительно, но Яна, по непостижимой для мужа логике, тоже его частенько ревновала к каким-то выдуманным, Диме неизвестным женщинам. Оснований для ревности у нее, кроме пресловутой женской интуиции, никаких не было. Дима после женитьбы, вопреки установившейся между его друзьями практике, не мог заставить себя иметь одновременные отношения больше чем с одной женщиной. Друзья-приятели не раз подкалывали его за это свойство, но он ничего не мог с собой поделать.

Дима в бессилии мечтал придумать особую такую технику общения, например, произнести какое-нибудь заклинание, какую-нибудь комбинацию особых, ритуальных слов, молитву, наконец, которую жена выслушает и затихнет. Задумается над этими словами, да и позабудет, зачем ругалась. Но куда там! Любое действие или бездействие, взгляд или отведенные глаза, слово или молчание – все служило поводом для взрыва, и тогда в бедного мужа могли лететь любые незакрепленные предметы, не предназначенные для полета: палки, скалки, сковородки, а один раз полетел даже собственный Димин телескоп, правда, не особенно тяжелый, любительский.

После этого случая Дима долго не мог уснуть, а когда ему наконец это удалось, то приснился ему сгорающий у готического храма на высоком костре Джордано Бруно. Возле огнища, наступив на поверженный и разбитый Димин телескоп, стоял в коричневом балахоне Великий инквизитор Торквемада и, сверяясь по свитку, зачитывал извивающемуся Джордано какой-то текст. Слов было не разобрать, латынь все-таки, но интонация была грозной и непреклонной. Джордано заглянул Великому инквизитору в глаза и увидел, что глаза-то эти Янины! Тут же Дима явственно почувствовал запах горелых волос и проснулся в ужасе. Яна в эту ночь дома не ночевала – после ссоры уехала к подруге.

Жена к врачам обращаться не желала. Даже намеки на это выводили ее из себя. Может быть, из-за того, что она опасалась, что обнаружат у нее какое-нибудь серьезное расстройство.

– Ян, ну, хочешь, я договорюсь в нашей служебной поликлинике. Говорят, у нас там неплохой пси…хотерапевт?

– В вашей служебной? Ха-ха! Ты издеваешься надо мной? Да я же на Грановского обслуживаюсь! Тоже мне, сравнил! – почувствовал Дима острый укол жениного презрения.

Яна предпочитала считать себя совершенно здоровой, а все перепады настроения относила на счет переменчивой погоды. «Ну, зимой и летом я себя прекрасно чувствую!» – восклицала она и отвергала все упреки и просьбы.