Безвременная в Облаках

Лили, рукавом стерев с тёплой щеки одинокую слезу, и правда опустилась на колени. На несколько недолгих, но тяжёлых минут она погрузилась в молитву, ту самую, что мама читала ей в детстве перед сном. Вскоре поднявшись обратно на ноги, Лили, слегка отряхнув мокрые, грязные листья, прилившие к её ногам, повернулась к Мие и положила голову ей на плечо. Нет, она не плакала: Лили всё так и не могла осознать потерю матери, с которой ещё “вчера” она ехала в машине, и которая совсем недавно обещала рассказать ей некие важные новости. Однако ей понемногу стало приходить осознание всего того, что сделали для неё отец и Мия. Она вдруг поняла, насколько сильно они любят её, с какими усилиями они на протяжении многих дней переживали то, что для неё самой каждый день было чем-то новым. Но она не могла выразить благодарность ни Мии, ни отцу. По крайней мере сейчас.

Что-то негромко зашуршало за спинами девочек – тяжёлыми шагами к ним подошёл отец. “Ну что, поедем?” – железным голосом спросил он. Лили в последний раз окинула взглядом могилу матери и, взяв под руку сестру, все вместе они пошли к машине.

Опустившись на чёрную, тонко скрипящую кожу кресел, отец всё такими же трясущимися руками завёл автомобиль и вскоре они сдвинулись с места, тихо покатившись по скользкой грязи на дороге. Лили, будто тогда, в тот самый день, прислонилась головой к холодному стеклу и стала вновь наблюдать медленно появляющиеся и исчезающие виды крон одиноких деревьев; иногда падающие с неба редкие капли приближающегося дождя; листья, бурые и жёлтые, медленно отрывающиеся от своей родной ветки и, тихо планируя, падающие на сырую, пахнущую дождём землю.

Как только они выехали с кладбища, мотор зарычал сильнее, и мистер Джеймс, Мия, и Лили понеслись в сторону своего вечного пристанища. Пока ещё вечного.

Мотор рычал, сквозь воздух хладный

Летели трое наконец.

Их фатум – крайне беспощадный:

Сестра, сестра, отец-вдовец.

Деревья мимо них неслись

Янтарно-буро-злато-медные,

Судьба кричала – оглянись,

Не двигались их лица бледные.

Что думала та рыжая девчонка?

Какие мысли душу её рвали?

Ругала ли она отца подонка?

Или родных жалела, что страдали?

Боялась завтрашнего дня?

Не знала, что теперь и думать?

Пожалуй, да, имела страх она,

Пожалуй, да, не знала, что придумать.

Никто, однако, её мыслей не узнает,

Да и не поняли бы их, наверняка,

Холодный ветер всё листву качает,

Виднеется их дом издалека.

Дождь тихо капает, посвистывает ветер,

В окне бегут мерцанья встречных фар,

Весь мир – в сыром, оранжевом букете,

Какой ещё ждёт девочку удар?

Вскоре машина стремительно заехала на территорию их “дома” и они втроём, пройдя сквозь высокие, темно-деревянные, тяжёлые двери, вошли в здание отеля. Изнутри на них, холодных с улицы, повеял тёплый, приятно согревающий воздух. Лили всеми силами попыталась выдавить из себя хоть какое-то смутное воспоминание, еле заметное очертание, чей-то силуэт, которые бы помог ей вспомнить, что именно здесь она проводила каждый свой день на протяжении нескольких последних месяцев. Тем не менее подлый, не подчиняющийся мозг всё никак не мог дать ей хоть какую-то надежду на спасение и Лили лишь всё сильнее расстраивалась. Впрочем, это относительно лёгкое расстройство никоим образом не могло скрыть уже понемногу находящий на неё ужас осознания того, что завтра она совершенно ничего не вспомнит. Совершенно. Ни своего визита к матери, ни всей этой истории, что рассказали ей сегодня Мия и Папа, ни даже этих самых ужасных мыслей о завтрашнем дне – Ни-че-го. Страшно.

