Руина

– Отчего?

– Оттого, чадо, что плавают в тех морях страшные драконы.

– Драконы?!

– Сиречь змии лютые с семью головами и семью хвостами.

– Ох, мени лышенько! – всплеснула руками Орыся. – Ну, а как же они вас не тронули?

– Не тронули потому, что есть у меня такое зелье, что от всякого несчастья охраняет. Против этого зелья нечистая сила ничего не поделает, и ни пуля, ни сабля того не возьмет, кто это зелье при себе имеет. Я и тебе, чадо, уделю толику за то, что ты меня, сираго, накормила. Надо его только в ладонку зашить да на шее носить.

С этими словами нищий снял с шеи маленький мешочек, развязал его, достал оттуда два тоненьких стебелька и отдал их Орысе. Орыся вся вспыхнула от радости. Господи! Да ведь теперь она не будет бояться за своего Остапа никогда, никогда! Она зашьет ему оба стебелька в ладонку, оба… оба! Себе не оставит, ей не нужно… Орыся бережно спрятала полученную драгоценность и принялась горячо благодарить старика.

На. столе появился и жбан холодного пива, и маковники, приготовленные Орысей. Орыся от души угощала монаха, а монах рассказывал ей о таких диковинах, неслыханных вещах, что все личко и глаза у Орыси разгорелись, и хотелось ей все слушать да слушать этого словоохотливого старика без конца. Время летело незаметно; через полчаса Орысе казалось уже, что она знакома с этим монахом с незапамятных времен. Ей было необычайно весело и легко с ним. Кроме всего, она получила от монаха еще несколько ценных подарков: змеиный зуб, предохранявший от лихорадки, щепотку песку из Вифлеема, камушек из Иерусалимского храма.

– Ох, ох! – заключил свои рассказы монах глубоким вздохом, – всюду говорят, беда грядет. У одного схимника в Печерах все буквы в книге кровью налилися, войну, негоды все пророкуют. В Польше у одного жида, говорят, антихрист народился.

– Ох ты, Боже наш! – вскрикнула Орыся и побледнела.

– Так, так, дочка! Кругом беда. Вот шел я к Чигирину – руина, кладбище, пустыня кругом, брат на брата встал, родною кровью родную землю залили, одни пожарища, ни души живой, – не у кого было куска хлеба попросить. Когда бы нам не послал Господь тебя, так и не знаю, дожили бы до завтрашнего дня. Даруй тебе, Господи, за это спасение и всякое благополучие.

– Что там, отче? – перебила его смущенная благодарностью Орыся.

– Видишь ли, дочка, мы брели сюда к Чигирину, хотели гетманшу повидать, всегда она нас богато одаривала и на храмы Жертвовала, а теперь только спросили о ней, так нас чуть в шею не выгнали. Умерла, должно быть?

– Нет.

– Так что же? Может, болезнь какая приключилась, так я бы молитву сотворил.

– Да нет, здорова она.

– Так что же случилось? Отчего не допускают к ней?

– А потому, что ее нет здесь. – Орыся замялась и прибавила нерешительно: – Она в монастыре.

На лице монаха отразилось неподдельное изумление.

IV

– Как! Гетманша в монастыре?! – воскликнул странник. – Да что же ее заставило в монастырь уйти? Господи! Такая молодая да хорошая, ей бы только жить и радоваться, да и гетман любил ее без души.

Орыся досадливо махнула рукою.

– Я доподлинно не знаю, с чего она в монастырь ушла, а говорят люди такое, что не гораздо и повторять.

– Ох, ох, голубка! – вздохнул нищий и закивал головою. – Людям не верь! Чего только люди не набрешут. А за гетманшу грех и дурное слово сказать, Божья душа, Божья душа! – и нищий рассыпался в похвале гетманше.

