Хромые кони

– Никто не пострадает, – добавил Ривер.

– Спасибо за ценный совет, – сказал Лэм, – однако в прошлый раз у тебя вышло несколько иначе.

* * *

Следующим на работу прибыл Мин Харпер, а за ним по пятам – Луиза Гай. Они перебросились парой фраз на кухне, оба старательно изображая непринужденность. Неделю назад у них случился разговор по душам в заведении напротив – гадюшнике без окон, исключительно для потребителей пива и текилы. Но они все равно отправились туда: обоим нужно было выпить в течение шестидесяти секунд после выхода из Слау-башни – слишком сжатый срок, чтобы добраться до заведения поприличнее.

Поначалу их беседа была предметной (Джексон Лэм – скотина), затем приобрела более отвлеченно-спекулятивный характер (почему Джексон Лэм такая скотина?), прежде чем естественным образом перейти в разряд мечтательно-сентиментальных (правда, было бы здорово, если бы Джексона Лэма затянуло в молотилку?). Затем последовала неловкость на пути к метро. Как их вообще угораздило? Ну, допустим, коллеги зашли выпить после работы. Да вот только никто в Слау-башне никогда не ходил выпить с коллегами после работы. Они кое-как расстались, каждый делая вид, что ничего не произошло. Не обменявшись ни словом, разошлись по своим платформам. Но с тех пор на работе они перестали старательно избегать друг друга, что было довольно необычным. В Слау-башне практически никогда не случалось, чтобы два человека оказывались на кухне одновременно.

Ополоснули кружки. Чайник закипал.

– Мне кажется или откуда-то действительно странно попахивает?

Наверху хлопнула дверь. Внизу открылась другая.

– Если я скажу «кажется», ты обидишься?

Они обменялись взглядами и улыбками и тут же синхронно прервали бартер.

* * *

Ривер хорошо помнил свой самый серьезный разговор с Джексоном Лэмом. Это было восемь месяцев назад, и началось с того, что Ривер спросил, когда ему будет поручена какая-нибудь настоящая работа.

– Когда пылища осядет.

– И как скоро она осядет?

Не в восторге от необходимости отвечать на дурацкие вопросы, Лэм сокрушенно вздохнул:

– Видишь ли, Картрайт, этой пылищей мы обязаны исключительно твоим связям. Если бы не твой дедуля, то мы бы сейчас говорили с тобой не о пылище, а о ледниках. Не о том, когда пыль осядет, а о том, когда растает Антарктика, понимаешь? И даже об этом мы с тобой сейчас не говорили бы, потому что ты давно стал бы отдаленным воспоминанием. Курьезным воспоминанием, отвлекающим порой Моди от размышлений над его собственными косяками, а Стэндиш – от бухла.

Ривер прикидывал в уме расстояние между стулом Лэма и окном. Шторка не станет серьезным препятствием. Если правильно рассчитать усилие, Лэм превратится в лепешку на тротуаре, вроде пиццы, вместо того чтобы сделать очередной вздох и продолжать:

– Но ведь у тебя же дедуля! Что ж, мои, мать твою, поздравления – со службы тебя не выперли. Но и удовольствия от нее ты получать не будешь. Ни теперь, ни в дальнейшем. – Он побарабанил двумя пальцами по столешнице. – Указание сверху, Картрайт. Сожалею, но правила устанавливаю не я.

Желтозубая улыбка, сопровождавшая эти слова, не содержала и намека на сожаление.

– Чушь собачья, – сказал Ривер.

– А вот и нет. Знаешь, что такое чушь собачья? Сто двадцать убитых и покалеченных. Тридцать миллионов фунтов материального ущерба. Два с половиной миллиарда доходов от туризма – коту под хвост. И все по твоей милости. Вот что такое чушь собачья.

– Но ведь этого не произошло, – сказал Ривер Картрайт.

– Да неужели? А запись с камеры наблюдения, на которой этот гаврик дергает за шнур? Они в Риджентс-Парке до сих пор время от времени ее просматривают, чтобы напоминать себе, чем оборачивается безалаберное отношение к делу.

– Это был просто тренинг.

– Который ты превратил в шапито. Ты единолично завалил Кингс-Кросс.

– На двадцать минут. Через двадцать минут там уже все снова заработало.

– Ты завалил Кингс-Кросс, Картрайт. В час пик. Ты превратил аттестацию в шапито.

Риверу отчетливо показалось, что Лэм находит это забавным.

– Никто не погиб, – сказал он.

– Один инсульт. Одна сломанная нога. Три…

– Инсульт так и так бы случился. Старик же.

– Шестьдесят два года.

– Вот именно.

– Мэр требовал твоей головы на блюде.

– Мэр был на седьмом небе от радости. Он теперь может рассуждать о недочетах в интеграции меньшинств и максимальном укреплении безопасности. Как всамделишный политик.

– По-твоему, это хорошо?

– Бывает хуже. Учитывая, что он придурок.

– Давай говорить предметно, – сказал Лэм. – Ты думаешь, что поступил хорошо, превратив Контору в мячик для пинг-понга между политиками? Благодаря своему… как бы это обозвать? – слуховому дальтонизму?

«Синяя рубашка, белая футболка».

«Белая рубашка, синяя футболка…»

– Я слышал то, что я слышал, – сказал Ривер.

– Мне насрать на то, что ты слышал. Ты облажался. И поэтому теперь ты не в Риджентс-Парке, а здесь. И впереди у тебя теперь не блестящая карьера, а – угадай что? – нудная офисная работа на должности, созданной исключительно ради того, чтобы тебя больше было не видно и не слышно. И даже эту должность ты получил только стараниями своего дедули. – Снова желтозубый оскал. – Знаешь, почему наш офис называют Слау-башней? – продолжал Лэм.

– Знаю.

– Потому что он с тем же успехом мог бы находиться…

– В Слау, да. И я также знаю, как нас называют.

– Нас называют слабаками, – сказал Лэм, будто не слышал Ривера. – Слау-башня – слабаки. Остроумно?

– Полагаю, зависит от того, что понимать под…

– Ты спрашивал, когда тебя пошлют на серьезное задание.

Ривер прикусил язык.

– Так вот, это будет не раньше, чем все позабудут о том, как ты завалил Кингс-Кросс.