Джим Моррисон после смерти

Глаза Анубиса вспыхнули изумлением.

– Учишься послушанию и покорности, Сэмпл Макферсон?

«Нет, мой пёсик, я просто пытаюсь выжить в критической ситуации, мало пригодной для выживания».

– Мне хочется вам угодить, мой господин.

– Или ты предпочла бы хранителя снов?

Сэмпл изобразила ослепительную улыбку:

– Как можно, мой господин?! Удостоиться вашего царственного внимания – о чём ещё можно желать?!

Анубис, словно капризный ребёнок, тут же принялся противоречить сам себе:

– А чем тебе, интересно, не нравится наш хранитель снов? Или ты хочешь сказать, что ты для него слишком хороша?

Сэмпл тяжко вздохнула – разумеется, про себя. И когда ты уймёшься, Бенджи[27 - Бенджи – пёс-дворняга, герой детских фильмов «Бенджи», «Возвращение Бенджи».]?

– Откуда мне знать, мой господин? Я его даже не видела. Видела только фигуру в плаще.

– И уж поверь нам на слово, лучше тебе и не видеть, что там под плащом. Зрелище отвратительное.

Про себя Сэмпл возмутилась и даже изобразила обиду – то есть игриво надула губки, не рискуя как-то иначе выказывать своё недовольство.

– И вы собирались отдать меня этому человеку, мой господин?

– Но не отдали же, верно? И ни твоём месте мы бы уже задумались, как нам выразить свою безмерную благодарность.

Покои Анубиса представляли собой роскошные апартаменты комнат, наверное, из двадцати, причём каждая была укомплектована собственным полным набором прислужниц и стражей. Анубис, однако, не выказал царственного желания осчастливить Сэмпл экскурсией по своим личным покоям. Он провёл её прямо в хозяйскую спальню, хотя слово «спальня», наверное, не совсем подходило для этого огромного помещения размером с небольшой бальный зал, с соответствующей же кроватью, на которой легко поместились бы человек десять-двенадцать, и, должно быть, не раз помещались. Комната была отделана в лиловых тонах с пурпурно-бордовым отливом. Должно быть, Анубис считал эти цвета изысканно-декадентскими и эротичными, но у Сэмпл они ассоциировались исключительно с цветами ядовитых растений семейства паслёновых. По стенам были развешены зеркала, причём они располагались под таким углом, что почти из любой точки комнаты ты видел свои многочисленные отражения, уходящие в бесконечность. Мерцающий свет создавал почти психоделическую атмосферу, рисуя в отражённом зеркальном пространстве узоры из движущихся теней и преломлённых лучей. Громадные жаровни с курящимися благовониями извергали клубы ароматного дыма почти промышленной мощи. Когда Сэмпл только вошла в эту комнату, она даже слегка растерялась. Все эти зеркала… Она, разумеется, предполагала, что Анубис страдает клиническим нарциссизмом, но не в такой же степени. Впрочем, наверное, так и должно было быть. Будуар бога-пса состоял сплошь из зеркал и дыма, тьмы и обмана – чего, собственно, и следовало ожидать от хозяина этого места, предполагаемого господина и хозяина Сэмпл.

Помимо огромной кровати, в спальне стоял телевизор в форме пирамиды. Едва Анубис вошёл, он первым делом его включил. Сэмпл подошла поближе и встала так, чтобы видеть треугольный экран. На экране обнажённые женщины с застывшими улыбками проходили одна за другой по узкому подиуму, с трудом удерживая равновесие на явно для них непривычных высоких каблуках. Это и был, надо думать, «Невольничий телерынок Толстого Ари» – если не какая-нибудь другая конкурирующая программа. Но прежде чем Сэмпл успела хоть что-нибудь рассмотреть, Анубис переключил канал. Теперь на экране появился сам бог-царь, собственной, так сказать, персоной, пялящий сзади блондинку, каковая стонала не переставая; рядом с ними лежала ещё одна женщина, рыженькая, с веснушчатой спиной, и ублажала обоих всеми возможными способами. Неужели с Анубисом так все плохо, что он занимается сексом в сопровождении видеозаписи своих предыдущих побед?

