Нинкин юбилей

– Да, я давно наших баб не видела такими пьяными! Попова, да и Лозко Светка – видел, как нализались? А-ха-ха… ду-у-уры-ы… аха-ха… А эта, «новая» мымра нашего начальника тебе понравилась? А? – вдруг спросила она.

– Почему «мымра»?

– Пр-ф-ф-ф… мымра, потому что – мымра! А ты с ней танцева-а-ал!.. Я видела!

– Да… потанцевал. Потоптались, чтоб к выходу пробиться! Разве это танцы?..

– А куда это ты её водил? – вдруг совсем трезво спросила жена.

– Никуда не водил, мне надо было выйти покурить, она… ей тоже куда-то надо… Вышли и пошли каждый за своим… – стараясь быть убедительным, с лёгким раздражением соврал я. – Ладно придумывать, чё ты?..

– Да, так это я… Нужен ты ей, – шоферюга… У неё этот, наш… «француз» есть. Говорят, она его в Москву увезёт! Он – хитрый! Сколько лет начальников московских прикармливал, взятки возил… Скоро начальство у нас поменяется, – резюмировала жена.

– Так если он «прикормил», то при чём тут она?

– Чёрт их разберёт, этих евреев! Нинка страдает, говорит, что это его новая жена и утянула его туда, через неё всё… А нам только лучше! Всё равно, – на работе его не видим, в Москве постоянно торчит!

– А Нинка тут при чём? – удивился я.

– А ты не догадываешься?..

– Чего мне догадываться?.. – тут я совсем опешил.

– Ладно, замнем для ясности! Доставай ключ, мне в сумку лезть не хочется…

Мы подошли к подъезду, прогулка окончилась. Усталость уже давала о себе знать, – одолевала зевота, ноги стали совсем ватными.

Придя домой, мы разбрелись по комнатам: жена пошла в душ, долго шумела водой, пробовала напевать под шум струй, а я тем временем пытался смотреть телевизор, – в его недрах кто-то с кем-то задиристо спорил. Сил вникнуть в суть телевизионной говорильни не хватало, – усталость брала своё. Я выключил телевизор, и улёгся спать.

Проснулся я утром от ощущения пустоты. Такое бывает, когда поссорился с лучшим другом, или поменял машину, на которой ездил десяток лет. Жена сидела на кровати, спиной ко мне. Что-то произошло, напряжение висело в воздухе. Я собирался спросить её о самочувствии, но она, вероятно тут же почувствовав мой вопрос, встала, накинула халат и ушла в ванную.

Симптомов похмелья я не ощущал, – выспался вполне. Укоры совести больно кололи сознание, но изменщиком я себя не считал. Самодовольства от «победы» тоже не ощущал, но что-то тёплое, всё-ж шевелилось внутри. «Так, – мимолётное увлечение, – разрядка! – решил я для себя».

Выполнив обычные утренние процедуры, я присел за кухонный стол. Чайник уже прогрелся, из носика поднималась струйка пара, жена хлопотала над омлетом. Выложив содержимое сковороды в две тарелки, она подсела за стол, и подперев кулаком подбородок, посмотрела на меня долгим взглядом, спросила:

– Что происходит, а?

– ?..

– И кто такая «Ира»? – не дав мне ответить, спросила жена. – Вчера, выхожу из ванной, ты уже дрыхнешь! Обычно, ты мне проходу не давал, лез… особо, по пьяни! А тут – сопит, как невинное дитя… Я пыталась тебя растолкать, ты меня Ирой назвал…

– Слушай! Ты что мне тут допросы устроила? Лезешь, пристаёшь – плохо! Спишь, – плохо! Спал… да… устал, потому что! А Ира, – не знаю, приснилось что-то…

– Вот только не ври! Устал он… А Ира – это жена начальника нашего, ты с ней обжимался во время танца – видела! – она резко швырнула вилку на стол, и вышла из кухни. Вилка отскочила от столешницы, пролетела в угол и с грохотом упала на ламинат…

– Ты чего творишь? Вилку швырнула! Весть тебе будет от бабы какой-то нехорошая! Дошвыряешься…

«Ситуация хреновая, – подумал я, – хорошо, если б «обжимался»!

От допроса, от брошенной вилки, – от этой резкой выходки жены аппетит пропал. Такое с ней случается не часто… «Неужто знает? Не… но, может, догадывается?»

