Рославлев, или Русские в 1812 году

– Ах, сделай милость, любезный! Я дам тебе, что хочешь, на водку…

– Постойте, сударь!.. Никак на вольных!.. Нет! С той станции! Ну, вот вам, сударь, и попутчики! Счастлив этот проезжий! Ваши лошади, чай, уж отдохнули, так ему задержки не будет.

– Вели же скорей закладывать мою коляску.

– Нельзя, сударь! Надобно выкормить лошадей, надобно их напоить; надобно, чтоб они выстоялись, надобно…

– Надобно, чтоб я ехал! Послушай, я заплачу двойные прогоны!

– Нет, сударь, ямщик ни за что не поедет. Вот этак часика через полтора… Эх, сударь! Кони знатные – мигом доставят на станцию; а вы меж тем чайку накушайтесь.

Проезжий не вышел из своей брички и через несколько минут отправился на лошадях, которые привезли Рославлева. С полчаса еще наш влюбленный путешественник ходил молча взад и вперед по избе; потом от нечего делать напился чаю; и наконец, отворив окно, сел возле него, чтобы видеть, когда станут закладывать его коляску. На завалине перед избою сидел старик лет шестидесяти; он чертил по земле своим подожком и слушал разговоры ямщиков, которые, собравшись в кружок, болтали всякую всячину, не замечая, что проезжий барин может слышать все их слова.

– Что ты, брат Андрюха, так насупился? – спросил один ямщик, в сером армяке, молодого детину в синем кафтане и красном кушаке. – Аль жена побила?

– Добро бы жена, – ответил детина, – а то черт знает кто – нелегкая бы его взяла, проклятого!

– Ой ли! Так тебя, брат, поколотили! Уж не почтальон ли, что ты вчера возил?

– Эх, Ваня! Кабы почтальон, так куда б ни шло; а то какой-то проезжий барин – пострел бы его побрал!

– Чай, стал погонять, а ты не слушался?

– Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел еще за околицу выехать, а он и ну понукать; так, знашь ты, кричма и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не так, – подумал я про себя, – вишь какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои, как их поморишь, так и почты не на чем справлять будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!

– Вот то-то же! Вишь ты, сам какой задорный, Андрюха!

– Да, слышь ты, глупая голова! Ведь за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг – батюшки светы! Мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дискать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! – сказал я. – Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.

– Умен ты, брат Андрюха! Ну что ж твой седок?

– Осерчал пуще прежнего. Ну меня позорить, а я себе и в ус не дую – еду себе шажком да посвистываю. Вот он приподнялся, да и толк меня в загорбок; я обернулся, поглядел: мужичонок небольшой, и слуги с ним нет, – как не дать отпора? «Слушай, барин, – сказал я, – драться не велено; у меня смотри, я и сам кнутом перепояшу». Лишь только я это вымолвил, как он одной рукой хвать меня за ворот, пригнул к себе, да и ну нудить по становой жиле. Я было побарахтаться – куды-те! Ах ты, господи боже мой! Взглянуть не на что, а какой здоровенный! Уж он меня возил, возил! Черт бы его побрал! Инда и теперь вздохнуть тяжело!

– Вот то-то, Андрюша! – сказал старый крестьянин. – Зачем озорничать! Ведь наше дело таковское – за всяким тычком не угоняешься. А уж если пришла охота подраться, так дрался бы с своим братом: скулы-то равные, – а то еще схватился с барином!..

– Да, с барином! Недолго этим барам-то над нами ломаться.

– А что так? – спросил извозчик в армяке.

– Да так-ста. Мы знам, что знам.

– А что ты знашь, Андрюха? Расскажи, брат.

– Да, расскажи! А как дойдет до исправника…

– И полно! Кому вынести? Небось, рассказывай!..

– Ну то-то же! Смотрите, ребята! – сказал детина, обращаясь к другим извозчикам. – Чур, держать про себя. Вот, третьего дня, повез я под вечер проезжего – знашь ты, какой-то не русской, не то француз, не то немец – леший его знает, а по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку. Вот дорогой мы с ним поразговорились. «Что, дискать, брат! – спросил он. – Чай, житье ваше плохое?» Ну, вестимо, не сказать же, что хорошо. «Да, барин, – молвил я, – под иной час тяжко бывает; кони дороги, кормы также, разгон большой, а на прогонах далеко не уедешь; там, глядишь, смотритель придерется, к исправнику попадешь в лапы – какое житье? Вот кабы еще проезжие-та, как ваша милость, не понукали; а то наши бары, провал бы их взял! Ступай им по десяти верст в час; а поехал вволю рысцой или шагом, так норовят в зубы». – «И впрямь, – сказал проезжий, – что ваше за житье! То ли дело у нас за морем; вот уж подлинно мужички-та живут припеваючи. Во всем воля: что хочешь, то и делай. У нас ямщик прогоны-то берет не по-вашему – по полтине на версту; едет как душе угодно: дадут на водку – пошел рысцой; нет – так и шагом; а проезжий, хоть генерал будь какой, не смей до него и дотронуться. По нашим дорогам – что верста, то кабак; а ямщик волен у каждого кабака останавливаться».

– Ну, Андрюха! – вскричал ямщик в армяке. – Житье же там нашему брату!

– Нишни, Ваня! – сказал старый крестьянин. – Не мешай ему, пусть он доскажет.

