Крестовые походы

Византия – наследница Римской империи – давно уже растеряла многие из своих прежних владений на Востоке. Все менее прочными становились позиции Константинополя в Малой Азии. Наиболее грозным для Византийского государства оказалось нашествие тюркских кочевников – сельджуков (их название происходит от имени полулегендарного предводителя Сельджука, объединившего во второй половине Х в. огузские племена Средней Азии). В правление султана Алп-Арслана (1063–1072) сельджуки вторглись в византийские области Армении, ввязались в войны с Грузией и все шире проникали в малоазиатские провинции Византии – Каппадокию и Фригию.

Император Роман IV Диоген (1068–1071) попробовал было положить конец продвижению сельджуков. Византийские войска предприняли против них две успешные кампании. С Алп-Арсланом удалось заключить перемирие, но затем Роман IV внезапно двинул на противника еще одну, чуть ли не 300-тысячную армию – самую крупную из всех, снаряжавшихся им до того. Его разномастное войско состояло в основном из наемников и внутренне было рыхлым, слабым, ненадежным. Накануне генеральной схватки тюркские отряды переметнулись на сторону своих единоплеменников. Измена гнездилась и в среде самих византийских военачальников.

19 августа 1071 г. к северу от озера Ван (Армения), неподалеку от города-крепости Маназкерта (по-гречески Манцикерт), произошло гигантское по тем временам сражение. Войско империи потерпело сокрушительное поражение от сельджуков, которые применили многократно испытанную ими ранее тактическую уловку: отступив для виду, они заманили византийцев, а затем, неожиданно повернув обратно, произвели бурный натиск конницей на врага. Армия Романа IV была почти полностью уничтожена. Сам император, чего никогда еще не случалось в истории Византии, попал в плен и был повержен к ногам султана-победителя. Последний вскоре отпустил знатного пленника, но результат катастрофы при Маназкерте оказался плачевным для империи – она утратила свои богатые владения в Малой Азии. Между 1078 и 1081 гг. сельджуки утвердились и в ее западных областях: Византия едва сумела удержать за собой немногие города на берегу Пропонтиды (Мраморного моря). Из окон императорского дворца в Константинополе теперь видны были горы на востоке, которые уже не принадлежали некогда могущественному василевсу (византийскому императору).

Византия переживала полнейшую анархию. Различные группировки феодальной знати, столичной и провинциальной, бесконечно препирались друг с другом и всевозможными интригами добивались увеличения своих привилегий и власти. На армию, пополнявшуюся преимущественно наемниками, полагаться было почти невозможно. В казне постоянно недоставало денег: с тех пор как свободные крестьяне сделались крепостными (париками), стал иссякать главный источник налоговых поступлений. Византия чем дальше, тем сильнее подвергалась дроблению на полусамостоятельные в политическом отношении феодальные владения. Воинские отряды могущественных провинциальных землевладельцев – вот от кого зависела теперь сила империи! Само поражение при Маназкерте явилось прежде всего плодом междоусобиц аристократии: иные ее представители готовы были (именно так и произошло в 1071 г.) на открытую измену, лишь бы удержать и умножить свои привилегии. Когда султан отпустил Романа IV из плена, в империи разразилась настоящая война феодальных клик; экс-император был вынужден сдаться на милость врага, который, взяв его в плен, выжег глаза бывшему василевсу.

Трудностями Византии, обессилевшей в войнах с сельджуками и во внутренних неурядицах, не преминул воспользоваться римский папа Григорий VII для того, чтобы поставить греческую церковь в зависимость от апостольского престола, а в дальнейшем подчинить ему и саму Византию. Это значительно расширило бы материальные ресурсы Римско-католической церкви и облегчило бы папству выполнение его универсалистско-теократической программы на Западе.

Вначале Григорий VII прибег к дипломатическим мерам: летом 1073 г. он вступил в переговоры с василевсом Михаилом VII Дукой. Нужно, заявил папа в послании императору, возобновить древнее согласие между римской и константинопольской церквями. Однако притязания Рима встретили отпор в Константинополе. Тогда-то у папы и родилась мысль добиться поставленных целей вооруженным путем: организовать военный поход рыцарства на Восток под предлогом защиты христианской веры и оказания помощи православным грекам против мусульман-сельджуков. В виду многочисленного западного войска василевс наверняка поведет себя уступчивее, а там – кому ведомо, как обернется эта затея, коль скоро она окажется успешной? Иерусалим не столь уж далек от Константинополя!

