Иль не сам подкупным спекулировал этим теплом
В дорогой тесноте всенародных пугающих строек?
Или в голоде брезговал пищей за честным столом?
На тебя наплевать. Лишь отсутствие видится сразу,
Лишь нехватка зияет, как вмятина в общий поддых.
Да, я взят под микитки, не скрою, что крепко повязан,
Будто общие враки, выходит, правдивей своих.
Будто общая дурь оправдательней личного бреда.
Будто совесть живет исключительно лишь на виду.
Оглянись на войну – как зияет над нею победа,
А народная гордость слагает с пропавших беду.
И в продленное небо клюет механизм кулачковый,
Поднимая знамена, тряся оружейную спесь,
Коллективная честь растянула размер мальчуковый,
Как нырнешь в ту одежду, так там и заблудишься весь.
«А что ты думал, статус Родин…»
А что ты думал, статус Родин —
Он всем нам шапочный шатер,
А волонтер, славянский Один,
Паркет империи натер?
Но вся земля – прыщавый рашпиль
В рябом и княжеском поту.
Колчан для Сухаревой башни —
Не он заточка ПТУ?
И колченогие набеги
Степей и чащ, где каждый спящ, —
Собраний буйные телеги
И строек действующий хрящ.
Под синей тюбетейкой храма,
Сжимая выданный пятак,
Вовсю работает Динамо
И бьется мускулом Спартак.
А вот живем – и царь, и олух,
И правду дергает из лык,
В гортани двигаться не промах,
Подшитый золотом ярлык.
«Торопя пунктирный почерк…»
Торопя пунктирный почерк,
Пишет лес насквозь тропа.
Так во тьме за мной топочет,
Что оступчива стопа.
Входим в поле возле фермы
И, на шаг переходя,
Успокаиваем нервы —
Только не было б дождя,
Чтоб успеть до электрички,
Как зверью на водопой.
С темнотою в этой смычке
Очень страшно? Вот и пой!
Трет корзина куртке локоть,
Словно съехала вожжа.
Сапогам по грязи чмокать,
Где туман одноволжан
Съел село у спящей речки,
Будто запер на засов,
Держит поезд на уздечке
До подхода голосов —
Голосуйте! Прибывайте!
Кстати ль вносите грибы?
Ноги лезущих – на вате,
Гроздья спин – для городьбы.
Лезет внутрь скамей соитель
Вседержителем корзин.
Мчит в тумане личный литер
В храпе умерших разинь.
«С керосиновой лампой в кричащих очах…»
С керосиновой лампой в кричащих очах
Пролетает сквозь лес электричка,
Словно лай петушиный взлетел и зачах
На груди у любви-истерички.
Следом лес отзовется горячкой простуд,
И петляют вдоль насыпи тропы,
На которых грибы возмущенно растут
И кривляются елей подкопы.
А и все-то пространство, которое вне,
Носит шорохи грустной пощады,
Продлевает стволов продвиженье во сне,
В толчее беспричинной досады.