Войдя тоже туда, Чигиринский уже застал его за тем, что он безжалостно тряс за плечо лежавшего на койке денщика-молдаванина. Последний мотался в руках Проворова из стороны в сторону, не подавая признаков жизни.
– Да, кажется, он умер! – в ужасе воскликнул Сергей Александрович, не оставляя денщика.
– Вот видишь, – сказал Чигиринский, – я был прав, говоря, что бедняга не подозревал, что принес нам отравленное угощение. Видишь? – И он указал на зажатый в пальцах правой руки денщика сухарь.
– Он отравился и умер!
– Опять решение слишком скорое! – улыбнулся Чигиринский. – Пусти! – Он отстранил приятеля и, нагнувшись к молдаванину и положив ему на лоб руку, спросил тихо и очень ласково: – Ты можешь отвечать мне?
Тут Проворов увидел нечто, как ему показалось, сверхъестественное: губы денщика зашевелились, и он, продолжая спать, ответил:
– Да!
– Ты не успел еще отведать сухарей и сбитня?
– Нет.
– Значит, мое приказание тебе заснуть было сделано вовремя.
– О да!
– Ты, значит, не знал, что сухари и сбитень отравлены?
– Нет.
– Но теперь ты видишь это?
– Да! – отвечал сонный.
– А ты можешь увидеть, кто отравил их?
– Нет.
– Постарайся!
На лице молдаванина выступило выражение усилия.
– Не могу, – произнес он.
– Смотри на сухари! Где они лежат?
– На тарелке.
– Кто их положил?
– Я.
– Они еще без яда?
– Да. Несу тарелку и чайник со сбитнем к вам. Меня встречает важный господин.
– А! Что он делает?
– Он спрашивает меня, как пройти к вам. Я ему говорю, что вот несу для вас сухари и сбитень и что он может идти за мной. Он видит, что у меня расстегнута пуговица, и говорит, что в лагерь приехал сам Суворов, что он очень строг, если он увидит мою расстегнутую пуговицу, то велит расстрелять меня, – он такой строгий и так стоит за дисциплину. Я не могу застегнуть пуговицу, у меня в руках чайник и тарелка с сухарями. Важный господин предлагает мне подержать чайник и сухари – он такой добрый и спасет меня от гнева Суворова, который ходит уже по лагерю. Я даю ему чайник и тарелку и отворачиваюсь, чтобы застегнуть пуговицу.
Лицо денщика вдруг выразило испуг, и он воскликнул:
– Аи, аи, господин, что вы делаете? Вы всыпаете яд в чайник и на сухари… Такой важный господин и делаете так дурно… ах, как дурно!
– Ловко и находчиво было обделано! – проговорил Чигиринский и, снова обращаясь к денщику, спросил его: – Ты можешь сказать, кто этот важный господин?
– Нет.
– Ты его никогда не видел?
– Никогда.
– Посмотри поблизости от нас, его нет теперь в лагере?
– Нет.
– Смотри кругом, хорошенько… Подальше!
– Ах, вот я его вижу! Он идет сюда к вам. Ведь он уже приближается.
– Он на вид спокоен?
– Да.
– Скоро он тут будет?
– Сейчас. Вот он повернул к землянке… он у двери… он подымает руку, чтобы стукнуть…
В дверь раздался осторожный стук.
Проворов невольно вздрогнул. Несмотря на слова сонного денщика, он не верил в возможность этого стука, и последний испугал его.
– Кто там? – спросил Чигиринский.
– Чигиринский, это – вы? – спросили снаружи.
– Да, это – я. А кто спрашивает?
– Камер-юнкер Тротото.
VI
Чигиринский быстро отворил дверь землянки и очутился лицом к лицу с камер-юнкером Тротото.