В 1074 г. папа обратился с посланием к графу Гийому I Бургундскому, к германскому императору Генриху IV, впоследствии ставшему его заклятым врагом, к маркграфине Матильде Тосканской и, наконец, «ко всем верным св. Петра», призвав их выручить Восточную церковь из беды и для этого принять участие в войне на Востоке. Григорий VII не скупился на обещания небесных наград тем, кто согласится воевать с «неверными». «Бейтесь смело, – увещевал папа католиков в своих посланиях, – дабы снискать в небесах славу, которая превзойдет все наши ожидания. Вам представляется случай малым трудом приобрести вечное блаженство».

Григорий VII придавал серьезное значение затевавшемуся им предприятию. В своих письмах он неоднократно повторял, что собирается самолично встать во главе войска западных христиан и отправиться за море. Такой проект не мог не вызвать благоприятный отклик у «голяков» и «безземельных», которые с одобрения папства уже до того выступали под религиозным знаменем против арабов. «Я верю, – писал папа Матильде Тосканской, – что в этом деле нам окажут содействие многие рыцари».

Разумеется, лозунги защиты христианской веры от поганых (язычников) представляли собой лишь маскировку: намерения Рима не имели ничего общего со спасением христианства, о чем папу никто и не просил. Вообще религиозные интересы, которые Григорий VII столь настойчиво выпячивал на передний план в своих посланиях, в глазах этого церковного политика никогда не играли первенствующей роли. Если того требовали политические интересы Рима, папа не находил нужным настаивать на каких-либо принципиальных различиях между христианством и исламом: в 1076 г. в письме к князьку алжирского города Бужи аль-Насиру Григорий заявил даже, что «мы и вы веруем в одного Бога, хотя и разными способами».

Подлинный смысл проекта войны с сельджуками был иной: вернуть греческую церковь в лоно римской, расширить сферу влияния католицизма, насильственно включив Византию в орбиту папского воздействия, и овладеть богатствами грекоправославной церкви.

Благочестивые призывы папы, по сути, предвосхищали лозунги будущего Крестового похода. Вероятно, эти призывы встретили понимание у рыцарства. Во всяком случае, сам папа в конце 1074 г. уверял германского императора Генриха IV, что ему, папе, удалось уже собрать армию из 50 тыс. итальянцев и французов для заморского предприятия против язычников. Папу поддерживали, в частности, некоторые феодальные магнаты Южной Франции, такие как Гийом Бургундский и Раймунд Тулузский.

Однако Григорий VII не сумел провести в жизнь свои замыслы. Начавшаяся борьба с германской империей надолго отвлекла его внимание от Византии. Тем не менее он и в дальнейшем еще не раз обращался к мысли о возвращении греческой церкви в «лоно матери». Когда в 1080 г. Роберт Гискар напал на итальянские владения Византии, Григорий VII благословил его на эту войну. Папа потребовал, чтобы духовенство Южной Италии призвало местных рыцарей к участию в походе нормандского вождя, обещая за это прощение грехов. После того как в 1081 г. нормандцы вторглись на Балканский полуостров, захватили морскую крепость Драч в Эпире и проникли в глубь страны, Григорий VII поздравил Роберта Гискара с победой, не забыв напомнить, что тот обязан ею покровительству св. Петра. И хотя в последующие годы Григорий VII был полностью поглощен противоборством с Генрихом IV, одно несомненно: подготовка большой рыцарской войны «в защиту Византии», проводившаяся папой в 1070-х годах, послужила важным исходным пунктом созревшего позднее плана организации завоевательного похода на Восток.

Задуманное Григорием VII дело получило дальнейшее развитие у ближайших преемников этого папы. Обстановка, сложившаяся в последние десятилетия XI в. в странах Восточного Средиземноморья, благоприятствовала осуществлению замыслов папства. Одновременно с Малой Азией сельджуки завоевывали Сирию и Палестину. В 1070 г. в их руки перешли Дамаск, Халеб и другие сирийские города, а в 1071 г. – центр трех религий, в том числе и христианства, Иерусалим, находившийся до того под властью египетского халифата Фатимидов (более или менее прочно сельджуки утвердились в городе лишь к концу 1070-х годов). В 1084 г. сельджуки овладели Антиохией, отняв ее у Византии. В правление Мелик-шаха (1072–1092) большая часть нынешних Сирии, Ливана, Иордании, Израиля вошла в состав сельджукских владений.

