Потомок Елизаветы I

Урф тоже заснул, но с открытыми глазами. Я просто отключил его разум. Первым дежурил я.

* * *

Утром, не завтракая, у аборигенов это не принято, мы тронулись в путь.

К моему удивлению, скопища мертвых крыс на берегах реки не наблюдалось. Причина загадки лежала на поверхности. Их попросту сожрали хищники-падальщики, или выжившие товарки. Видели мы на берегу, и тех, и других, и третьих, высоко парящих в небе.

Как не странно, птицы Рух, попыток напасть на нас не предпринимали, хотя я сильно опасался именно этого. Наверное, трое «хуманов» для них представляли опасность. А может быть, они опасались меня. Я замечал, что рухи, как-то по-особому стали на меня смотреть. Как-то очень разумно и даже осуждающе.

Река виляла меж невысоких, пологих гор и лишь изредка сжималась крутыми утёсами. Один такой мне понравился своим зелёным цветом.

В геологии я «два по пять», но зелень меди, как и красноту оксида железа, грех не узнать. Прижавшись к берегу ниже скалы, я, побродив по берегу, нашёл, что и искал, – медный самородок, слегка побитый зеленью окисла.

Показав его детишкам, и попросив их не отходить от меня далеко, и опасаться «птичек», продолжил поиски и нашёл ещё один похожий камень размером с два моих кулака. Детишки тоже нашли самородок. Поколотив найденное камнем и увидев, что «камень» от удара сминается, я убедился, что это медь.

– «Прекрасно! Надо смотреть под ноги», – подумал я, и мы поплыли дальше.

Острова, вытянутые отмели или глиняные откосы на реке встречались часто, поэтому наши ночёвки проходили относительно безопасно. Нет, желающие нас сожрать были, но мы, либо отбивались от них, как от крыс, либо отсиживались в глубине убежища, отстреливаясь из арбалета через узкую щель выхода из норы.

Мы не торопились, сдирали с добычи шкуры и кожи, варили рыбий клей и вытапливали жир, и вскоре нам пришлось делать ещё два плота, которыми управляли поодиночке.

Река петляла так, что понять, где, по отношению «север-юг», находится её устье, я не мог. Считал-считал повороты и запутался. Река текла, то по долинам, то по взгорьям. Крупные притоки пока не попадались. Но на каждом ручье мы останавливались и искали на берегах следы жизнедеятельности «человека».

Пока мы плыли, я раздумывал о причинах миграции моего племени. Далеко на юг, так, чтобы стало значительно теплее зимой, они уйти не могли. Максимум тридцать вёрст в сутки давали две тысячи, что явно мало, для попадания в тропики. Значит там должно быть море, а в море тёплое течение.

На небе ночью я чётко видел оба северных созвездия с «Полярной» звездой. Значит, это была моя родная планета. Это меня несколько успокаивало. Хоть ориентироваться можно. Но какой здесь век? Судя по расположению звёзд в ковше Большой Медведицы это не было слишком давно от нашего времени.

Ручка ковша имела некоторый излом, а сам «ковш» чёткую, трапециевидную расширяющуюся «вверх» форму. Я немного интересовался астрономией и раньше видел «реконструкции» созвездий. В далёком прошлом «ручка выпрямлялась, а «альфа», – правая, верхняя в ковше звезда, смещалась влево.

Выходило, что я попал в «новое время», но где, на каком материке, жили такие «человеки», как я, я даже и представить себе не мог.

Вспомнив карту морских течений, я мог предположить, что устье нашей реки находится где-то рядом с Гольфстримом во времена ледникового периода. Тогда, действительно, имело смысл «пендюрить» с континента две тысячи километров к берегу моря. А без Гольфстрима зимнее море не особо то и теплее.

На шестые сутки мы вышли к первому большому притоку справа и на берегу нашли следы естественных «человеческих» отправлений, свернувшего на него весной племени. Шли они после паводка, и я понял, что стояло племя здесь минимум сутки. Судя по оставленным «следам», племя по размеру было не меньше нашего.

В ходе обследования берега притока я обнаружил большой самородок золота, по форме похожий на рыбу. Примерно с три ногтя моего большого пальца в длину (около девяти сантиметров) и один в ширину.

Привязав «рыбу» тонким кожаным шнурком за «хвост» и повесив самородок на шею, я продолжил исследование чужой реки, но ничего интересного больше не нашёл.

На сливе двух рек стоял высокий утёс с узкой полоской песка. На ней мы и решили переночевать.

День перевалил полдень, но до заката ещё было далеко. Я разжёг огонь, и «детишки» стали готовить ужин: рыбу и ракушки, запечённые в костре, а я продолжил заниматься доделыванием своих первых медных орудий.

Если самородки отжечь в огне и полить водой, то медь становилась мягкой и самородки легко ковались «холодной ковкой». Таким образом, я сделал подобие шара с отверстием для рукояти. Попробовал сделать нож, но он мне не понравился, и я выковал наконечник для копья. Но, честно говоря, медь, по сравнению с кремнем по колюще-режущим показателям и рядом не стояла.

Но сегодня я делал рыболовные крючки. Раскатав между двух камней кусочек меди, и загнув её в виде крючка, я обстучал его, вытянув жало, надкусил зубильцем, сделав бородку, потом расплющил лапоток и полюбовался на изделие. Оценив его прочность, я удовлетворённо хмыкнул и приступил к плетению лесы.