Орыся с досадою слушала эти расточаемые нищим похвалы. Она знала причину удаления гетманши в монастырь и, хотя не видала самой гетманши в лицо, но и по слухам была сильно вооружена против нее, а потому ей было чрезвычайно досадно слушать восхваления нищего и хотелось сказать ему, что все это совсем не так, что гетманша далеко не святая и не Божья душа, что она только прикидывалась святой, а на самом деле грешила еще хуже других грешниц; ей хотелось рассказать монаху об истинной причине удаления гетманши в монастырь, но вместе с тем какой-то внутренний голос шептал ей, что этого не следует говорить.

А между тем нищий, словно подразнивая Орысю, все усиливал и усиливал свои похвалы.

Досада охватывала Орысю. Словно какой-то буравчик забуравил у нее в сердце. И почему она, в самом деле, должна скрывать проделки этой женщины? Через нее столько несчастий произошло, а ее еще и покрывать все должны! Нет, пусть же хоть святою ее не считают. И Орыся произнесла вслух:

– Эх панотче, панотче! Не все то золото, что блестит!

Монах устремил на нее полный изумления взгляд. Это изумление подзадорило Орысю еще больше.

– Вот вы думаете, – продолжала она, – что гетманша спасаться в монастырь ушла, а я скажу вам, что и не сама она ушла, – ей, я думаю, в монастырь так же хотелось, как мне в пекло, а услал ее силою гетман.

– Гетман?

– Да, гетман! Были такие дела.

Еще с минуту Орыся боролась с желанием рассказать решительно все, но устремленный на нее недоверчивый взгляд странника окончательно заставил ее решиться, и, понизив голос, Орыся передала монаху все: что гетман «надел на гетманшу черную рясу» за то, что она изменила ему и что причиной этой измены был какой-то полковник с левой стороны Днепра, что гетман, узнав об этой измене, чуть с ума не сошел, хотел было убить гетманшу, да передумал, услал ее в монастырь, а сам теперь до сих пор нигде себе места не найдет.

Странник слушал рассказ Орыси с живейшим любопытством, поминутно вставляя свои замечания, вопросы, восклицания.

– Ну, и где же она теперь, в каком монастыре? – спросил он, когда Орыся наконец остановилась.

– В каком монастыре? – Орыся замялась, она, собственно, знала, где находилась гетманша, так как Остап ездил туда часто, по поручениям гетмана, но не знала, можно ли об этом говорить или нет?

– Должно быть, близко где-нибудь, – продолжал странник, – о, гетман далеко не отошлет… А жаль! За такой вчынок надо было бы положить тяжелое послушание для спасения грешной души.

Орыся молчала, а странник продолжал дальше:

– Жаль, жаль, что гетман так слаб душой, а строгое монастырское житие исправило бы ее и привело бы на путь истинный. Да только гетман никогда на это не решится.

Орыся не выдержала.

– Э, нет! – произнесла она оживленно. – На этот раз пан гетман большую строгость над ней показал, далеко ее услал, аж в Лебединский монастырь, и, говорят все, до конца веку там ее держать будет.

– Вот это-то и хорошо, это и хорошо! – вскрикнул поспешно странник. – Так, может, Господь и исправит ее.

В это время с улицы донесся какой-то шум. Орыся и странник повернулись к окну и увидели, что по улице проходила шумная компания казаков. Посреди толпы шел стройный молодой казак с красивым, но строгим, серьезным лицом. Появление его и вызвало, очевидно, такое оживление, так как при виде его со всех сторон к нему спешили новые казаки.

– А это кто такой, посол какой-нибудь или важный шляхтич? – заинтересовался монах.

– Нет, это пан Мазепа, наш генеральный писарь.

– Такой молодой? Видно, голова?

– О, первая на всю Украйну! – вскрикнула с восторгом Орыся.

– А какой строгий да сумный.

– Э, он таким прежде не был, это с ним несчастье приключилось.

– Несчастье? – странник остановил изумленный взор на Орысе.