Завоевания сельджуков простирались, таким образом, на обширную территорию. Однако тюрки не создали централизованного государства. Сельджукская держава существовала только номинально. Фактически это было слабо спаянное объединение множества полусамостоятельных уделов. Наиболее значительным из них являлся Румский султанат, образовавшийся в 1077 г. в Малой Азии, с центром сперва в Никее, затем в Конье (Иконии). Султаны претендовали на наследство Византийской империи, поэтому и называли свое государство Румским, т. е. Ромейским: ведь ромеями (римлянами) именовали себя византийцы. Султаны переняли и эту терминологию, и соответствующие притязания. После 1092 г. сельджукское государство вовсе распалось. Вспыхнули раздоры крупных и мелких владетелей, Малая Азия сделалась ареной непрекращавшихся войн.

Много позднее, уже после того, как развернулось крестоносное движение, западные хронисты в оправдание его измыслили различные легенды о гонениях, которым сельджуки якобы подвергали христиан в восточных странах, о поругании язычниками христианских святынь и в особенности о преследованиях паломников, направлявшихся в Иерусалим. Европейские историки XVIII–XIX вв., прежде всего католические, подхватили эти легенды, разукрасили их всевозможными подробностями. Авторы многочисленных «Историй Крестовых походов» рисовали ситуацию примерно в одинаковых чертах: сельджуки создали угрозу для христианства, а потому для ее отражения потребовалось военное вмешательство католиков. Предводительство последними взял на себя римский папа. Отсюда и возникли Крестовые походы. Иными словами, объясняя происхождение войн западных христиан, эти историки переместили центр тяжести событий, вызвавших Крестовые походы, на Восток: с их точки зрения, все упиралось в сельджукские завоевания, в первую очередь Иерусалима – колыбели христианства.

«Халифы Фатимиды, поселившиеся недавно по берегам Нила, сделались новыми обладателями Иудеи. Под их управлением положение христиан было сносным до тех пор, пока не стал халифом Гакем, о жестоком фанатизме и яростном безумии которого сообщает история. Герберт, архиепископ Равенский, сделавшийся папой под именем Сильвестра II, видел бедствия христиан во время своего путешествия в Иерусалим. Письмо этого прелата (986 г.), в котором Иерусалим сам оплакивает свои несчастья и взывает к состраданию своих детей, возбудило волнение в Европе… Летописцы того времени, описывая бедствия Святой земли, сообщают, что все религиозные церемонии были запрещены и большая часть церквей превращены в конюшни; храм Святого Гроба также подвергся опустошению. Христиане принуждены были удалиться из Иерусалима».

Такого рода представления о ближайших причинах Крестовых походов распространены на Западе и поныне. И сегодня там выходит немало книг, в которых история крестоносных войн неизменно начинается с описания того, какие преграды будто бы воздвигали сельджуки на пути благочестивых пилигримов и как трудно приходилось паломникам в Святой земле. Подобное объяснение событий решительно не соответствует фактам, засвидетельствованным средневековыми христианскими источниками.

Сельджукам совсем не была свойственна фанатическая религиозная нетерпимость. Конечно, их завоевания сопровождались гибелью и страданиями людей, разрушениями, всем тем, что сопутствует любым войнам. Однако к христианской религии это не имело касательства. По отношению к иноверцам сельджуки проводили ту лояльную политику, которая установилась еще во времена арабского владычества. Ведь в соответствии с учением Мухаммеда, основателя ислама, христиане, подобно иудеям, – это тоже правоверные, но только отклонившиеся от Писания: они же веруют в Единого Бога. Если язычников, по предписаниям Корана, следует либо убивать, либо силою обращать в мусульманство, то к христианам и иудеям, как к заблудшим, надлежит выказывать терпимость. Действительно, в странах, подпадавших когда-либо ранее под господство мусульманских завоевателей, нововведения притеснительного свойства обычно сводились к установлению поголовной подати, или хараджа: он распространялся на всех жителей, независимо от вероисповедания. Остальное завоеватели оставляли, как правило, в неизменном виде: в какой-то мере сохранялся даже прежний государственный аппарат, должности в котором могли занимать и христиане, и иудеи, имевшие возможность беспрепятственно отправлять свои религиозные обряды. Сельджуки продолжали эту традицию терпимости и не ставили никаких серьезных преград христианам в их религиозных делах.