Анубис взмахнул рукой в сторону Сэмпл:

– Раздевайся.

«Ага, сукин сын, и виноградик ещё мне почисти. Мог бы хоть притвориться, что тебе интересно». С трудом скрывая презрение, Сэмпл изобразила улыбку:

– Как скажет мой господин.

Раздеться догола в городе, где все тётки и так щеголяют голыми сиськами, было, как говорится, раз плюнуть. Она вовсе не собиралась развлекать Анубиса соблазнительным стриптизом, тем более что он и не ждал от неё ничего подобного – судя по всему, его больше интересовало это кустарное порно. Блондинка на треугольном экране либо испытывала феерический оргазм из тех, который бывает раз в жизни, либо притворялась, но столь гениально, что это тянуло на Оскара. За лучшую женскую роль. Она выводила такие рулады, что им позавидовали бы оперные примадонны. Сэмпл сдержанно вздохнула, чтобы привлечь внимание бога-пса, и элегантным жестом сбросила с плеч накидку. Следом за накидкой на пол упала и юбка.

– Мой господин?

Анубис смерил её пристальным взглядом и нехотя кивнул, вроде бы с одобрением. Во всяком случае, Сэмпл приняла этот кивок за выражение царственной благосклонности. При этом он сбросил с себя свою золочёную юбку-килт – и Сэмпл замерла, не веря СВОИМ глазам. Размером и формой божественный причиндал напоминал руку ребёнка, сжимающего и кулаке яблоко, только цветом под красное дерево, весь какой-то искривлённый и шишковатый, словно ствол виноградной лозы, в оплётке из выступающих вен. Поначалу Сэмпл решила, что это, наверное, какое-то декоративное приспособление – то ли для красоты, то ли для устрашения. И только когда это декоративное приспособление зашевелилось, она поняла, что её дело плохо. Анубис опустил взгляд на свой устрашающий причиндал и улыбнулся, как гордый доберман:

– Страшно тебе?

Даже если бы Сэмпл испугалась до полусмерти, она всё равно бы в этом не призналась. Поскольку он определённо настроился всунуть в неё эту штуку, её действительно беспокоил вопрос, сможет ли она принять её в себя, не прибегая к физической модификации собственных органов, однако она быстро отказалась от этой мысли и решила подойти к предстоящему опыту с долей здорового академического любопытства. В конце концов, это всегда интересно – узнать что-то новое. Показать себя искушённым и опытным знатоком, привыкшим к работе в экстремальных условиях, всяко приятнее, чем рвать на себе волосы и закатывать глаза, словно униженная рабыня.

Она выразительно приподняла бровь:

– Ваше… мужское достоинство воистину великолепно, мой господин. Я в жизни не видела ничего подобного.

Анубис самодовольно улыбнулся:

– Мы и не сомневаемся.

Он поманил Сэмпл к себе. «Ладно, прорвёмся, – сказала она себе. – Держись, Фидо. Придёт и твой день, Сэмпл Макферсон». Теперь у неё два вопроса на повестке дня: не только выбраться из Некрополиса, но ещё и «опустить» этого пёсье-голового мудака. Не важно, как именно она его опустит – морально, физически или материально. Но она обязательно найдёт способ. И мало ему не покажется, это точно. Он поманил её пальцем:

– Подойди ближе и встань на колени.

Вот ведь гадство, подумала Сэмпл. Она-то решила, что он просто всунет в неё свою штуку и на том успокоится. А она, типа, отделается лёгким испугом. И вот теперь выясняется, что ей ещё предстоит ублажать этого психа орально. Да, похоже, что здесь, в Некрополисе, ничто не даётся легко.

