Две жизни

– Радость моя, вы сегодня, видно, не в духе? – спросил он, раскидывая, по обыкновению, руками.

– Нет, совсем напротив, – ответил Проворов, чувствовавший себя в отличном, как никогда, расположении духа, – но только отвезите меня, пожалуйста, домой!

IV

– Нет, это – какой-то сверхъестественный человек, – сказал в ту же ночь камер-юнкер Тротото доктору Герману, с которым он остановился в одной и той же гостинице, но в разных номерах и который ждал его возвращения, очевидно, чтобы узнать, насколько было успешно предприятие камер-юнкера по отношению к Проворову. – Нет, моя радость, это, право, какой-то сверхъестественный человек! Представьте себе, я после приема у светлейшего посадил его в вашу берлину и отвез к известной старухе, располагающей самыми красивыми женщинами Востока…

– Ну уж и самыми красивыми! – улыбнулся доктор.

– Ну, все равно, одними из самых красивых женщин на всем Востоке… словом, просто прелесть! – Тротото поцеловал кончики пальцев. – И представьте себе, что случилось! – продолжал он. – Господин Проворов остался равнодушен к восточному танцу, с мастерством исполненному ради него и возле него. Расчет мой был, как я думал, безошибочен: я думал, он увлечется танцем и женщиной, – все это было у меня подготовлено, и старуха научила женщину, как и что делать, – и тогда будет в наших руках. Сонного мы его обыщем, и если даже ничего не найдем, то под влиянием страсти он проболтается. Понимаете, страсть ведь – самый сильный рычаг для влияний на человека! И вдруг он не поддался ее очарованию! Я теперь просто теряюсь. Я употребил такое сильное средство, и вдруг оно не подействовало. Это – какой-то сверхъестественный человек!

– Неужели он не поддался искушению? – переспросил доктор.

– Представьте себе, не поддался. Я на его месте давно отдал бы все документы, все, что у меня спросили бы, за обладание этой женщиной, а он и усом не повел.

– Не надо всех судить по себе. Проворов, очевидно, выше той материальной, чисто телесной любви, о которой вы говорите.

– Но, моя радость, разве может быть иная какая-нибудь любовь, кроме телесной? Ведь если женщина красива, то она телом красива, и лицом, а лицо ведь – то же тело.

– Есть духовная красота.

– Ну нет! Какая там ни будь духовная красота, а если с лица мордоворот, то ничего не поделаешь.

– Это вы так думаете, господин камер-юнкер, а такие люди, как Проворов, очевидно, могут любить и существо бестелесное.

– То есть как же это – существо бестелесное?

– Ну, мечту, например, грезу…

– Ерунда! Пустяки! Никогда не поверю, что это возможно. Как? Отказаться от обладания прелестной женщиной ради какой-то бестелесной грезы? Вздор! Не может этого быть! И почем вы знаете, что Проворов отказался ради какой-то там грезы? Может быть, он просто имел какую-нибудь самую простую причину.

– Мой милый камер-юнкер, пора уже вам убедиться, что я всегда знаю все, что мне нужно знать. Но все равно, из всего этого я вывожу одно лишь заключение: вы очень плохо исполнили свою обязанность, и деньги, которые я вам дал на расходы, истрачены совершенно зря.

– Но, моя радость, вы мне поставили невозможные условия, чтобы жизнь этого человека оставалась неприкосновенной…

– И подтверждаю еще раз, и повторяю вам, что вы ответите своей собственной персоной, если с ним случится что-нибудь серьезное. Хороши б мы были, если бы вы с ним предприняли вместо вашего глупого танца нечто смертельное! Поймите, господин Тротото, что если умрет Проворов, то вместе с ним умрет и тайна о том, где он скрыл необходимые нам документы. Ведь тогда нам придется искать их по всему земному шару, и притом наобум.

– Ну хорошо! Если так, если вы меня упрекаете и говорите, что я напрасно истратил только деньги…

– Безусловно, напрасно. Вы видите это по результатам.

– Но я не знал, что Проворов окажется таким.

– Надо было спросить меня.

– Сожалею, что не сделал этого. Но все же я узнаю от Проворова тайну, где спрятаны документы.

– Каким образом?

– Это – мое дело.

– Но вы то же самое говорили и сегодня утром. Вы уверяли, что достанете у Проворова документы, только вам нужны моя берлина и тысяча рублей. Я предоставил вам и то, и другое, и что же? Ничего не вышло, кроме неудачи.

– Но теперь я у вас ничего не спрашиваю, я обойдусь сам.

– Зато я вас спрашиваю теперь, что вы намерены предпринять?

– Я намерен действовать для блага братства масонов и, согласно нашим статутам, никто, кроме великого магистра, не может заставить меня ввиду той степени, в которой я нахожусь, открыть мои намерения, если я нахожу необходимым сохранить их в тайне для блага братства.

– Но вы знаете, что я обладаю высшей степенью, чем вы?

– Все равно я обязан беспрекословно повиноваться только великому магистру.

– Вы за это ответите.

– Я знаю, что могу подвергнуться ответственности, если не докажу, что в деле необходима была тайна даже от брата высшей степени.

– Я приказываю тебе говорить! – произнес повелительно доктор и сделал в воздухе рукою мистический масонский знак.

Тротото понял значение его и воскликнул, склоняясь:

– Вы – великий мастер! Простите, я не подозревал этого, раз вам неугодно было открыть раньше свое звание знаком.

– Но теперь я открыл и требую повиновения. Что вы намерены предпринять относительно Проворова?

– Достать у него документы.

– Но каким образом?

– Дело в том, мастер, что места здесь дикие и возможны всякие неожиданные происшествия. Тут кругом работают турки-контрабандисты, они же и бандиты. Если поручить им это дело…

– Но вы помните, что вы отвечаете. Но все же я узнаю о Проворове!

– О, будьте покойны, он останется жив, цел и невредим! Его только схватят бандиты, когда он отправится со мною, – я его уговорю, – на прогулку за город, и затем он будет посажен, связанный очень крепко, в уединенное место, и ему не дадут ни есть, ни пить до тех пор, пока он не скажет, где у него спрятаны документы. Вот и все!

– Опять глупость! – вырвалось у доктора, который, казалось, разгневался на этот раз.

– Но почему же глупость? Это средство давно испытано, и не было примера, чтобы оно не подействовало. Когда человек хочет кушать и в особенности пить, тогда он сделает все, что угодно, лишь бы ему дали кусок хлеба и глоток воды.

– Это глупо! – повторил доктор Герман, – потому что опять основано на расчете чисто телесного, физического свойства. Когда вы поймете, что физическая пытка действительна только против людей с таким складом, как у вас, то есть грубо животным.

– Но, моя радость, мастер, вы ошибаетесь! Я очень деликатного склада.

– И все-таки вся ваша деликатность сводится к чисто животной чувственности. Ваш план нелеп, потому что, во-первых, Проворов не сдастся так легко живым вашим контрабандистам, а во-вторых, нет вероятия, что вы добьетесь от него чего-нибудь физической пыткой, если не добились ничего при помощи пытки нравственной, которую вы ему устроили соблазнительным танцем.

Тротото задумался и после продолжительного молчания развел руками.

– Но в таком случае что же делать? Я уж совершенно не знаю.