Я налил в стакан холодной воды вместо чая, подошел к окну, и уставился на желто-красную развесистую крону клёна. Утренний туман, стелющийся по земле скрывал землю; первые лучи восходящего солнца словно кистью выхватывали разноцветные листья на сером ватмане тумана. Казалось, листва плывёт меж домами в крахмальном киселе…

«Надо ли что-то объяснять? Да и что объяснять, как? – вместе с угрызениями совести, в душе у меня поднимался протест, – А почему я должен что-то объяснять? Я не собираюсь ничего менять, уходить, кого-то бросать… Да и надоели друг другу: ни любви, ни страсти – одна привычка! Соберусь сейчас, да поеду в деревню! Там и обмозгую всё спокойно. А тут и мозговать нечего… Было и было! Всё, – забыли!..»

С этими мыслями я допил воду, и с выпитой водой, как бы влил в себя новую уверенность, закрепил её в себе! Решившись, я стал собирать сумку.

– Куда это ты? – видя мои сборы, спросила жена, выйдя в коридор. Её лицо еще хранило злость, но вместе с тем и некую примиренческую настороженность.

– Ну а что сидеть? Пойду в гараж, работы полно. Может на озеро проскочу, посижу с удочкой… – решительно и по-деловому изложил я свои намерения.

– Мы на дачу собирались, не помнишь? И там работы полно… Убирать надо всё с огорода, подвал надо подготовить, а он – «с удочкой»!

Я отложил сумку:

– Могу и на дачу! Если хочешь, – собирайся, поедем! Схожу в гараж, возьму машину, заеду за тобой, минут через сорок… Так как, поедешь?

– Поеду!.. – сухо ответила жена, и я, накинув куртку, вышел из квартиры.

День разгорался. С первыми лучами солнца улетучился туман. Деревья светились яркими шарами, роняя свои листочки-раскраски на мокрый еще от утренней росы асфальт. Такие дни лучше всего проводить на природе. Ещё можно насобирать грибов, гуляя по светлым рощицам, пошуршать опавшей листвой.

«Да, на дачу сейчас – самое то! Прогрести газоны, убрать листву, да и посидеть в тиши и покое, тоже полезно! – размышлял я, топая в гараж.

Придя в гараж, я собрал необходимые мне инструменты, и как и обещал, через сорок минут подъехал к дому. Решив, что надо забрать из дома сумку с едой, еще и разное старье, которое увозим на дачу, я не стал звонить, и поднялся в квартиру.

При первом взгляде на жену, я понял, что случилось что-то «из ряда вон». Она сидела в коридоре, на тумбочке под обувь, с красным, распухшим от слёз лицом, безвольно опустив руки на колени.

– Что не так? – спросил я после секундной паузы.

– Коля… умер… – судорожно сглотув, выдавила жена трясущимися губами, – сегодня утром. Нина десять минут назад позвонила…

– Ну, ё-моё! А что случилось? Вчера, вроде…

– Не знаю, сказала, что в реанимации, утром… На «Скорой» увезли… Наташке-секретарше звонила, та говорит, что Коля месяц назад лежал в кардиологии, с сосудами у него проблемы были… А тут выпил, – видел же, как вчера «набрались», – а утром плохо стало, просил у Нинки пятьдесят грамм – похмелиться, – на дала! То ли тромб оторвался, то ли спазм какой… Врач со «Скорой» так и сказал – «дали бы рюмку водки, – жив бы остался» Горе-то какое! – сквозь слёзы рассказала жена.

Я присел тут же, возле двери. Сидел, мял кепку в руках, что-то запредельно трагичное было в этой всей истории… Жена тихо плакала, утирая ладонью слёзы.

– Да-а-а, дела! Что, поедем к Нинке, может помощь какая нужна?..

– Иди, жди меня в машине, переоденусь. Не поеду же я в дачном-то…

Два дня прошли в подготовке похорон.

Для прощания, гроб с телом поставили в «Пальмире» – начальник договорился. Поставили как раз на том месте, где три дня назад играл оркестр, и где танцевали все мы, коллеги и знакомые Нинки и Коли.

Вечером, после похорон, тут же, в «Пальмире», прошли и поминки. Так же, как на юбилее, буквой «П» были выставлены столы, те же, но смятые печалью лица друзей и коллег.

Присмиревшие, поникшие, все смотрели на Нинку, – враз постаревшую, сидевшую во главе стола, как и на юбилее. Подавленная свалившемся на неё горем, с плоской, тестообразной маской вместо лица, в несуразном чёрном балахоне и чёрном кружевном вдовьем платке, охватившем нечесаные волосы, она сидела, держа рюмку с водкой в руке и неотрывно смотрела на Колин портрет в тонкой чёрной деревянной рамке, стоящий тут же, на маленьком приставном столике рядом с наполненным стаканом под куском чёрного хлеба и горящей восковой свечой.