– «А что, батюшка? – молвил я, – продолжал Андрей, – есть ли у вас исправники?» – «Какие исправники! У нас мужик и шапки ни перед кем не ломает; знай себе одного Бонапарта, да и все тут!» – «А кто этот Бонапарт, батюшка?» – спросил я. «Вестимо, кто: наш хранцузский царь. Слушай-ка, детина, – примолвил проезжий, – я тебе скажу всю правду-истину, а ты своим товарищам рассказывай: наш царь Бонапарт завоевал всю землю, да и к вам скоро в гости будет». – «Ой ли? – сказал я. – Да к нам-та зачем?» – «Затем, брат, что он хочет, чтоб и у вас мужичкам было такое же льготное и привольное житье, как у нас. Барам-то вашим это вовсе не по сердцу; да вы на них не смотрите; они, пожалуй, наговорят вам турусы на колесах: и то и се, и басурманы-та мы… – не верьте! А встречайте-ка нас, как мы придем, с хлебом да солью».

– А о поборах-та баял, что ль, он? – спросил один пожилой извозчик.

– Как же; слышь ты, никакой тяги не будет: что хошь, то и давай. У нашего, дискать, царя и без вас всего довольно.

– Ну, Андрюша! – сказал старый крестьянин. – Слушал я, брат, тебя: не в батюшку ты пошел! Тот был мужик умный; а ты, глупая голова, всякой нехристи веришь! Счастлив этот краснобай, что не я его возил: побывал бы он у меня в городском остроге. Эк он подъехал с каким подвохом, проклятый! Да нет, ребята! Старого воробья на мякине не обманешь: ведь этот проезжий – шпион.

– Неужто, дядя Савельич? – сказал ямщик в армяке.

– Ну да! А ты, Андрей, сдуру-та уши и развесил. Бонапарт! Да знаете ли, православные, кто такой этот Бонапарт! Иль никто из вас не помнит, что о нем по всем церквам читали? Ведь он антихрист!

– Ой ли? Так это он? – вскричал пожилой ямщик.

– Он и есть. Ведь он-та все и подсылает подбивать нашу братью; так, слышь ты, лисой и лисит; да не на тех напал. Нет, ребята! Чтоб мы поддались иноверцам?.. Ба, ба, ба! Да за что так! Что Бога гневить, братцы! Разве у нас нет батюшки православного русского царя? Разве мы хуже живем других прочих? Что нам, перекусить, что ль, нечего? Слава тебе господи! По праздникам пустых щей не хлебаем, одежонка есть, браги не покупать стать! А если б и худо-то было? Так что ж? Знай про то царь-государь: ему челом; а Бонапарту-та какое до нас дело? Разве мы его?

– Ведь дядя-то Савельич правду говорит, ребята! – сказал один из ямщиков, обращаясь к своим товарищам.

– Да, детушки! Я подолее вас живу на белом свете; в пугачевщину я был уж парень матерой. Тяжко, ребята, и тогда было – такой был по всей святой Руси погром, что и боже упаси! И Пугач также прельщал народ, да умней был этого Бонапарта: назвался государем Петром Федоровичем – так не диво, что перемутил всех православных; а этот что за выскочка? Смотри, пожалуй! Вишь, ему жаль нас стало! Экой милостивец выискался! Нет, ребята! Если уж Господь Бог нашлет на нас каку невзгоду, так пускай же свои собаки грызутся, а чужие не мешайся.

– Так, вестимо так, Савельич! Правда, Савельич! – заговорили все извозчики, кроме Андрея.

– Что ж ты, брат Андрюха, язычок-та прикусил, а? – спросил пожилой ямщик.

– Что, брат, – отвечал Андрей, почесывая в голове, – оно бы и так, да, слышь ты, он баил, что исправников не будет и бары-то не станут над нами ломаться.

– Ах ты, дурачина, дурачина! – перервал старик. – Да разве без старших жить можно? Мы покорны судьям да господам; они – губернатору, губернатор – царю, так испокон веку ведется. Глупая голова! Как некого будет слушать, так и дело-то делать никто не станет.

– Что правда, то правда, – сказал один из ямщиков, – нашему брату нельзя жить без грозы; кабы только прогоны-то были у нас также по полтине на версту…

– А овес по два рубля четверть? Вот то-то и есть, ребята, вы заритесь на большие прогоны, а поспрошайте-ка, чего стоят за морем кормы? Как рублей по тридцати четверть, так и прогоны не взмилятся! Нет, Федотушка! Где дорого берут, там дорого и платят!

– Вестимо, так, – сказал извозчик в армяке. – Да вот что, дядя Савельич, кабы поборов-та с нас не было?

– Эх, Ваня, Ваня! Да есть ли земля, где б поборов не было? Что вы верите этим нехристям; теперь-то они так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться, так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.

– Что ты, дядя Савельич, нас морочишь!.. – перервал с приметной досадою Андрей. – На что ему забирать чужой народ: у него и своего довольно.

– Довольно, да не совсем. Вот что, ребятушки, мне рассказывал один проезжий: этот Бонапарт воюет со всеми народами; у него что год, то набор. Своих-то всех перехватал в некруты, так и набирает где попало.

– И я тоже слышал, – сказал один пожилой извозчик. – Вишь, какой неугомонный, все таскается с войском по чужим землям! Что это, Савельич, этим хранцузам дома не сидится?

– Видно, брат, земля голодная – есть нечего. Кабы не голод, так черт ли кого потащит на чужую сторону! А посмотри-ка, сколько их к нам наехало: чутьем знают, проклятые, где хлебец есть.

– Да, они на это куда сметливы, – сказал один извозчик в изорванном кафтане, – знают, где раки зимуют. Слышь ты, у нас все дурно, а все-таки к нам лезут!