Авиатор: назад в СССР 7

– Можно. Нам дали пи… – решил пояснить Савельевич.

– Не настолько, майор, – остановил его Хреков. – Я смотрю, ваша эскадрилья почти не пострадала?

– Повезло, – сказал я.

– Я и вижу, что весь запас удачи вы забрали себе, – произнёс генерал, оглянувшись по сторонам. – Летел к вам с тыловыми проблемами разобраться и обсудить этот ваш залёт в Иран. Помнишь такой случай, Родин?

– Так точно. Уже есть по нам решение?

– Оно уже давно было принято. Правда, в свете всего произошедшего и этих ваших гепатитов, золотух, простуд и других болячек, считайте, что решение пересмотрели, – ответил генерал и подошёл к Дубку, который вешал чехлы на самолёт.

Удивительный человек, Елисеевич! Руки у него обожжены, столько людей вытащил и продолжает работать.

Хреков что-то настойчиво рассказывал технику, который возвышался над ним. Определить, хвалит он его или даёт указание, было сложно, но стандартный жест в виде конфеты Дубок и тут не забыл. На удивление, генералу это пришлось по душе, и он одобрительно похлопал Елисеевича чуть выше поясницы. Выше не смог дотянуться.

– Короче, всем в госпиталь, – вернулся Хреков к нам в сопровождении Дубка. – Кровь наверняка нужна будет. Может, чего принести, подать и так далее, – сказал генерал, осмотревшись вокруг. – Тут, как я понял, от вас толку мало. Молодцы, что ребятам помогали. Они этого не забудут. Тигран Араратович, со мной по аэродрому. Будем смотреть повреждения. И блокнот не забудь. А вы своего техника здесь не оставляйте, а то он так и до завтра работать будет.

Госпиталь был таким же каскадом модулей и палаток, как и в Баграме. В санитарном приёмнике наша пятёрка была, словно привидения.

Дубка приняли медсёстры сразу, как только заметили его ранения. Нас обходили стороной, просачивались между, отодвигали, но никто так и не спросил – какого лешего вы сюда припёрлись?

– Мальчики, вы вроде целые. Давайте потом за прививками, – сказала нам одна из медсестёр, несущая по две стойки капельниц в руках.

– Мы кровь сдать, сестрёнка, – сказал Гусько.

– Ох, крови у нас хватает, – тяжело вздохнула она.

– Тогда нам можно уходить? – спросил Гнётов, но медсестра резко замотала головой.

– Так, вы кровь сдавать? – подбежал к нам врач, спешно надевавший на себя халат.

– Конечно. Нам сказали, что у вас её может быть недостаточно, – ответил ему Гусько.

– Обычно хватает, то есть много раненых сегодня, – объяснила медсестра и заспешила в коридор, ведущий к палатам.

Нас провели по коридору, где стоял весьма специфический запах йода и обгоревшей кожи. В палатах на койках кричали раненые, требовавшие обезболивающее. Из процедурных выходили забинтованные пациенты, удерживаясь на ногах только при поддержке медсестёр.

Мимо нас медбраты протолкали каталку. На ней лежал голый и худой афганец. Его плоть была истыкана окровавленными ватными затычками, похожими на тампоны. Сам парень уже был белого цвета, и жизнь из него уходила с каждой секундой.

Наконец, нам предоставили помещение и медсестру, которая занялась приёмом крови. В условиях дефицита мест для раненых, мы оказались в одной процедурной с раненым техником из афганской армии.

Марк уже отошёл от своей глухоты и спокойно мог разговаривать.

– Не по себе мне, – сказал Барсов, кивая в сторону афганского военного.

Местный военнослужащий получил сильные ожоги сегодня. Его лицо будто кипело, пузырилось и отекало липкой чёрной смолой. И сквозь этот набор страшных ран, смотрели выпученные от боли глаза.

– Эй вы, лётчики? – медленно спросил афганец на дари.

Все переглянулись, а потом уставились на меня. Мол, только я упражняюсь в иностранных языках и могу его понять.

– Да, советские лётчики, – с сильным акцентом ответил я.

– Я тоже. В Су-22 сидел, когда взрыв произошёл. Запомните, это был не обстрел, а диверсия, – сказал афганец, еле-еле собираясь с силами, чтобы произнести очередное слово.

– Ты бы лежал спокойно, – сказал я.

– Чего он говорит? – спросил Гусько, но мне нужно было стараться не упустить, что говорил афганец.

– Мой самолёт взорвался не от снаряда, – сказал он, еле подбирая слова. – Есть… кхиана, – произнёс афганец.

С последним словом, в процедурную зашли медсёстры и укатили пациента. А я стал вспоминать, что означает крайнее слово.

– Так чего он сказал? – никак не успокаивался Гусько.

– Говорит, что диверсия произошла на аэродроме, – сказал я, продолжая вспоминать значение слова «кхиана».

– Вот он нам вселенную открыл, – усмехнулся Барсов, ковыряясь в ухе.

– Вопрос в том, как так вышло, что они знали, куда бить. Возможно, они не сильно хотели разбомбить базу, – предположил я.

– И, тем не менее, это у них получилось, – сказал Гнетов.

– Да, но ведь во всём этом шуме и гаме, вы не заметили, куда прилетели несколько снарядов, причём кучно? – подметил я.

Возникло общее молчание. Неужели, все настолько слепы?

– Ну, до склада с вооружением ни один снаряд не долетел. Наши самолёты, почему-то, тоже не повредили. Су-25 не в счёт. Топливо разлилось только из пробитых цистерн, – рассуждал Гнетов.

– А я знаю! – воскликнул Барсов.

– И куда? – удивлённо, спросил я.

Похоже, что Марик догадался. А ведь я его глупым считал.

– Они метили в продуктовый склад, чтобы лишить нас последних остатков еды, – сделал умозаключение Марик.

Похоже, поторопился я занести в актив Барсову его соображалку. Всё тот же балбес!

– Я насчитал четыре снаряда, направленных в лётную комнату. Где тебя, любителя зарубежной дискотеки, чуть не прибило. Или ты от магнитофона так оглох? – спросил я у него.

– От таких звуков, что поставил Савельевич, разве оглохнешь. То ли дело Пинк Флойд или Битлы, – улыбнулся он.

Я выдал свою версию, что целили духи в афганских лётчиков. Они могли быть осведомлены, что именно в этом торце здания командно-диспетчерского пункта была их комната отдыха, где они частенько заседали.

– А мы оказались там случайно. И только благодаря тому, что один из нас побежал в туалет, а второй спал в дальнем углу на диване, жертв нет, – задумчиво, произнёс Гусько. – Как-то, не рассчитали душманы.

– Предлагаю всё это рассказать Араратовичу и Хрекову. Ну и про Полякова не забыть, – сказал я.