Мало того, для приверженцев христианских исповеданий, преобладавших в Малой Азии, Сирии, Палестине (православные, монофизиты, несториане, грегориане и др.), сельджукское завоевание даже означало в некотором роде благо: они избавлялись от религиозных и фискальных притеснений византийской церкви. Именно так освещают положение армянский летописец Матфей Эдесский (умер в 1144 г.), автор «Всемирной хроники» Михаил Сириец (1126–1196), анонимная «История патриархов Александрийских» и другие сочинения восточных авторов-христиан.

Сами жители восточносредиземноморских стран, принадлежавшие к различным христианским толкам, никогда не искали ни на Западе, ни в Византии защиты от приписываемых сельджукам религиозных преследований. Паломники, как и раньше, могли посещать Иерусалим; их религиозные чувства не подвергались оскорблениям со стороны сельджукских правителей. Разумеется, паломникам приходилось быть начеку: в Палестине они как-никак попадали во вражеские пределы. Недаром пилигримства мало-помалу принимали вооруженный характер. Однако сельджуков нисколько не занимали религиозные интересы пилигримов, их поклонение христианским святыням в Иерусалиме, Вифлееме и прочих святых местах. Завоеватели взимали, впрочем, с паломников определенную мзду за посещение святого града, но ведь точно так же и в Константинополе паломники должны были уплачивать налог византийским властям.

В Иерусалиме по-прежнему продолжали функционировать две гостиницы, построенные и содержавшиеся на деньги итальянского торгового города Амальфи. И главная святыня – архитектурное сооружение в одном из иерусалимских храмов, которое христиане именовали «Святым Гробом» (согласно евангельскому преданию, тело Иисуса Христа было тайно положено его учеником Иосифом из Аримафеи в гробницу, высеченную в скале и заваленную затем камнем), – находилась в полной сохранности. Правда, пилигримам пришлось переменить сухопутный маршрут на морской, так как тревожная военная обстановка в Малой Азии затрудняла путешествия в Иерусалим по суше, но это обстоятельство опять-таки не имело ничего общего с религиозными гонениями.

Россказни о страданиях восточных христиан при сельджуках и о препятствиях, чинимых ими паломникам, в значительной мере представляют собой досужие выдумки более поздних – отчасти византийских, главным же образом западных и восточных – писателей-церковников вроде Гийома Тирского (1130–1186). Они зачастую умышленно сеяли слухи о всякого рода злодеяниях сельджуков против христианства, делая это в чисто пропагандистских, как мы сказали бы теперь, целях – для того, чтобы молва об угрозе христианским святыням, созданной «неверными», содействовала притоку новых воинских сил с Запада. Такие же слухи распространялись из папского Рима. Папы пользовались слабой осведомленностью Западной Европы о том, что, собственно, происходило на Востоке, и, будучи к тому же сами мало знакомы с положением в заморских землях, занимались, по существу, дезинформацией католического мира. Современный нам французский историк-востоковед К. Каэн замечает, что Рим выдавал катастрофу, постигшую Византию, за катастрофу, якобы переживаемую вообще восточным христианством.

На самом деле сельджукское завоевание если и послужило предлогом к подготовке войны Запада против Востока якобы во имя религиозных целей, то лишь постольку, поскольку оно нанесло удар Византии, давно являвшейся объектом вожделений Римской курии. Дальнейшее распространение сельджукских завоеваний в 70–80-е годов XI в. в Передней Азии и происходившее одновременно с ним раздробление державы Мелик-шаха не только открыли перед папством возможность добиваться практического воплощения своих старых планов, направленных против Византии, но и позволили значительно расширить экспансионистские устремления курии, пустив в ход заведомую ложь об угрозе христианству в целом, будто бы нависшей с Востока.

В полной мере проекты Григория VII воскресил и существенно дополнил его второй преемник – Урбан II (1088–1099), француз по происхождению. Согласно его предначертаниям, все Восточное Средиземноморье должно было перейти под владычество Римско-католической церкви и ее верных слуг – западных рыцарей. Урбан II вместе с тем гораздо детальнее и продуманнее обставил свои проекты религиозными аксессуарами. Решить эту задачу ему помогло опять-таки трудное положение, в котором оказалась Византия в 80-х – начале 90-х годов XI в.

