Джим Моррисон после смерти

– У меня нет…

– Кажется, я начинаю терять терпение. – Сэмпл легонько коснулась ангела кончиком своей то ли палки, то ли хлыста. Он вздрогнул от боли, судорожно вздохнул и выпалил на одном дыхании:

– У меня нет опыта. На Небесах ничего этого нет.

Сэмпл скривила губы:

– Это не оправдание.

– Я старался. Я сделал, что мог.

Сэмпл помахала палкой перед носом ангела:

– Вы такие изнеженные, слабовольные – противно просто.

– Может быть, если б мне дали побольше попрактиковаться…

– Ты хочешь попрактиковаться?

Ангел поднял голову и впервые за всё это время взглянул в глаза Сэмпл:

– Если ты меня не уничтожишь раньше.

– Ты, что ли, на жалость давишь?

– Я не хочу, чтобы меня уничтожили.

– Я, знаешь ли, не страдаю избытком сочувствия и божественного всепрощения.

Как бы в подтверждение своих слов об отсутствии всяческого сострадания, Сэмпл оглянулась на трёх резиновых стражей, что стояли чуть поодаль и равнодушно наблюдали за происходящим сквозь защитные очки на своих зловещих безликих масках. Они были все одинаковые – то есть абсолютно, – и каждый держал в руках заряженную электрическую дубинку, словно для демонстрации своего положения во владениях Сэмпл. Этих троих Сэмпл вызвала, чтобы они притащили ангела – перепуганного насмерть и даже не сопротивлявшегося – из пурпурной спальни, где роскошь и нега, в мавританскую комнату пыток, где боль и ужас.

Резиновых стражей Сэмпл создала в самом начале, и они хорошо исполняли своё назначение – наводить ужас на остальных обитателей её мира. Это были двуногие гуманоиды, но на этом их сходство с людьми кончалось. Свободные бесформенные костюмы из чёрной резины в дюйм толщиной и маски с защитными очками и рифлёными хоботами для фильтрации воздуха по типу противогазов Первой мировой войны придавали им вид зловещий и мрачный. Они были медлительны, но опасны. Плотные надувные шары с ногами, руками и головой, в семь футов ростом, они беспрекословно подчинялись приказам своей хозяйки. Их резиновые костюмы напоминали слоновью кожу, но без единой морщинки и складки.

Когда Сэмпл придумывала стражей и слуг в своём персональном Аду, то сначала хотела, не мудрствуя лукаво, использовать традиционных средневековых бесов, но потом отмела эту идею, потому что ей вдруг пришло и голову, что именно так поступила бы Эйми, будь она, а не Сэмпл, тёмной половиной. На создание резиновых стражей её вдохновили Джордж Оруэлл и Жан Кокто – ей виделось такое военизированное чудовище, нечто среднее между жестоким, вконец озверевшим воином и роботом биоинженерной расы. Сэмпл уже и забыла, какие именно механизмы она разработала для «начинки» своих стражей. Было у госпожи Сэмпл такое свойство. Она могла долго работать над созданием какого-нибудь элемента своего искусственного окружения, но как только работа заканчивалась, Сэмпл непроизвольно – и безвозвратно – выгружала из памяти все подробности. Информация уничтожена и восстановлению не подлежит.

Резиновые стражи дышали, во всяком случае, издавали регулярное астматическое шипение сквозь свои хоботы-фильтры. Когда они двигались, их тела производили звуки, похожие на тягучее хлюпанье, так что логично было бы предположить, что какие-то жидкости в их «организме» присутствовали. Они могли стоять прямо, передвигаться в пространстве и прилагать силу для исполнения порученных заданий – значит у них был скелет. Они подчинялись приказам – значит мозги у них были, пусть даже и рудиментарные. Сэмпл помнила только, что при проектировании резиновых стражей она взяла за основу особь мужского пола и низвела его до состояния пузыря, содержащего контролируемую агрессию. Такая вот расплата за всё, что ей пришлось вытерпеть от мужиков в земной жизни.

Мысль о низведении и унижении напомнила Сэмпл про ангела.

– Если хочешь учиться, могу передать тебя моим девочкам. С виду они, может быть, и невинные, но это лишь с виду. Они у меня искушённые девочки, изобретательные, и позабавиться тоже любят, может, они и тебя кое-чему научат. Во всяком случае, ты их развлечёшь.

– Я уверен, я быстро всему научусь.

– Если, как ты сказал, я тебя не уничтожу раньше.

– Прошу вас, не надо.

– Ты так дорожишь своим существованием?

– Другого у меня нет.

Сэмпл с любопытством взглянула на это нелепое чудо в перьях. Она в первый раз видела, чтобы ангелы проявляли способность к подобной самоидентификации. Неужели Эйми усовершенствовала процесс производства? Неужели она переделала свои космические формочки для печенья и наделила их – в смысле ангелов – самосознанием?! Да нет, вряд ли.

– Тебя сотворила моя сестра?

– Так мне сказали.

– Значит, ей будет несложно сотворить тебе замену.

Ангел заколебался:

– Да, но…

– Что «но»?

– Это буду уже не я, правильно? Если ты меня уничтожишь, меня больше не будет. Нигде.

Теперь Сэмпл смотрела на ангела с возобновившимся интересом. Пусть он был не мужчина и физическом плане, но явно проявлял определённую психологическую зрелость.

– Я тебя правильно поняла: ты считаешь себя существом уникальным, единственным в своём роде и незаменимым?

– Да… с моей точки зрения.