На одной остановке я нашёл на берегу клочья шерсти и комки довольно длинного толстого волоса, похожего на конский, возможно – буйволовый.

Я зажал три волоса медной самокатанной проволокой и, ведя деревянным плоским бруском с наклеенной на него рыбьей кожей по такому же бруску, стал их скручивать. Три волоса свивались между собой в трёхжильную нить. Добавляя время от времени в нить волос, я сплёл из того, что у меня было четыре метра лески-плетёнки.

С чувством полного удовлетворения от результатов своего труда я поглощал ракушки рьяно и едва не поломал о жемчужину зуб. Я научил Игру добавлять в раковины жир, ещё имевшийся у нас в запасах, и моллюски получались – объеденье. К отсутствию соли я уже совершенно привык.

Мы не первый раз готовили речные мидии, и у нас скопилось достаточное количество жемчужин. В деревне весь жемчуг забирал вождь. Я удивлялся, зачем он ему, ведь украшения из жемчуга ни он, ни соплеменники, не носили. Отделившись от племени, мы стали собирать жемчуг, хотя я не знал, что с ним делать. Но раз собирал вождь, значит, эти драгоценности кому-то нужны. Жемчужных раковин в реке было много. Каждый пятый крупный моллюск хранил в себе перламутровый шарик. Не выбрасывать же его?

Сверлить его я пока не пробовал, хотя, в принципе, был на это способен. Но для чего?

Переночевали без происшествий. Так же без происшествий ещё через шесть дней добрались до дельты, и тут начались приключения. На развилке мы свернули в русло, закончившееся дровяным завалом.

Плоты были слишком тяжелы для переноски, и нам пришлось выводить их из тупикового рукава вручную. Благо, что течения практически не было. И так случалось восемь раз, пока мы не вышли к морю.

Вернее, мне показалось, что это море, но это оказалась большая-большая лагуна, отделявшая дельту от моря грядой островов.

Прежде чем выйти из реки, мы прижались к берегу и затаились. Берега тут были топкие, кишащие земноводными, змеями и крокодилами.

Опасаясь малярии, мы уже давно пьём только кипячёную воду, а опасаясь крокодилов, уже три дня не опускаем ноги в воду.

– «Вот почему здесь не остаются жить мои родичи», – подумал я. – «Зимой эта земноводная «дрянь» засыпает, а летом выше по реке значительно комфортнее и безопаснее».

Понаблюдав за лагуной часа два, мы стали искать место для ночлега. При наличии крокодилов и гигантских змей проблема ночлега стояла очень остро. Уже три ночи нам не удавалось спокойно поспать даже с большим костром на берегу. Зверьё огня почти не боялось и нам всю ночь приходилось от него «отмахиваться», а спать днём урывками и по очереди.

Мне казалось, что на каком-нибудь маленьком островке, отделяющем лагуну от моря, крокодилов должно быть поменьше.

Конца лагуны справа видно не было. Левый берег реки переходил в полуостров около километра длинной. Потом шёл пролив метров триста и маленький островок. На нём мы и высадились.

Оказалось, что я поторопился. За островом оказалось не море, а ещё одна лагуна, а за ней гряда островов. И остров отнюдь не был полностью безопасным. Крокодилы безмятежно грелись на солнышке, раскрыв зубастые пасти.

Мы не стали искушать судьбу и проплыв пролив, к вечеру достигли края земли. Здесь бушевал океан.

Как оказалось, племя Урфа никогда на берегу моря и не было, а обитало на берегах лагуны, собирая в илистом дне моллюсков и сладкие корни растения, похожего на рогоз. Ещё здесь обитала больше бегающая, чем летающая птица, размером с курицу. Вот на этом рационе племена и жили.

В общей сложности, как я прикинул, численность собиравшихся здесь аборигенов должна была составлять около пятисот человек. Это для «общежития» много.

Судя по моему племени, не имевшему нормального языка, они не могли друг с другом коммуницироваться, а посему, тут не должно быть слишком мирно.

Управление первого уровня, основанное на родственных связях, то есть на авторитете лидера, допускает коллектив до пятидесяти человек.

Свыше этой численности, необходимо обладать навыками первичной коммуникации: привлекать на свою сторону сторонников из крепких самцов и авторитетных самок. Что я и наблюдал в нашем племени.

Численность коллектива в пятьсот особей можно было удержать в каких-то рамках только с помощью какой-то идеи, или общего закона. Но, судя по моим соплеменникам, до понятия «закон» им было ещё очень далеко.

Я сидел на острове напротив бушующего океана и думал. Игра и Скор сидели рядом, глядя ошалелыми глазами на бьющиеся о круто уходящий в воду песок волны.

Я не мог понять, как коррелируются настоящее время с развитием моего племени. Отсутствие простейших каменных орудий предполагало время около миллиона лет до нашей эры. А звёзды «медведицы» показывали максимум – сто тысяч. И то… Я сильно сомневался и в этом.

Да, мои сородичи были неприхотливы и всеядны. Слегка выпирающий живот намекал на наличие у меня длинного кишечника, готового переваривать сырую пищу и растительную клетчатку. Я видел, как собирательницы выедали почти все цветы и многие, очень многие травы. Может быть поэтому?

Но тогда, если предположить, что я член ограниченного сообщества каким-то образом сохранившихся ископаемых человекообразных, можно предположить и наличие более продвинутых «хомо сапиенс».