Нормандцы, предводительствуемые Робертом Гискаром, продолжали захваты в европейских провинциях империи, наводя страх на Константинополь. Новый василевс, Алексей Комнин (1081–1118), применив и силу оружия, и средства хитроумной византийской дипломатии, устранил было нормандскую опасность, но в это же время тучи стали сгущаться на севере и на востоке Византии. Против нее восстали страдавшие от поборов императорских чиновников славянские поселенцы придунайской Болгарии. Они призвали на помощь кочевников-печенегов. В 1088 г. печенеги нанесли Алексею Комнину тяжкое поражение при Силистре; кочевники разрушили Адрианополь и Филиппополь, дошли до стен самой столицы. Сельджукский эмир Чаха, обосновавшийся на западе Малой Азии и на некоторых островах Эгейского моря, снарядил флот против византийской столицы. Чаха завязал переговоры с печенегами о совместных действиях. Был выработан общий план наступления печенегов и сельджуков на Константинополь.

Казалось, для Византии настали последние дни. И вот тут-то папство, как и полтора десятка лет назад, снова предприняло попытку оказать на нее нажим. Послы Урбана II, отправленные в Константинополь в начале 1088 г., сделали императору представление по поводу того, что в его государстве якобы принуждают латинян (католиков) отправлять церковную службу по грекоправославному обряду. Алексей I ответил папе в примирительном тоне и даже согласился для видимости на уступки Риму. Был определен срок созыва в Константинополе церковного собора, на котором, как предполагалось, будут урегулированы спорные догматические и обрядовые расхождения обеих церквей. Снова завязались переговоры об унии. Правящие верхи Византии, по крайней мере на словах, изъявляли готовность к богословскому компромиссу и устранению распрей Рима с Константинополем: натиск печенегов и сельджуков буквально захлестнул Византию, и, зажатый в кольце врагов, Алексей I искал союзников.

В 1090–1091 гг., когда, по словам византийского историка Анны Комнины (дочери Алексея I), «дела империи на море и на суше были в весьма тяжелом положении», византийский император обратился с посланиями к государям и князьям Запада: Византия просила военной подмоги. Были направлены послы и к папе римскому, на которого Алексей Комнин тоже возлагал надежды. Нужно было во что бы то ни стало пополнить войско империи. Запад и до этого поставлял немало наемников в греческую армию: в ней служили нормандцы, скандинавы, англосаксы. Теперь Константинополь особенно нуждался в воинах, и Рим мог бы оказать Византии важную помощь в привлечении наемных дружин. Этим объясняется кажущаяся уступчивость греческого правительства в переговорах с папством об унии. Тем не менее целиком полагаться на Римскую курию василевс не собирался: ее притязания на главенство были давно и хорошо известны в Константинополе.

Ведя переговоры с папой о церковной унии и соблазняя западных сеньоров перспективой грабежа восточных стран, византийское правительство принимало и другие, более верные, меры для прорыва сельджукско-печенежского окружения. Против печенегов были брошены новые союзники империи – половцы. 29 апреля в битве на берегу речки Мавропотам (приток Марицы) огромное войско печенегов оказалось наголову разгромленным: флот эмира Чахи не успел прийти им на выручку и, как потом распевали обрадованные победители, насмехаясь над побежденными, «из-за одного дня не пришлось скифам увидеть мая». Вскоре Византии удалось избавиться и от эмира Чахи. Алексей I натравил на него никейского султана Кылыч-Арслана I (1092–1107), который умертвил Чаху во время пира. Так, действуя то военной силой, то интригами и подкупом, Алексей I в конце концов избавился от опасностей, грозивших Константинополю. Византия вернула под свою власть ряд прибрежных городов в Пропонтиде, острова Хиос, Самос, Лесбос. Сельджуки были потеснены. Теперь заигрывать с Римом было не для чего. Переговоры об унии зашли в тупик. К досаде Урбана II, Византия практически не приняла его предложения. Намечавшийся собор тоже не состоялся, религиозные разногласия остались неурегулированными.