Сэмпл задумалась над услышанным, но не успела прийти ни к каким конструктивным выводам, потому что случилось одно событие, мгновенно отвлёкшее её от размышлений о народившемся самосознании ангелов. На мраморном полу, футах в трёх от её левой ноги, материализовался золотой телефон старой модели с вращающимся диском – материализовался и сразу же начал звонить, издавая приятные мелодичные трели. Сэмпл неприязненно покосилась на аппарат:

– Сестрица моя. Больше некому.

* * *

Джим Моррисон проснулся, если это можно назвать «проснулся», с жуткой головной болью. Башка просто раскалывалась, как это бывает с большого бодуна. Однако Джим смутно осознавал, что эта кошмарная боль – порождение его сознания. Та часть его разума, где все всегда очень чётко и определённо и нет места притворству и самообману, подсказывала ему, что боль и похмелье – это лишь рефлекторное воспоминание. Остаточное явление из той жизни. Защитный механизм, укоренившийся в подсознании после стольких лет беспробудного пьянства и прочих вредных излишеств. Воссоздавая симптомы монументального бодуна, он пытался забыть о том, как его выбросило обратно в Большую Двойную Спираль. Он пытался убедить себя, что это был просто безумный кошмар, психоделическая галлюцинация, пьяный бред – всё, что угодно, лишь бы не смотреть правде в глаза. А правда в том, что здесь этот приём не работал. В загробном мире самообман в принципе невозможен.

Здесь все видится так, как есть. Воспоминания о погружении в Большую Двойную Спираль были настолько пронзительными и яркими, что их ничто не могло перебить. Оставалось только надеяться, что со временем они потускнеют сами по себе.

Когда Джим немного оправился от первого потрясения от плазменной бури, вызванной Моисеем, то обнаружил, что падает. Расщеплённый на атомы, почти лишённый сознания, он нёсся вниз по спиральному энергетическому потоку в окружении ярких вибрирующих цветов и пронзительного рёва ужаса, который звучал не извне, а как будто подсоединялся к нему напрямую – к его оголённым нервам, вернее, к тому, что от них осталось. Очень похоже на травму смерти, на её первую фазу, когда есть только страх и растерянность – ещё до того, как ты видишь свет, и тебя накрывает защитное поле спокойствия и безмятежности. Только когда умираешь, поднимаешься вверх, а Джим сейчас летел вниз, быстро и неудержимо – вниз, вниз и вниз, пока не упал в облачную пелену.

В облачной пелене, в приграничной зоне, примыкавшей уже непосредственно к Большой Двойной Спирали, он с облегчением обнаружил, что его тело частично стабилизировалось. То есть он не превратился в бесплотную искру, которая грезит во сне. Пусть его тело было не больше, чем плотный дым, но это всё-таки было тело, и он осознавал себя в нём. Прямо перед ним, но на расстоянии достаточно безопасном – то есть вроде бы безопасном, – чтобы его затянуть, Большая Двойная Спираль крутилась в своей устрашающей необъятности, в окружении вспомогательных вихрей слепящего света. Дуги насильственно искривлённого пространства обрамляли её концентрическими параболами. А если повернуть восприятие на девяносто градусов, то виден Канал Реинкарнации, что идёт по касательной прямо за Грань – в смертный мир. Джим даже подумал, а не сдвинуться ли в ту сторону, чтобы его затянуло квазитяготение. Второй круг смертной жизни. А что? Это было бы интересно. Однако его удержала остаточная вера в карму. В прошлой жизни он был далеко не праведником, и его не прельщала идея вернуться на Землю каким-нибудь насекомым, вирусом или дрожжевым грибком. С другой стороны, ему совсем не хотелось провести неопределённый отрезок вечности в этой нулевой зоне загробного мира, в этом расплывчатом и безликом пространств, где нет вообще ничего. Остаться здесь насовсем – что может быть страшнее?!

Прошло много времени, разумеется, неисчислимого времени, пока он не сообразил, что выход есть, причём – до смешного простой. Как говорится, все в наших руках. Если он сосредоточит всю свою мысленную энергию на осознании и реконструкции тела Джима Моррисона, которое уже начало потихонечку блекнуть и растворяться в облачной дымке, ему наверное удастся собрать себя воедино. На самом деле он повторял процесс воплощения искры, только он в отличие от искры мог сознательно контролировать своё воплощение, и ему не надо было дожидаться, пока случайные обрывки снов не сложатся в целостную картину. Ему даже не приходилось прилагать усилий, чтобы передвигаться в пространстве. Чем более плотным и явственным становилось тело, тем дальше его относило прочь от Большой Двойной Спирали эктокосмическим ветром. Если просто расслабиться и не сопротивляться, этот небесный обратный поток сам унесёт его и вышвырнет обратно в загробную жизнь – как привередливый рыбак швыряет обратно в волну пойманную рыбёшку, которая чем-то ему не глянулась. И он «проснётся» с кошмарной головной болью… вот как сейчас.

Джим застонал:

– Кажется, блядь, я сейчас блевану.

Хотя, если честно, ему слегка полегчало. Как только он перестал притворяться, что ничего не помнит, боль сразу пошла на убыль, и ему стало лучше, хотя «лучше» всё-таки в смысле «не так хреново», а не в смысле «почти хорошо». Он пока что не чувствовал в себе сил разлепить глаза и взглянуть на свет, но тут в его мысли ворвался голос:

– Ну, все, вернулся. А то мы боялись, что Моисей тебя так зашвырнул – не выберешься.

Джим ничего подобного не ожидал. Однако голос был молодым, женским – такой приятный и дружелюбный, с лёгким испанским акцентом. Джим сделал глубокий вдох и осторожно открыл глаза. Он думал, что свет его ослепит, но уже через пару секунд глаза привыкли, и он разглядел лицо молодой женщины, которая смотрела на него и едва сдерживала смех. Похоже, ей стало ещё веселее, когда Джим попытался сесть.