* * *

Джим застонал и закрыл глаза. Он хотел, чтобы это не прекращалось. Чтобы длилось и длилось – всегда. Ему было уже всё равно, что это только иллюзия, созданная пришельцами для прикрытия чего-то другого. Зато эта иллюзия в тысячу раз лучше любой реальности. Запертый в этой фантазии, он ощущал в себе силы вырваться в бесконечность – чего никогда не случалось на самом деле. Эпифания сжимала бедра, обвивая его ногами, и задавала ритм, в то время как сотни рук, тысячи ловких умелых пальцев как будто ласкали его всего, проникая до самых нервов.

– Эпифания, не останавливайся.

Её голос откликался у него в сознании:

– Не бойся, малыш. Я-то не остановлюсь. Пока ты сам не попросишь.

А ведь не прошло ещё и пяти минут с тех пор, как Эпифания, обольстительно перебирая пальцами, расстегнула серебряные застёжки-колечки, удерживающие её шлем, – и вот теперь эти пальцы ласкают Джима, доводят его до безумия.

– Мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон.

Одно движение руки – и шлем снят. Второе движение – и костюм просто исчез. Джим не успел даже удивиться. Она не дала ему на это времени. Она стояла перед ним в высоких сапогах на шпильках и длинных перчатках – больше на ней не было ничего. Потом медленно сняла перчатки, и в её каждом движении сквозила влекущая непристойность.

– Да, мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон. Я из тебя выжму всё, что можно. Как ты считаешь, выдержишь?

Джим заметил, что Девора что-то не торопится раздеваться, но это его ничуть не встревожило. Ему было уже всё равно, что происходит вокруг. Девора хочет смотреть, как они с Эпифанией будут… того? Ну и пусть смотрит. Разве не обещала ему Эпифания небо в сияющих звёздах?

– Таких звёзд ты в жизни не вплёл, малыш.

Они опустились на голубую кровать, и Джима тут же накрыло волной сладострастного исступления. В какой-то момент, пока он ещё не утратил способности к восприятию окружающей обстановки, он заметил, что Девора сняла с пояса своё фаллическое лучевое ружьё в стиле арт-деко и теперь сосредоточенно смазывает его каким-то прозрачным гелем. Джима это насторожило, но было уже поздно что-либо предпринимать.

* * *

Сэмпл застонала и закрыла глаза. Ей хотелось лишь одного: чтобы это немедленно прекратилось. Всё происходило в окружении множащихся отражений её самой – её, распростёртой под песьеголовым богом. Ей это всё остопиздело уже давно, а Анубис все долбил и долбил её своим членом явно завышенных габаритов. Ей надоело, что он лижет ей грудь своим шершавым собачьим языком, но больше всего надоело выдавать сладкие стоны и одобряющие банальности, чтобы этот придурок ощущал себя половым гигантом:

– О, мой господин, он такой большой, мне больно, мне так больно, пожалуйста, сейчас он меня разорвёт. О, мой господин! Мне больно, но не останавливайтесь, только не останавливайтесь…

Поначалу ей ещё удавалось сдерживать отвращение, волевым усилием отрешившись от происходящего, – сперва оттого, что она делала Анубису, а потом оттого, что он делал с ней. Она как бы вышла из своего физического тела и заняла позицию стороннего наблюдателя. С такой точки зрения вся эта сине – лиловая спальня в клубах ароматного дыма и могучее, жадное и неуёмное существо с собачьей головой, склонившееся над распростёртым покорным телом, которое стонет под ним, задыхаясь, пока он вертит его, как хочет, – была исполнена определённого порнографического очарования с налётом эстетики прерафаэлитов. Абзац наступил, когда Сэмпл вдруг поняла, что в этой своей отстраненности она испытывает некое извращённое удовольствие – что ей это нравится. И тут она вспомнила, какой он на самом деле мудак, этот Анубис, а как только вспомнила, блаженная отрешённость развеялась, и Сэмпл охватило гадливое отвращение.

А потом, когда её терпение было уже на пределе, случилось что-то совсем уж непонятное.