Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга

Катя смешалась, не зная, как объясниться.

– Тетя, простите… Он захлопал, и я… Не видела его… Испугалась…

– Молчи! Младенцу эдакое поведение непростительно! – вспылила немедленно тетка. – Испугалась, поди ты! Стыд! Актриса! От аплодисментов сбежала! А как дойдет до мсье Дидло, что он скажет? Думаешь, станет нахваливать?

Катя слушала молча, склонив голову. Щеки ее пылали.

– Утрись! – сердито закончила Ежова. – Граф в кабинете. Ступай! Немедленно! Его сиятельство ждать тебя не должен! – и прибавила ей в спину, когда она выбегала: – И чем ты ему приглянулась, прости господи?

От двери, робея войти, Катя долго разглядывала важного гостя. Грозный генерал-губернатор и чародей выглядел на удивление безобидно – пожилой военный, полуседой и собой далеко не красавец, горбоносый, с живыми веселыми голубыми глазами в сетке морщин и браво выпуклой грудью, увешанной звездами.

Орденов и мундиров в доме князя Шаховского и тетушки Катя навидалась предостаточно. Впрочем, подсчитав ордена и глянув на золото эполетов, она опять оробела, но подивилась уже, что перед ней не умудренный опытом древний старец, и ничего чародейного в нем особо не видать.

Граф Милорадович сидел у стола, небрежно откинувшись в кресле и вытянув скрещенные ноги в блестящих сапогах. Напротив вездесущий Николка стоял на коленках на стуле, опираясь на локти, крутил в пальцах Георгиевский крест и явно ничего не страшился.

– Ваше сиятельство, а он у вас заколдован?

Милорадович фыркнул насмешливо.

– А ты, душа моя, думаешь, нет?

– А на мертвяков или бесов?

– Хоть на мертвяков, хоть на бесов – серебро же.

– А кресты из серебра нарочно делают?

– Бог мой, конечно! Обереги, помимо орденов, военным носить не положено.

– Вы же носите, – недоверчиво покосился Николка. – Охотничий знак!

– Не охотничий знак, душа моя, а командорский крест Ордена святого Иоанна Иерусалимского, – усмехнулся граф Милорадович, тронув у самой шеи черный форменный галстук. – Охотничьих знаков не существует.

Любаня Дюрова чинно сидела в стороне на диване, сложив руки на коленях.

– Не существует разве, ваше сиятельство? Но все знают, что охотнику знак нужен, чтобы нечисть всякую упокаивать, вроде как распятием батюшка…

– Вздор, душа моя. Бабкины сказки. Какое распятие, когда есть статут ордена, по которому его носят?

Тут Кате отчего-то показалось, что грозный гость немного приврал. А он снова взялся за воротник и прибавил задумчиво:

– Бог мой, эти сказки с черным колдовством совсем рядышком, потому все охотники – либо рыцари Мальтийского Ордена, стало быть, не православные и государю не присягали, либо действуют тайно. Оттого на них на всех Священный Синод смотрит косо, да и служить в России, будучи мальтийским рыцарем, затруднительно. Пока существовало приорство Ордена в России, давали кресты Иоанна Иерусалимского тем, кто на государственной службе, с правом на охотничье чародейство. Но уже два года, как жаловать их полностью запретили.

– Отчего же так, ваше сиятельство? – подняла бровки Любаня.

– Оттого, что нет такого святого. И Русского приората Ордена больше нет. Новых охотников на государеву службу больше не набирают, и носить кресты, выданные в последние годы, запретили тоже.

– А вы почему носите, ваше сиятельство?

– Потому что мне, душа моя, как и другим командорам времен государя и Великого магистра Ордена Павла Петровича, упокоение нечисти никто не запрещал.

– А почему у вас Георгий солдатский? – вмешался Николка. – Для того же?

– Меня государь назвал другом солдат и велел носить награду солдатскую.

– А Суворов – он каков из себя был? Вы ж видали?

– Видал, душа моя. Когда, как ты нынче, пешком под стол ходил.

Граф Милорадович улыбался, и Катя собралась с духом войти и присесть тихонько подле Любани.

– А каков он из себя показался, ваше сиятельство? – канючил Николка. – Ну, расскажи-и-ите!

– В детстве – не помню уже, каков показался, помню только, что мы с Marie за ним хвостом увивались и боялись до смерти, что заметит, и влетит нам от батюшки по первое число. А вот потом, уже когда в Италии с ним повстречался…

– Ваше сиятельство, а в Италии красиво? – не утерпела заскучавшая Любаня.

– Бог мой! Очень! Небо там синее-синее, даже если горы неблизко, а зелень яркая, какой у нас не бывает. И свет такой – золотой и розовый, только акварелью писать.

– А вы умеете акварелью? – удивился Николка и раскрыл перед глазами ладошку с крестом. – Вы же генерал!

– И что же, что я генерал? Сейчас времени нет, а раньше писал, душа моя, как же. В Италии много писал, только грустные картинки получались. Среди такой красоты, и вдруг военный лагерь, и русские мундиры – далеко от дома. Я и Суворова писать как-то пробовал, только он меня застукал и изволил очень сильно разгневаться, потому как я ему должен был по артиллерии сведенья представить. Но то уж в Богемии было, когда я у него состоял непременным дежурным генералом по армии.

– А в Италии не были? – не отставал Николка. – А почему стали?

Граф Милорадович пожал плечами, вновь задумчиво дернул галстук.

– Суворов назначил, вот и стал.

– А это трудно?

– Не трудно, душа моя, а моторошно очень. Дел много, людей много, и все через меня. Александр Васильевич еще и вопросы каверзные задавать любил. Сижу как-то, сверяю, что на походе потеряли – коней, фураж, боеприпасы – а он, по обыкновению, вдруг как встанет передо мной, руки на груди сложил и вопрошает: «Знаешь ли ты, Миша, трех сестер?» Ну, я и ляпни с перепугу: «Знаю, ваше сиятельство!»

– Каких трех сестер? – робко перебила Любаня.

– Веру, Надежду, Любовь, – пояснил граф с улыбкой. – Это уж он мне сам рассказал, потому как сильно обрадовался. Молодец, говорит, Миша, ты русский, знаешь трех сестер. С ними правда, с ними Бог. С тем и ушел. А я остался дальше росписи от интендантов сводить друг с другом.

Николка захихикал.

– Любаня вот сидит. Верочка по нашему классу учится, подружка Кати. А Надежда…

– Николка, это же святотатство! – возмутилась Любаня, но граф Милорадович развеселился.

– Может, ты и прав, хотя вряд ли Суворов имел в виду именно это. Бог мой, Катя, вы здесь наконец-то? Я не хотел вас так безобразно пугать.

Катя смешалась, вскочила, пискнула что-то невнятное. Граф Милорадович встал тоже. Не слишком высокий, он все же оказался крепок и ростом на голову выше нее, не просто так в коридоре его фигура показалась огромной! Она беспомощно теребила юбку, опустив глаза и не зная, как отвечать. Милорадович вдруг заложил руки за спину и смешно изогнулся, наклоняясь, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Глянь, сестрица – журавль! – озорно прошептал Николка, но вышло громко, на всю библиотеку, и обе девочки невольно хихикнули. Граф и правда напомнил Кате какую-то птицу, и взгляд его стал тоже птичий – круглый и озабоченный. Галстук у него был смят и ослаблен, и почему-то очень захотелось поправить.