Однако обращение за подмогой на Запад, сделанное в критический для Византии момент, не прошло бесследно. Восток с его большими торговыми городами, более развитой в экономическом отношении, чем Запад, в основном все же деревенский, казался оскудевшему рыцарству и честолюбивым феодальным магнатам источником великих сокровищ. Рассказы паломников, возвращавшихся из Иерусалима и Константинополя, рисовали воображению великолепные храмы и дворцы восточных городов, чудеса роскоши, в которой купались византийские и арабские богачи. Об этих чудесах складывались легенды, которые бродячие певцы-сказители разносили по рыцарским замкам. И вот теперь столь лакомая добыча уплывала в руки сельджуков!

В особенности это тревожило нормандцев, утвердившихся на юге Италии и на островах Средиземного моря. Уже десятки лет они были непосредственно связаны с Византией – и в качестве пиратов-торговцев, и в качестве наемников-воинов. Кто мог лучше их оценить богатства Константинополя?

Участь Византии внушала беспокойство и многим другим князьям и рыцарям на Западе, которые ждали лишь случая, чтобы кинуться на богатства Греческой империи. Ведь сиятельным баронам и маркграфам, герцогам и виконтам, мало сведущим в географии, весь Восток представлялся землей византийского самодержца. Нельзя было допустить, чтобы она досталась нехристям-сельджукам!

Папство, преследуя свои цели, сознательно или бессознательно учитывало общие интересы западных феодалов: оно не упускало из виду завоевательные тенденции, все более усиливавшиеся среди рыцарей и магнатов. Обстановка, сложившаяся к началу 1090-х годов, явилась как нельзя более подходящей для того, чтобы пустить в ход те пружины, которые курия пробовала привести в действие двадцать лет назад.

Атмосфера на Западе становилась все накаленнее. Тяготы крестьян за «семь тощих лет» достигли предела, и возмущение низов год от года нарастало. Рыцарская вольница разбойничала все разнузданнее. Неуверенность в завтрашнем дне сильнее и сильнее охватывала сеньоров – как церковных, так и светских. Обращение Византии за подмогой в такой ситуации пришлось как нельзя вовремя. Дорога на Восток была проложена паломниками. Овладеть восточными странами – так думали в феодальных замках – будет легко. Надежду на это рождала анархия, царившая в раздробившемся на уделы сельджукском государстве. Сельджукские правители не только грызлись друг с другом, но и соперничали с арабскими государями. Кроме того, в городах Сирии в последние десятилетия XI в. развернулось движение за автономию, против владычества египетских халифов Фатимидской династии: этим движением были охвачены, в частности, Тир и Триполи, которые даже добивались поддержки у сельджуков. Сельджуки, со своей стороны, воспользовались удобным предлогом, чтобы захватить Сайду. Только в 1089 г. египетский халиф сумел вернуть власть над Тиром и другими отпавшими городами. В Тире вспыхнули, однако, новые возмущения. В 1094 г. фатимидское войско, двинувшись на север, осадило этот крупный портовый город и, взяв его приступом три года спустя, жестоко разграбило.

Конечно, многие детали политически неустойчивого положения в странах Восточного Средиземноморья не были известны на Западе, но общее представление о неблагополучии в тех краях формировали и вести, приносимые паломниками, и сообщения возвращавшихся с Востока купцов, и дипломатические донесения, которые стекались в Римскую курию. Поэтому, когда Византия попросила у западных князей и папы подмоги, эти просьбы не заставили рыцарей тянуть с ответом. Они были восприняты как прямой призыв к развертыванию похода на Восток во спасение Византии.

Однако сами феодалы были слишком разрозненны, чтобы предпринять организованные действия столь крупного, по сути европейского масштаба. Требовалось вмешательство той силы, которая, как мы видели, являлась главным выразителем классовых интересов западных феодалов, – католической церкви и ее главы. Это вмешательство не замедлило последовать. Убедившись в бесплодности стараний осуществить унию дипломатическими средствами, Урбан II встал на путь Григория VII. Он гальванизировал его планы вооруженного натиска на Византию под видом оказания ей подмоги против «неверных». Папа учитывал агрессивные настроения феодальных владетелей на Западе и старался извлечь из всего этого максимальную выгоду для католической церкви. Стечение обстоятельств предоставляло удобный случай реализовать при поддержке рыцарства давние экспансионистские замыслы Римской курии, сделать важный шаг для создания всемирной теократической державы. Папство решило использовать создавшуюся в международных отношениях обстановку и, удовлетворив за чужой счет назревшие нужды западных феодалов, достичь своих собственных политических целей.