Мистер Джеймс, по чьей спине и лбу начали медленно катиться маленькие жемчужинки пота от резкой смены температуры, провёл девочек к уже привычным, уверенно стоящим на своих местах столам, достал откуда-то меню и, с ненастоящей улыбкой на лице, сказал: “Закажите себе пока что-нибудь, а мне надо наверху кое-что забрать”. Девочки, не обратив внимания на лёгкую нервозность в тоне и движениях отца, сказали, что подождут его внизу и мистер Джеймс поочередно поцеловал каждую из своих любимых дочерей своими трескающимися от наступающего холода губами. Пытаясь выглядеть спокойным, он, в несколько быстрых, размашистых шагов дошёл до металлически-серой двери лифта и, лёгким нажатием кнопки, распахнул её и вошёл внутрь. Как только двери сомкнулись и скрыли от него вид первого этажа, на котором остались два его солнышка, два его золотца, единственные, в ком он мог заметить отголосок его любимой, по его лбу стали бежать всё более крупные капли пота, и в этот раз дело уже было не в смене температур. В кармане он снова нащупал тот же набор – новая, ещё в целлофане пачка сигарет, телефон в немного шершавом, коричневом кожаном чехле, увесистая зажигалка, и что-то довольно тяжёлое и прохладное. На его груди, почему-то более заметно, чем обычно, лёгким холодком лежал маленький медальончик, тот самый, серебряный, в форме сердца. Войдя в свой номер, мистер Джеймс ловкими движениями скинул с себя пальто и, распаковав сигареты, жадно закурил. Зажигалку он поставил на край стола, телефон кинул на кровать. Последним из тугого кармана он извлёк увесистый, холодный, с гладкой, деревянной ручкой, отделанной белой слоновой костью револьвер. Проверив наличие патронов в барабане и удостоверившись, что все они на месте, мистер Джеймс достал из-под подушки своей кровати аккуратно заклеенный белый конверт и маленькую, чёрную шкатулку. Руки неимоверно тряслись, однако он всё же смог поместить эти предметы на стол, параллельно закурив сразу две новые сигареты. Белый дым немного успокоил его и он, рукавом стерев со лба пот, опустился на пол, облокотившись спиной на кровать.

Из с трудом открытого медальона на него смотрели зелёные, манящие глаза его жены. Она была там, на этой фотографии, навечно запечатлевшей тот счастливый момент именно такой, в какую неё влюбился молодой, красивый, статный Джеймс Купер ровно двадцать лет тому назад. Именно тогда, гуляя по летнему парку, они смеясь забежали в фото будку и, целуясь, сделали несколько мгновенных фотографий, одну из которых Джеймс сохранил. Навсегда. Именно в тот вечер он понял, что любит свою Камиллу окончательно и безвозвратно. И вот сейчас, через столько лет, в которых были и любовь, и горе, на него смотрит тот же игривый, страстный, но по-женски добрый взгляд его милой Джульетты. А он сидит на полу возле кровати, всё ещё довольно богатый и влиятельный, но разрушенный, изорванный, разбитый изнутри, с пистолетом в руке и считает секунды до своего манящего конца.

В это же время Мия и Лили благополучно, ничего вовсе не подозревая, сидели внизу и обедали. Лили, снова заказав всё тот же нисуаз, всеми силами пыталась уловить крупицы воспоминаний вкуса, запаха, консистенции, но с разочарованием обнаруживала, что вкус этот для неё был совершенно нов. Мия с печальной улыбкой посматривала на Лили и всё чаще проверяла время на часах, начиная понимать, что как-то уж слишком долго отец что-то забирает наверху. На фоне играла милая, спокойная, классическая мелодия. Пианино своими звуками умиротворяло всех вокруг и несмотря на исключительность сегодняшнего дня, все вели себя довольно расслаблено. Вдруг громкий, тупой хлопок прервал эту идиллию. Все были в замешательстве – кто-то сразу начал говорить о упавшей видимо на одном из этажей люстре, кто-то о слетевшей с петлей двери, кто-то предположил, что у лифта оборвался один из тросов. Однако Лили и Мия почему-то всё сразу поняли. Мгновенно. Без тени сомнения.

Бегом прибежав наверх, они хлёстко распахнули тяжелую дверь номера их отца и ворвались во внутрь. Переступив порог, они резко остановились, будто перед ними образовалась невидимая, бесконечная стена, разделившая их мир от мира мистера Джеймса. Из глаз Лили мигом потекли крупные, солёные слёзы. Она прижалась к груди Мии и закрыла глаза, сдавив в своей душе громкий крик отчаяния и боли. А Мия смотрела на всю представшую перед ней жестокую картину и не верила. Не верила, что потеряла ещё одного любимого человека.

Широкое, алое пятно на белой постели. Красная стена. Застывшие на курке пальцы. Лежащее на полу серебряное сердце. Маленькое, неразборчивое изображение на одной из его сторон. Зелёные, глубокие глаза и добрая улыбка на другой. И он тоже улыбался.